Вопросы философии и психологии. Год XII. Книга IV (59). Сентябрь-октябрь 1901 г.
Ницшеанец сороковых годов. Макс Штирнер и его философия эгоизма. - Саводник Владимир Фёдорович (1874-1940)
...Понятие о законности является руководящим принципом буржуазного государства. „Die Periode der Bourgeoisie wird von dem britischen Geiste der Gesetzlichkeit beherrscht“. Источником закона служит уже не личная воля монарха, а предполагаемая „воля народа“, воля большинства нации, сводящаяся в конце-концов к политическим и общественным взглядам депутатов, составляющих большинство в палате. Права, желания, интересы меньшинства в расчет обыкновенно не принимаются, и всякое нарушение установленного большинством закона со стороны какого-либо члена меньшинства карается как преступление. Но что такое закон? - Это есть формула, вытекающая из какого-нибудь принципа, применение этого принципа к конкретным явлениям жизни; а вся совокупность действующего законодательства сводится к систематизации этих отвлеченных понятий о законности и нравственности руководящего большинства. Все, что противоречит этим понятиям, считается преступным и наказуемым. Так например, преступным считается произвольное лишение свободы одного лица другим, и с этой точки зрения преследуется рабовладение. Но если я в состоянии подчинить себе рабов и держать их в своей власти, то какое мне дело до того, как смотрит на это большинство и как оно квалифицирует этот факт с точки зрения юридической и нравственной? Я знаю только, что если бы я жил немного ранее, то не только владение рабами или крепостными не было бы поставлено мне в укор или в вину, но, напротив того, оно было бы гарантировано законом, было бы моим „правом“.
Буржуазия уничтожила рабство политическое, но она основала свое могущество на другой форме рабства, рабства экономического. Что дает человеку вес и значение в буржуазном обществе? - Капитал, богатство, деньги. Geld giebt Geltung. Естественно однако предположить, что громадная масса обездоленных, составляющих рабочую армию капитализма, не захочет надолго помириться с таким положением дел и будет добиваться имущественного равенства, подобно тому, как буржуазия добилась равенства политического. Таким образом, на смену политическому либерализму приходит либерализм социальный. Его основная задача заключается в уничтожении личной собственности. Буржуазия обезличила власть, отняв ее у монарха и передав политической фикции - государству. Точно так же и теоретики социализма хотят обезличить собственность, сосредоточив ее в руках столь же фиктивного коммунистического общества. „Они говорят: наша свобода от произвола другой личности не полна, если сохраняется еще зависимость от „личной собственности“. Поэтому уничтожим частную собственность. Пусть никто ничем более не владеет, пусть каждый будет - нищим (ein Lump), пусть собственность будет безлична и пусть она принадлежит обществу. Пред лицом верховного владыки, единого повелителя, государства, все мы стали равны, т.-е. одинаково превратились в нули. Пред верховным же собственником станем мы одинаковыми - нищими. Все мы нищие, и, образуя в совокупности коммунистическое общество, мы можем назвать себя сбродом нищенского отребья (Lumpengesindel). - Такова вторая насильственная жертва, приносимая „личностью“ в интересах „человечности“. Индивидууму не оставляют ни власти, ни собственности: первую взяло себе государство, второю овладевает общество“.
Буржуазия установила принцип свободы конкуренции. Но так как успех в этой конкуренции часто зависит от случайного стечения обстоятельств, от „счастия“, по вульгарному выражению, то социалисты хотят изменить такое положение вещей и преобразовать общество таким образом, чтобы человек в нем уже не находился в зависимости от случая и удачи. Для этого общество должно взять отдельного человека под свою защиту, должно принять на себя задачу опекать его. Со своей стороны, человек обязан посвятить ему свои силы, свою работу. Равенство в труде - вот руководящий принцип коммунистического общества. От всякого члена его требуется работа, и притом общеполезная, т.-е. полезная обществу, - и только труд обеспечивает человеку его значение в качестве члена общества. Не желающий трудиться будет рассматриваться как отщепенец, как преступник, и в будущем законодательстве коммунистического общества нормировка труда займет такое же место, какое при современном строе занимает нормировка общественных отношений.
Подобно тому как буржуазная эпоха уважала в человеке гражданина, т.-е. носителя определенных политических прав и обязанностей, так коммунизм уважает в нем „работника“, т.-е. представителя организованного труда. Обязательный труд - вот основа предполагаемого коммунистического строя, а организатором этого труда и верховным блюстителем порядка является общество. Здесь опять, - говорит Штирнер, - мы имеем дело с фикцией, с призраком, каким по существу является „общество“. Между тем этой фикции не только приписывается бытие, но она становится абсолютной повелительницей, верховным судьей, выше которого уже не существует никакой инстанции. Индивидуум во всех отношениях подчинен обществу; оно опекает и оберегает его, оно же регламентирует его поведение. Даже в области нравственной ему не предоставлено действительной свободы, так как в этой области над ним тяготеет так называемое „общественного мнение“. Как будто бы „общество“, которое само есть фикция, может иметь какое-либо „мнение“. Как будто бы суждения отдельных лиц, различные как по существу, так и по индивидуальным оттенкам, могут слагаться в некоторую равнодействующую, давать в результате известную положительную величину. А между тем „общественному мнению, этой тени призрака, приписывается руководящее значение в общественной жизни и ему подчиняется суждение и воля отдельных индивидуумов, - реальное подчиняется призрачному...
...Таким образом и гуманитарный либерализм, и „критическая критика“, ратуя против догматизма и разрушая установившиеся понятия, сами в конце концов преклоняются перед понятием: человек, перед безусловным владычеством „человеческого разума“. „Поэтому и критик, и догматик остаются, собственно говоря, на одной и той же почве, на почве веры в понятия. Оба они исходят из чистого мышления и разница между ними заключается в том, что догматик кладет в основу здания какую-либо мысль, принцип, идею, и завершает его затем в качестве систематика, развивая содержание этого понятия в целую систему, т.-е. в идейное построение; напротив того, критик ведет борьбу во имя свободы мышления против порабощающей мысли, он защищает das Denken gegen das Gedachte. Я же, провозглашает Штирнер, не выступаю ни поборником мысли, ни защитником мышления, так как то „я“, из которого я исхожу, не есть идея, а мое „я“ не состоит из одного мышления. Критика является борьбой одержимых против одержимости, как таковой; она задается целью при помощи мышления разложить мысли и представления известного порядка. Я же утверждаю, что только свобода от мысли (Gedankenlosigkeit) спасает меня в самом деле от их власти. Не мышление, но моя свобода от мысли, мое „я“, немыслимое, непостижимое избавляет меня от одержимости“.
...Понятие о законности является руководящим принципом буржуазного государства. „Die Periode der Bourgeoisie wird von dem britischen Geiste der Gesetzlichkeit beherrscht“. Источником закона служит уже не личная воля монарха, а предполагаемая „воля народа“, воля большинства нации, сводящаяся в конце-концов к политическим и общественным взглядам депутатов, составляющих большинство в палате. Права, желания, интересы меньшинства в расчет обыкновенно не принимаются, и всякое нарушение установленного большинством закона со стороны какого-либо члена меньшинства карается как преступление. Но что такое закон? - Это есть формула, вытекающая из какого-нибудь принципа, применение этого принципа к конкретным явлениям жизни; а вся совокупность действующего законодательства сводится к систематизации этих отвлеченных понятий о законности и нравственности руководящего большинства. Все, что противоречит этим понятиям, считается преступным и наказуемым. Так например, преступным считается произвольное лишение свободы одного лица другим, и с этой точки зрения преследуется рабовладение. Но если я в состоянии подчинить себе рабов и держать их в своей власти, то какое мне дело до того, как смотрит на это большинство и как оно квалифицирует этот факт с точки зрения юридической и нравственной? Я знаю только, что если бы я жил немного ранее, то не только владение рабами или крепостными не было бы поставлено мне в укор или в вину, но, напротив того, оно было бы гарантировано законом, было бы моим „правом“.
Буржуазия уничтожила рабство политическое, но она основала свое могущество на другой форме рабства, рабства экономического. Что дает человеку вес и значение в буржуазном обществе? - Капитал, богатство, деньги. Geld giebt Geltung. Естественно однако предположить, что громадная масса обездоленных, составляющих рабочую армию капитализма, не захочет надолго помириться с таким положением дел и будет добиваться имущественного равенства, подобно тому, как буржуазия добилась равенства политического. Таким образом, на смену политическому либерализму приходит либерализм социальный. Его основная задача заключается в уничтожении личной собственности. Буржуазия обезличила власть, отняв ее у монарха и передав политической фикции - государству. Точно так же и теоретики социализма хотят обезличить собственность, сосредоточив ее в руках столь же фиктивного коммунистического общества. „Они говорят: наша свобода от произвола другой личности не полна, если сохраняется еще зависимость от „личной собственности“. Поэтому уничтожим частную собственность. Пусть никто ничем более не владеет, пусть каждый будет - нищим (ein Lump), пусть собственность будет безлична и пусть она принадлежит обществу. Пред лицом верховного владыки, единого повелителя, государства, все мы стали равны, т.-е. одинаково превратились в нули. Пред верховным же собственником станем мы одинаковыми - нищими. Все мы нищие, и, образуя в совокупности коммунистическое общество, мы можем назвать себя сбродом нищенского отребья (Lumpengesindel). - Такова вторая насильственная жертва, приносимая „личностью“ в интересах „человечности“. Индивидууму не оставляют ни власти, ни собственности: первую взяло себе государство, второю овладевает общество“.
Буржуазия установила принцип свободы конкуренции. Но так как успех в этой конкуренции часто зависит от случайного стечения обстоятельств, от „счастия“, по вульгарному выражению, то социалисты хотят изменить такое положение вещей и преобразовать общество таким образом, чтобы человек в нем уже не находился в зависимости от случая и удачи. Для этого общество должно взять отдельного человека под свою защиту, должно принять на себя задачу опекать его. Со своей стороны, человек обязан посвятить ему свои силы, свою работу. Равенство в труде - вот руководящий принцип коммунистического общества. От всякого члена его требуется работа, и притом общеполезная, т.-е. полезная обществу, - и только труд обеспечивает человеку его значение в качестве члена общества. Не желающий трудиться будет рассматриваться как отщепенец, как преступник, и в будущем законодательстве коммунистического общества нормировка труда займет такое же место, какое при современном строе занимает нормировка общественных отношений.
Подобно тому как буржуазная эпоха уважала в человеке гражданина, т.-е. носителя определенных политических прав и обязанностей, так коммунизм уважает в нем „работника“, т.-е. представителя организованного труда. Обязательный труд - вот основа предполагаемого коммунистического строя, а организатором этого труда и верховным блюстителем порядка является общество. Здесь опять, - говорит Штирнер, - мы имеем дело с фикцией, с призраком, каким по существу является „общество“. Между тем этой фикции не только приписывается бытие, но она становится абсолютной повелительницей, верховным судьей, выше которого уже не существует никакой инстанции. Индивидуум во всех отношениях подчинен обществу; оно опекает и оберегает его, оно же регламентирует его поведение. Даже в области нравственной ему не предоставлено действительной свободы, так как в этой области над ним тяготеет так называемое „общественного мнение“. Как будто бы „общество“, которое само есть фикция, может иметь какое-либо „мнение“. Как будто бы суждения отдельных лиц, различные как по существу, так и по индивидуальным оттенкам, могут слагаться в некоторую равнодействующую, давать в результате известную положительную величину. А между тем „общественному мнению, этой тени призрака, приписывается руководящее значение в общественной жизни и ему подчиняется суждение и воля отдельных индивидуумов, - реальное подчиняется призрачному...
...Таким образом и гуманитарный либерализм, и „критическая критика“, ратуя против догматизма и разрушая установившиеся понятия, сами в конце концов преклоняются перед понятием: человек, перед безусловным владычеством „человеческого разума“. „Поэтому и критик, и догматик остаются, собственно говоря, на одной и той же почве, на почве веры в понятия. Оба они исходят из чистого мышления и разница между ними заключается в том, что догматик кладет в основу здания какую-либо мысль, принцип, идею, и завершает его затем в качестве систематика, развивая содержание этого понятия в целую систему, т.-е. в идейное построение; напротив того, критик ведет борьбу во имя свободы мышления против порабощающей мысли, он защищает das Denken gegen das Gedachte. Я же, провозглашает Штирнер, не выступаю ни поборником мысли, ни защитником мышления, так как то „я“, из которого я исхожу, не есть идея, а мое „я“ не состоит из одного мышления. Критика является борьбой одержимых против одержимости, как таковой; она задается целью при помощи мышления разложить мысли и представления известного порядка. Я же утверждаю, что только свобода от мысли (Gedankenlosigkeit) спасает меня в самом деле от их власти. Не мышление, но моя свобода от мысли, мое „я“, немыслимое, непостижимое избавляет меня от одержимости“.