ТАКСИСТ, КОТОРОМУ МЫ ПОКАЗАЛИ на карте станицу Галюгаевская, замахал руками: 'Туда не поеду, там...
Чечня'. Долго уламывали, доказывали, что Галюгай - не Чечня, а еще Ставрополье. Он хмыкал недоверчиво, тыкал пальцем в карту: 'Да вот же она, Чечня. А тут, что ли, не Чечня?' Чечню из Галюгаевки отлично видно: она сразу за Тереком. Когда еще ходили поезда из Дагестана на Ставрополье, перегон от станицы Ищерской (Чечено-Ингушская АССР) до станицы
Галюгаевская (Ставропольский край) не занимал и десяти минут. В советское время пассажиры вряд ли замечали, что пересекают административную границу, - Ищерка, как и Галюгаевка, была по преимуществу русской казачьей станицей, чеченцы в ней составляли меньшинство. Последние десять лет - в дудаевские времена, в первую чеченскую и в межвоенное время - железная дорога из-за постоянных нападений на поезда работала с перебоями: движение то прекращалось, то возобновлялось. Люди приспособились мотаться туда-сюда автобусами или на попутках. Накануне второй чеченской уже редкие смельчаки отваживались навещать родственников на той стороне. Да их, этих родственников, год от года оставалось в Чечне все меньше: кто мог, перебирался за Терек.
Когда же у галюгаевцев возникло ощущение, что там, за Тереком, чужая сторона? Станичники отвечают по-разному. Кто говорит: 'С первой войны', кто: 'Как они волю взяли' (что означает - на рубеже 80-90-х, когда пошли разговоры о суверенитете), а кому-то кажется, что левый берег Терека всегда был 'заграницей': 'И в советское-то время так было: они к нам ходили, а нас к себе не пускали. Такой народ'. Мало кто из галюгаевцев разделяют первую и вторую чеченские кампании, для них 'война' - то, с чем они постоянно живут. Спрашиваешь: 'Почувствовали нынешнюю войну?' - 'Как не почувствовать?
Все поля танками перепахали'. В разговоре выясняется, что это о 94-м. Или: 'На нас летом два набега было. Шестерых убили'. - 'До войны?' - спрашиваю. Смотрят, не понимая: 'Как до войны, шестерых, говорю, убили'.
Жертвы и потери
Угонять скот за Терек соседи-чеченцы повадились еще при Дудаеве, и с каждым годом число угонов росло. Потом принялись за трактора. Станичники уж и забыли, когда пахали-сеяли-убирали без милицейского кордона. Но и охрана не всегда помогает. Когда сухо, вокруг трактора пыль столбом, его и не видно, а поля подходят к самому Тереку. Вмиг вскочат в кабину, трактористу автомат в бок - езжай на нашу сторону. Уже после 96-го года угнали из колхоза шесть тракторов. Правда, трактористов отпускали. Но все равно, пережив такое приключение, человеку в трактор не больно-то хочется садиться: а что как в следующий раз не отпустят? В колхозе в начале 90-х было только овец 58 тысяч голов. Сейчас - 720. Всюду по России поголовье сокращается - где в два, а где и в три раза, но не в 80 же! Не всех, конечно, угнали, больше сами порезали - все равно на пастбищах не уберечь. Да и овцами в колхозе в основном чеченцы занимались, а они все уехали за Терек. 'Косо на них смотреть стали, это одно, - объясняет 'дечеченизацию' Галюгаевки ее мэр, он же станичный атаман Анатолий Михайлович. - А второе: они же за скот материально ответственные были'.
У галюгаевского начальства счет не только к чеченцам, но и к Российской армии. В 94-м, когда шли через Галюгаевку на Чечню, не только по полям прошлись, но и двадцать кошар спалили. Общий ущерб хозяйству, по подсчетам местного начальства, составил 16,4 млн. нынешних рублей. Сейчас тоже сожгли 12 кошар ('Грелись, наверное, солдаты' - вздыхает Анатолий Михайлович), 6 тысяч гектаров пастбищ попортили, а уж что с дорогами сделали - не передать. 'Чеченцам дают компенсацию на восстановление. (В ту войну кое-что действительно давали, а в эту еще только собираются. - 'Итоги'). Им вон и свет, и газ бесплатно. А нам что, компенсации за ущерб не полагается?' - возмущается мэр. (Знали бы чеченцы, что там, за Тереком, им завидуют). Бесплатные газ и свет для чеченцев - незаживающая рана. Вечером кто-нибудь обязательно ткнет рукой в сторону Терека: 'Вон какая иллюминация! Дармовое, отчего ж не жечь! А я давеча только за газ 140 рублей заплатил. А почему? А потому что за ихние свет и газ мы платим. У русского человека отбирают, а им дают'. Заметим, что в Галюгае, несмотря на дороговизну, электроэнергию тоже не больно экономят.
Экономический ущерб от войны и соседей подсчитывают начальники, а простых станичников, конечно, больше всего заботят набеги и убийства. Да и воровали не только скот. Жила в
Галюгаевке греческая семья: муж, жена и пятеро детей. Отец, учитель математики в местной школе, промышлял еще кое-какой торговлей. У них сначала шестнадцатилетнюю дочку украли - выкупили. Через месяц утащили семилетнего сына. Вернулся пацан домой без правого уха. Семья собралась и из станицы уехала, никто не знает, куда. Этим летом средь бела дня расстреляли четырех милиционеров, охранявших Галюгаевку, а пятого утащили в заложники. Месяц спустя снова трупы: девчата гуляли у озера с парнями-омоновцами. Девочек всех поубивали, двоих омоновцев тоже уложили на месте, а двоих тяжело ранили.
Игорь Стаценко, тот милиционер, что попал в заложники, пробыл в Чечне четыре месяца. За него требовали выкуп 250 тыс. долларов. У Лиды, его матери, до сих пор, как вспомнит, ужас в глазах: 'Даже представить не могла, где такие деньги можно взять'. На счастье, увидела по телевизору передачу про солдат, которых освободила без выкупа миротворческая миссия генерала Лебедя. Лида подняла на ноги своих городских знакомых, те нашли представителя миссии в Ставропольском крае, и через несколько месяцев Игорь вернулся домой. 'Люди разное говорят - мол, деньги какие-то Лебедь отмывает. Мне до этого дела нет. Я ни копейки не заплатила, а мальчик мой дома. Так что Лебедю и всем его людям низкий поклон'. У Игоря после плена один глаз почти не видел и ухо не слышало. Матери удалось пристроить его в госпиталь МВД. Там парня прооперировали - зрение и слух удалось восстановить почти полностью. 'Только он ничего нам не рассказывает, что с ним в плену делали. Когда освободили, сказал в телекамеру, что несколько раз рыл себе могилу - выводили расстреливать. А нам дома - ни словечка. Только про чеченцев ничего слышать не может: 'Не говори про них, нету среди них хороших'. А между тем освобождением Игоря занимался как раз чеченец, житель Пятигорска по фамилии Вахидов, который представляет миссию Лебедя в Ставропольском крае. Сама Лида в отличие от сына говорит о чеченцах без ненависти: 'Раньше чабанами у нас по большей части чеченцы работали, много их тут жило. И не было у нас никаких стычек'.
Враги за Тереком
и в Москве
Среди станичников Галюгаевки таких, как Лида, не ожесточившихся, сохранивших память о прошлой жизни, когда отношения с чеченцами были нормальными, немного, и все это люди немолодые. А так от многих можно услышать: 'Среди них нет нормальных' или даже: 'Эта нация не подлежит воспитанию, она подлежит истреблению'. Мало где в России позволят себе сказать такое чужому человеку, не оговорившись, что 'вообще и у них бывают нормальные люди'. В Галюгаевке война сделала расизм и ксенофобию чем-то обыденным. 'Разве так бывает, война не кончилась,
а уже амнистию объявили? - кипит возмущением молодой казак. - Значит, придет чечен, скажет: 'Я не воевал' - и ему сразу амнистия'. Мой собеседник даже вообразить себе не может, что амнистия относится как раз к тем, кто воевал, - остальных-то и прощать не за что.
'Я дал своему пацану из автомата пострелять, - с гордостью рассказывает отец семейства про пятилетнего сына, - ему понравилось. Просит: 'Папка, купи мне автомат. Только не игрушечный, а настоящий. Я чехов мочить буду'. Автоматы здесь, как и по ту сторону границы, есть практически у каждого мужчины. Слышала, например, от одного казака такую мечтательную фразу: 'Вот когда у каждого по два пулемета будет, почувствуем себя спокойно'.
Галюгаевка здорово за последние годы нахлебалась. Из-за Терека в станицу пришло немало вполне реальных бед, но станичники валят на Чечню вообще все свои неприятности. Помидоры не уродились? Виноваты чеченские нефтяные мини-заводы. 'Видите, какой дым стоит? Какой тут урожай'. Над Тереком и вправду висит черная полоса дыма. Но невооруженным глазом видно, что поднимается он над скважиной, которая горит еще с той войны. Показываю: 'Вон же откуда валит'. - 'Ну и что, - упорствует станичник, - все равно от заводов больше'.
Галюгаевка живет плохо. Речь даже не о мизерной зарплате колхозников, которую выдают натурпродуктами, а то и вовсе по нескольку месяцев не выплачивают, - эта картина обычная для всей сельской России. Но, как ни скудны колхозные пайки, северокавказские станицы, как правило, не выглядят такими уж бедными. Мы, пока добирались до Галюгаевской, миновали не одну ставропольскую станицу, и всюду глаз радовали крепкие дома с аккуратными фасадами, метеные улицы и обилие домашней скотины. Галюгаевка на этом фоне кажется совсем обшарпанной. В соседних станицах, как ни жалуются на жизнь, а строящиеся дома попадаются чуть не на каждой улице. В Галюгаевке ничего этого нет, там и базар победнее, и даже птицы домашней поменьше. А главное, в станичниках чувствуется какая-то потерянность, подавленность. Казалось бы, они-то уж должны приветствовать операцию по усмирению Чечни. Не тут-то было. 'Чего хорошего? Тут, пока солдаты стояли, так из пушек палили - взрослым и то страшно было, а дети и вовсе спать не могли'. Михаил, шофер 'скорой помощи', рассказывает: 'В пятидесяти метрах от моего дома батарея стояла, ГРАДом била. Мой младший чуть совсем не свихнулся. Уж войска ушли, а он все трусился, все ночами не спал'. В октябре армия ушла за Терек, и звуки боя доносятся до галюгаевцев теперь издалека. Опять нехорошо. 'Без войск что наша милиция да казаки могут против этих бандитов?' Почти не встретишь в станице людей, которые верят, что армия победит. 'Пока деревья голые, чечены тихо сидят, а весной все сызнова начнется. Кто с того берега приходит, рассказывает: осенью-то их прогнали, боевиков, а теперь они все назад возвращаются. Скоро снова к нам полезут'. - 'У меня в Ищерской отец живет. Там у них зачистку делали, сорок боевиков поймали. Так половину уже отпустили'. Большинство станичников не верит, что есть чеченцы - небоевики, и потому само соседство с ними считается источником опасности.
С началом боевых действий за Тереком с горючим в станице стало совсем плохо. Раньше его покупали у чеченцев за копейки. В свою машину его, конечно, никто не лил, а в колхозный трактор или комбайн - отчего ж? Летом на нем и сеяли, и убирали. 'Тогда хоть урожая хватало за горючку рассчитаться, а теперь не знаю, что и делать будем, - тяжело вздыхает Анатолий Михайлович. - Чеченлукойл кончился, теперь еще хуже - Еврейлукойл'. Как и большинство станичников, мэр твердо уверен, что все сырьевые богатства страны в руках у евреев. Про Еврейлукойл, который и затеял эту войну, чтобы продавать втридорога галюгаевцам бензин, доводилось слышать не от одного мэра. Между тем прекрасно помню, как три года назад, когда, возвращаясь из Чечни, я оказалась в Галюгаевке, казаки матом крыли власти за то, что те замирились с чеченцами и оставили станицу
им на растерзание. Тогда плохо было, что закончили войну, теперь - что начали. Что бы Москва ни делала - все выходит галюгаевцам боком. Никто здесь не верит ни во что хорошее. Те, кто стоит за Зюганова, ругают на чем свет стоит Путина. 'У него все схвачено. Народ никто и не спросит'. Ничего конкретного: подтасовка голосов, отмена выборов и проч. - за такими высказываниями не стоит, эдакий общий системный пессимизм. Кому нравится Путин, напротив, убеждены, что президентом ему стать не дадут: 'В марте отставят, помяните мое слово. Он слишком многим сильным людям мешает'.
Зона отчуждения
Общие беды не сплотили Галюгай. В станице не любят не только чеченцев, но, кажется, и друг друга. Даже на нас, приезжих журналистов, станичники вываливали сплетни о соседях, а то и родне. 'Пришлые', даже те, кто осел в станице лет пятнадцать-двадцать назад, жалуются, что никак не могут привыкнуть к здешнему недоброжелательству. Приходилось слышать и такое: 'Я среди всех наций жил: с осетинами, дагестанцами, русскими... Таких злобных людей, как тут, нигде не видел'. В станице немало беженцев из Чечни - тех, что покинули республику еще до второй войны. Оседали в Галюгаевке потому, что здесь тем, у кого чеченская прописка, платили пенсии. У всех у них, в общем, похожие истории. Жили себе в Грозном или Гудермесе, пока кто-то не положил глаз на их дом. Заявлялись вооруженные мужики в масках или без оных, совали в нос какую-то бумагу и предлагали выметаться. Кто сразу уходил, кто-то пытался сопротивляться: шел к местным властям. Те, как правило, прогоняли бандитов - 'живите спокойно, в обиду вас не дадим'. Боевики, конечно, возвращались. Люди в конце концов не выдерживали: уходили в чем были, без самых необходимых вещей.
Этих несчастных пожалеть бы, однако все беженцы жалуются на неласковый прием. Одна женщина, устроившаяся после долгих мытарств на работу в галюгаевский Дом культуры, показала нам копию письма, которое ее соседка написала директору этого самого ДК. 'Прошу принять меры... Занимается праституцией с амоном. а у нее трое детей...'.
Нынешняя война уже унесла жизнь одного галюгаевского парня. Это первая здесь похоронка, хотя немало станичных мальчишек воюет сейчас в Чечне. Спросили, как
найти мать погибшего. В ответ услышали: 'Да не стоит вам ходить к ней. Она вам только настроение испортит'. Мать убитого Саши Кудлаева, Нина, десять лет как разошлась с мужем. Подняла одна четырех сыновей. Среднего схоронила. Старший, Сергей, как узнал о гибели брата, примчался из Мурманска домой и сейчас буквально не отходит от матери. Он сам разыскал нас на другом конце села и, смущаясь, пригласил в дом: 'На людях мать хоть немного отвлекается'.
Ей так важно говорить, рассказывать о своем мальчике. 'Самый высокий у меня был, красивый... - она кладет на стол фотографии. - Я, как узнала, что он в Чечне, в Знаменском, сразу пошла к нему. Это тут, за Тереком, недалеко. Увиделись: господи! Немытый, голодный, даже хлеба вдоволь нету. Корова к ним забрела чеченская, они ее забили потихоньку, чтобы за мародерство не наказали. Дети наши голодуют, а за это никому ничего. Домой вернулась, наутро как сердце схватит. Думала поправлюсь, еще к нему пойду. Не успела'. По трагическому совпадению последнее письмо от Саши Нина получила в день, когда пришло сообщение о его гибели. 'Утром письмо принесли: 'Мама, братишки, я лежу в Грозном в госпитале, простудился'. Писал: 'Ждите живым'. А вечером позвонили и сообщили...'.
Кроме сыновей, в Нинином доме никого. Казалось бы, горе общее. Всякое промеж соседей бывает, но уж коли
такое стряслось, в любом деревенском доме обычно толпится народ. Женщины и поплачут вместе с матерью, и поминки или сороковины помогут справить - тем более что у Нины здесь ни дочки, ни невестки. Говорят, на похороны пришла почти вся станица. Но сейчас семья по существу осталась одна со своим горем.
История жестоко обошлась с галюгаевцами. Жили внутри СССР и вдруг, почти в одночасье, стали 'приграничьем'. Да еще в соседи получили Дикое поле. Привыкли к какой-никакой опеке государства, а теперь и защищаться, и покрывать убытки от бандитских ли набегов, от своих ли войск должны самостоятельно. Вопреки распространенному мнению, русские люди даже в селах, даже в казачьих станицах, вовсе не стремятся решать свои проблемы миром, соборно. Они ждут помощи не друг от друга, а от государства и, если не получают ее, теряются, впадают в уныние, перестают верить кому-либо и чему-либо.
'Вы напишите, - наставлял меня Анатолий Михайлович, - что, если Галюгаевской сейчас не помогут, мы через некоторое время вымрем. И тогда те же чеченцы просто займут эти земли, а потом дальше и дальше'... Помочь, в смысле компенсировать ущерб, нанесенный селу, необходимо. Да только одних денег тут мало, а к психоаналитикам станичники ходить не приучены.
12
'Итоги' публикуют второй
репортаж из районов,
граничащих с Чечней
13
ЗВУКИ ВОЙНЫ ПОСТОЯННО ДОНОСЯТСЯ
С ЧЕЧЕНСКОГО БЕРЕГА ТЕРЕКА. ОДНАКО РАЗРУХА (НИЖНЕЕ ФОТО) - ЭТО НЕ РЕЗУЛЬТАТ ОБСТРЕЛОВ, ОНА ОТ БЕДНОСТИ
14
МОЛОДЕЖЬ И ЛЮДИ СРЕДНИХ ЛЕТ,
КТО МОЖЕТ,
ИЗ СЕЛА УЕЗЖАЮТ.
В ГАЛЮГАЕВСКОЙ ОСТАЮТСЯ СТАРИКИ, КОТОРЫХ НИКТО НИГДЕ НЕ ЖДЕТ
15
КОГДА СЕРГЕЙ (ВНИЗУ), БРАТ ПОГИБШЕГО В ЧЕЧНЕ САШИ КУДЛАЕВА, ВЕРНЕТСЯ В СВОЙ МУРМАНСК, ИХ МАТЬ (ВВЕРХУ) ОСТАНЕТСЯ НАЕДИНЕ СО СВОИМ ГОРЕМ. РАЗВЕ ЧТО ЕЕ
ОТЕЦ-ИНВАЛИД ИНОГДА ЗАГЛЯНЕТ
16
ЭТОЙ МОЛОДОЙ МАТЕРИ ПОВЕЗЛО, ЕЙ ХОТЬ БЫЛО КУДА БЕЖАТЬ ИЗ ГРОЗНОГО. ТЕПЕРЬ ОНА ЖИВЕТ В ГАЛЮГАЕВКЕ, В НАБИТОМ ДО ПРЕДЕЛА ДОМЕ СВОЕЙ БАБУШКИ. ПРОПИСЫВАТЬ ЕЕ В СЕЛЕ НЕ ХОТЯТ, А БЕЗ ЭТОГО НЕ БЕРУТ НА РАБОТУ
17
БЕЖЕНСКАЯ СЕМЬЯ ИЗ ГУДЕРМЕСА (ВВЕРХУ): АНЖЕЛА, ДЕТИ И ЕЕ МАМА-ПЕНСИОНЕРКА. АНЖЕЛЕ УДАЛОСЬ НАЙТИ РАБОТУ, НО ОТНОШЕНИЕ К БЕЖЕНЦАМ В СЕЛЕ ТАКОЕ, ЧТО ЖИЗНИ ВСЕ РАВНО НЕТ
БАЗАР
В ГАЛЮГАЕВКЕ ТАКОЙ
ЖЕ БЕДНЫЙ, КАК И САМО СЕЛО
Галюгаевская (Ставропольский край) не занимал и десяти минут. В советское время пассажиры вряд ли замечали, что пересекают административную границу, - Ищерка, как и Галюгаевка, была по преимуществу русской казачьей станицей, чеченцы в ней составляли меньшинство. Последние десять лет - в дудаевские времена, в первую чеченскую и в межвоенное время - железная дорога из-за постоянных нападений на поезда работала с перебоями: движение то прекращалось, то возобновлялось. Люди приспособились мотаться туда-сюда автобусами или на попутках. Накануне второй чеченской уже редкие смельчаки отваживались навещать родственников на той стороне. Да их, этих родственников, год от года оставалось в Чечне все меньше: кто мог, перебирался за Терек.
Когда же у галюгаевцев возникло ощущение, что там, за Тереком, чужая сторона? Станичники отвечают по-разному. Кто говорит: 'С первой войны', кто: 'Как они волю взяли' (что означает - на рубеже 80-90-х, когда пошли разговоры о суверенитете), а кому-то кажется, что левый берег Терека всегда был 'заграницей': 'И в советское-то время так было: они к нам ходили, а нас к себе не пускали. Такой народ'. Мало кто из галюгаевцев разделяют первую и вторую чеченские кампании, для них 'война' - то, с чем они постоянно живут. Спрашиваешь: 'Почувствовали нынешнюю войну?' - 'Как не почувствовать?
Все поля танками перепахали'. В разговоре выясняется, что это о 94-м. Или: 'На нас летом два набега было. Шестерых убили'. - 'До войны?' - спрашиваю. Смотрят, не понимая: 'Как до войны, шестерых, говорю, убили'.
Жертвы и потери
Угонять скот за Терек соседи-чеченцы повадились еще при Дудаеве, и с каждым годом число угонов росло. Потом принялись за трактора. Станичники уж и забыли, когда пахали-сеяли-убирали без милицейского кордона. Но и охрана не всегда помогает. Когда сухо, вокруг трактора пыль столбом, его и не видно, а поля подходят к самому Тереку. Вмиг вскочат в кабину, трактористу автомат в бок - езжай на нашу сторону. Уже после 96-го года угнали из колхоза шесть тракторов. Правда, трактористов отпускали. Но все равно, пережив такое приключение, человеку в трактор не больно-то хочется садиться: а что как в следующий раз не отпустят? В колхозе в начале 90-х было только овец 58 тысяч голов. Сейчас - 720. Всюду по России поголовье сокращается - где в два, а где и в три раза, но не в 80 же! Не всех, конечно, угнали, больше сами порезали - все равно на пастбищах не уберечь. Да и овцами в колхозе в основном чеченцы занимались, а они все уехали за Терек. 'Косо на них смотреть стали, это одно, - объясняет 'дечеченизацию' Галюгаевки ее мэр, он же станичный атаман Анатолий Михайлович. - А второе: они же за скот материально ответственные были'.
У галюгаевского начальства счет не только к чеченцам, но и к Российской армии. В 94-м, когда шли через Галюгаевку на Чечню, не только по полям прошлись, но и двадцать кошар спалили. Общий ущерб хозяйству, по подсчетам местного начальства, составил 16,4 млн. нынешних рублей. Сейчас тоже сожгли 12 кошар ('Грелись, наверное, солдаты' - вздыхает Анатолий Михайлович), 6 тысяч гектаров пастбищ попортили, а уж что с дорогами сделали - не передать. 'Чеченцам дают компенсацию на восстановление. (В ту войну кое-что действительно давали, а в эту еще только собираются. - 'Итоги'). Им вон и свет, и газ бесплатно. А нам что, компенсации за ущерб не полагается?' - возмущается мэр. (Знали бы чеченцы, что там, за Тереком, им завидуют). Бесплатные газ и свет для чеченцев - незаживающая рана. Вечером кто-нибудь обязательно ткнет рукой в сторону Терека: 'Вон какая иллюминация! Дармовое, отчего ж не жечь! А я давеча только за газ 140 рублей заплатил. А почему? А потому что за ихние свет и газ мы платим. У русского человека отбирают, а им дают'. Заметим, что в Галюгае, несмотря на дороговизну, электроэнергию тоже не больно экономят.
Экономический ущерб от войны и соседей подсчитывают начальники, а простых станичников, конечно, больше всего заботят набеги и убийства. Да и воровали не только скот. Жила в
Галюгаевке греческая семья: муж, жена и пятеро детей. Отец, учитель математики в местной школе, промышлял еще кое-какой торговлей. У них сначала шестнадцатилетнюю дочку украли - выкупили. Через месяц утащили семилетнего сына. Вернулся пацан домой без правого уха. Семья собралась и из станицы уехала, никто не знает, куда. Этим летом средь бела дня расстреляли четырех милиционеров, охранявших Галюгаевку, а пятого утащили в заложники. Месяц спустя снова трупы: девчата гуляли у озера с парнями-омоновцами. Девочек всех поубивали, двоих омоновцев тоже уложили на месте, а двоих тяжело ранили.
Игорь Стаценко, тот милиционер, что попал в заложники, пробыл в Чечне четыре месяца. За него требовали выкуп 250 тыс. долларов. У Лиды, его матери, до сих пор, как вспомнит, ужас в глазах: 'Даже представить не могла, где такие деньги можно взять'. На счастье, увидела по телевизору передачу про солдат, которых освободила без выкупа миротворческая миссия генерала Лебедя. Лида подняла на ноги своих городских знакомых, те нашли представителя миссии в Ставропольском крае, и через несколько месяцев Игорь вернулся домой. 'Люди разное говорят - мол, деньги какие-то Лебедь отмывает. Мне до этого дела нет. Я ни копейки не заплатила, а мальчик мой дома. Так что Лебедю и всем его людям низкий поклон'. У Игоря после плена один глаз почти не видел и ухо не слышало. Матери удалось пристроить его в госпиталь МВД. Там парня прооперировали - зрение и слух удалось восстановить почти полностью. 'Только он ничего нам не рассказывает, что с ним в плену делали. Когда освободили, сказал в телекамеру, что несколько раз рыл себе могилу - выводили расстреливать. А нам дома - ни словечка. Только про чеченцев ничего слышать не может: 'Не говори про них, нету среди них хороших'. А между тем освобождением Игоря занимался как раз чеченец, житель Пятигорска по фамилии Вахидов, который представляет миссию Лебедя в Ставропольском крае. Сама Лида в отличие от сына говорит о чеченцах без ненависти: 'Раньше чабанами у нас по большей части чеченцы работали, много их тут жило. И не было у нас никаких стычек'.
Враги за Тереком
и в Москве
Среди станичников Галюгаевки таких, как Лида, не ожесточившихся, сохранивших память о прошлой жизни, когда отношения с чеченцами были нормальными, немного, и все это люди немолодые. А так от многих можно услышать: 'Среди них нет нормальных' или даже: 'Эта нация не подлежит воспитанию, она подлежит истреблению'. Мало где в России позволят себе сказать такое чужому человеку, не оговорившись, что 'вообще и у них бывают нормальные люди'. В Галюгаевке война сделала расизм и ксенофобию чем-то обыденным. 'Разве так бывает, война не кончилась,
а уже амнистию объявили? - кипит возмущением молодой казак. - Значит, придет чечен, скажет: 'Я не воевал' - и ему сразу амнистия'. Мой собеседник даже вообразить себе не может, что амнистия относится как раз к тем, кто воевал, - остальных-то и прощать не за что.
'Я дал своему пацану из автомата пострелять, - с гордостью рассказывает отец семейства про пятилетнего сына, - ему понравилось. Просит: 'Папка, купи мне автомат. Только не игрушечный, а настоящий. Я чехов мочить буду'. Автоматы здесь, как и по ту сторону границы, есть практически у каждого мужчины. Слышала, например, от одного казака такую мечтательную фразу: 'Вот когда у каждого по два пулемета будет, почувствуем себя спокойно'.
Галюгаевка здорово за последние годы нахлебалась. Из-за Терека в станицу пришло немало вполне реальных бед, но станичники валят на Чечню вообще все свои неприятности. Помидоры не уродились? Виноваты чеченские нефтяные мини-заводы. 'Видите, какой дым стоит? Какой тут урожай'. Над Тереком и вправду висит черная полоса дыма. Но невооруженным глазом видно, что поднимается он над скважиной, которая горит еще с той войны. Показываю: 'Вон же откуда валит'. - 'Ну и что, - упорствует станичник, - все равно от заводов больше'.
Галюгаевка живет плохо. Речь даже не о мизерной зарплате колхозников, которую выдают натурпродуктами, а то и вовсе по нескольку месяцев не выплачивают, - эта картина обычная для всей сельской России. Но, как ни скудны колхозные пайки, северокавказские станицы, как правило, не выглядят такими уж бедными. Мы, пока добирались до Галюгаевской, миновали не одну ставропольскую станицу, и всюду глаз радовали крепкие дома с аккуратными фасадами, метеные улицы и обилие домашней скотины. Галюгаевка на этом фоне кажется совсем обшарпанной. В соседних станицах, как ни жалуются на жизнь, а строящиеся дома попадаются чуть не на каждой улице. В Галюгаевке ничего этого нет, там и базар победнее, и даже птицы домашней поменьше. А главное, в станичниках чувствуется какая-то потерянность, подавленность. Казалось бы, они-то уж должны приветствовать операцию по усмирению Чечни. Не тут-то было. 'Чего хорошего? Тут, пока солдаты стояли, так из пушек палили - взрослым и то страшно было, а дети и вовсе спать не могли'. Михаил, шофер 'скорой помощи', рассказывает: 'В пятидесяти метрах от моего дома батарея стояла, ГРАДом била. Мой младший чуть совсем не свихнулся. Уж войска ушли, а он все трусился, все ночами не спал'. В октябре армия ушла за Терек, и звуки боя доносятся до галюгаевцев теперь издалека. Опять нехорошо. 'Без войск что наша милиция да казаки могут против этих бандитов?' Почти не встретишь в станице людей, которые верят, что армия победит. 'Пока деревья голые, чечены тихо сидят, а весной все сызнова начнется. Кто с того берега приходит, рассказывает: осенью-то их прогнали, боевиков, а теперь они все назад возвращаются. Скоро снова к нам полезут'. - 'У меня в Ищерской отец живет. Там у них зачистку делали, сорок боевиков поймали. Так половину уже отпустили'. Большинство станичников не верит, что есть чеченцы - небоевики, и потому само соседство с ними считается источником опасности.
С началом боевых действий за Тереком с горючим в станице стало совсем плохо. Раньше его покупали у чеченцев за копейки. В свою машину его, конечно, никто не лил, а в колхозный трактор или комбайн - отчего ж? Летом на нем и сеяли, и убирали. 'Тогда хоть урожая хватало за горючку рассчитаться, а теперь не знаю, что и делать будем, - тяжело вздыхает Анатолий Михайлович. - Чеченлукойл кончился, теперь еще хуже - Еврейлукойл'. Как и большинство станичников, мэр твердо уверен, что все сырьевые богатства страны в руках у евреев. Про Еврейлукойл, который и затеял эту войну, чтобы продавать втридорога галюгаевцам бензин, доводилось слышать не от одного мэра. Между тем прекрасно помню, как три года назад, когда, возвращаясь из Чечни, я оказалась в Галюгаевке, казаки матом крыли власти за то, что те замирились с чеченцами и оставили станицу
им на растерзание. Тогда плохо было, что закончили войну, теперь - что начали. Что бы Москва ни делала - все выходит галюгаевцам боком. Никто здесь не верит ни во что хорошее. Те, кто стоит за Зюганова, ругают на чем свет стоит Путина. 'У него все схвачено. Народ никто и не спросит'. Ничего конкретного: подтасовка голосов, отмена выборов и проч. - за такими высказываниями не стоит, эдакий общий системный пессимизм. Кому нравится Путин, напротив, убеждены, что президентом ему стать не дадут: 'В марте отставят, помяните мое слово. Он слишком многим сильным людям мешает'.
Зона отчуждения
Общие беды не сплотили Галюгай. В станице не любят не только чеченцев, но, кажется, и друг друга. Даже на нас, приезжих журналистов, станичники вываливали сплетни о соседях, а то и родне. 'Пришлые', даже те, кто осел в станице лет пятнадцать-двадцать назад, жалуются, что никак не могут привыкнуть к здешнему недоброжелательству. Приходилось слышать и такое: 'Я среди всех наций жил: с осетинами, дагестанцами, русскими... Таких злобных людей, как тут, нигде не видел'. В станице немало беженцев из Чечни - тех, что покинули республику еще до второй войны. Оседали в Галюгаевке потому, что здесь тем, у кого чеченская прописка, платили пенсии. У всех у них, в общем, похожие истории. Жили себе в Грозном или Гудермесе, пока кто-то не положил глаз на их дом. Заявлялись вооруженные мужики в масках или без оных, совали в нос какую-то бумагу и предлагали выметаться. Кто сразу уходил, кто-то пытался сопротивляться: шел к местным властям. Те, как правило, прогоняли бандитов - 'живите спокойно, в обиду вас не дадим'. Боевики, конечно, возвращались. Люди в конце концов не выдерживали: уходили в чем были, без самых необходимых вещей.
Этих несчастных пожалеть бы, однако все беженцы жалуются на неласковый прием. Одна женщина, устроившаяся после долгих мытарств на работу в галюгаевский Дом культуры, показала нам копию письма, которое ее соседка написала директору этого самого ДК. 'Прошу принять меры... Занимается праституцией с амоном. а у нее трое детей...'.
Нынешняя война уже унесла жизнь одного галюгаевского парня. Это первая здесь похоронка, хотя немало станичных мальчишек воюет сейчас в Чечне. Спросили, как
найти мать погибшего. В ответ услышали: 'Да не стоит вам ходить к ней. Она вам только настроение испортит'. Мать убитого Саши Кудлаева, Нина, десять лет как разошлась с мужем. Подняла одна четырех сыновей. Среднего схоронила. Старший, Сергей, как узнал о гибели брата, примчался из Мурманска домой и сейчас буквально не отходит от матери. Он сам разыскал нас на другом конце села и, смущаясь, пригласил в дом: 'На людях мать хоть немного отвлекается'.
Ей так важно говорить, рассказывать о своем мальчике. 'Самый высокий у меня был, красивый... - она кладет на стол фотографии. - Я, как узнала, что он в Чечне, в Знаменском, сразу пошла к нему. Это тут, за Тереком, недалеко. Увиделись: господи! Немытый, голодный, даже хлеба вдоволь нету. Корова к ним забрела чеченская, они ее забили потихоньку, чтобы за мародерство не наказали. Дети наши голодуют, а за это никому ничего. Домой вернулась, наутро как сердце схватит. Думала поправлюсь, еще к нему пойду. Не успела'. По трагическому совпадению последнее письмо от Саши Нина получила в день, когда пришло сообщение о его гибели. 'Утром письмо принесли: 'Мама, братишки, я лежу в Грозном в госпитале, простудился'. Писал: 'Ждите живым'. А вечером позвонили и сообщили...'.
Кроме сыновей, в Нинином доме никого. Казалось бы, горе общее. Всякое промеж соседей бывает, но уж коли
такое стряслось, в любом деревенском доме обычно толпится народ. Женщины и поплачут вместе с матерью, и поминки или сороковины помогут справить - тем более что у Нины здесь ни дочки, ни невестки. Говорят, на похороны пришла почти вся станица. Но сейчас семья по существу осталась одна со своим горем.
История жестоко обошлась с галюгаевцами. Жили внутри СССР и вдруг, почти в одночасье, стали 'приграничьем'. Да еще в соседи получили Дикое поле. Привыкли к какой-никакой опеке государства, а теперь и защищаться, и покрывать убытки от бандитских ли набегов, от своих ли войск должны самостоятельно. Вопреки распространенному мнению, русские люди даже в селах, даже в казачьих станицах, вовсе не стремятся решать свои проблемы миром, соборно. Они ждут помощи не друг от друга, а от государства и, если не получают ее, теряются, впадают в уныние, перестают верить кому-либо и чему-либо.
'Вы напишите, - наставлял меня Анатолий Михайлович, - что, если Галюгаевской сейчас не помогут, мы через некоторое время вымрем. И тогда те же чеченцы просто займут эти земли, а потом дальше и дальше'... Помочь, в смысле компенсировать ущерб, нанесенный селу, необходимо. Да только одних денег тут мало, а к психоаналитикам станичники ходить не приучены.
12
'Итоги' публикуют второй
репортаж из районов,
граничащих с Чечней
13
ЗВУКИ ВОЙНЫ ПОСТОЯННО ДОНОСЯТСЯ
С ЧЕЧЕНСКОГО БЕРЕГА ТЕРЕКА. ОДНАКО РАЗРУХА (НИЖНЕЕ ФОТО) - ЭТО НЕ РЕЗУЛЬТАТ ОБСТРЕЛОВ, ОНА ОТ БЕДНОСТИ
14
МОЛОДЕЖЬ И ЛЮДИ СРЕДНИХ ЛЕТ,
КТО МОЖЕТ,
ИЗ СЕЛА УЕЗЖАЮТ.
В ГАЛЮГАЕВСКОЙ ОСТАЮТСЯ СТАРИКИ, КОТОРЫХ НИКТО НИГДЕ НЕ ЖДЕТ
15
КОГДА СЕРГЕЙ (ВНИЗУ), БРАТ ПОГИБШЕГО В ЧЕЧНЕ САШИ КУДЛАЕВА, ВЕРНЕТСЯ В СВОЙ МУРМАНСК, ИХ МАТЬ (ВВЕРХУ) ОСТАНЕТСЯ НАЕДИНЕ СО СВОИМ ГОРЕМ. РАЗВЕ ЧТО ЕЕ
ОТЕЦ-ИНВАЛИД ИНОГДА ЗАГЛЯНЕТ
16
ЭТОЙ МОЛОДОЙ МАТЕРИ ПОВЕЗЛО, ЕЙ ХОТЬ БЫЛО КУДА БЕЖАТЬ ИЗ ГРОЗНОГО. ТЕПЕРЬ ОНА ЖИВЕТ В ГАЛЮГАЕВКЕ, В НАБИТОМ ДО ПРЕДЕЛА ДОМЕ СВОЕЙ БАБУШКИ. ПРОПИСЫВАТЬ ЕЕ В СЕЛЕ НЕ ХОТЯТ, А БЕЗ ЭТОГО НЕ БЕРУТ НА РАБОТУ
17
БЕЖЕНСКАЯ СЕМЬЯ ИЗ ГУДЕРМЕСА (ВВЕРХУ): АНЖЕЛА, ДЕТИ И ЕЕ МАМА-ПЕНСИОНЕРКА. АНЖЕЛЕ УДАЛОСЬ НАЙТИ РАБОТУ, НО ОТНОШЕНИЕ К БЕЖЕНЦАМ В СЕЛЕ ТАКОЕ, ЧТО ЖИЗНИ ВСЕ РАВНО НЕТ
БАЗАР
В ГАЛЮГАЕВКЕ ТАКОЙ
ЖЕ БЕДНЫЙ, КАК И САМО СЕЛО