Вопросы философии и психологии. Год 8. Книга 4 (39) Сентябрь-октябрь 1897 г.
Экономический материализм и критическая философия. - Чернов Виктор Михайлович (1873-1952)
«В понятии причинности, - говорит один из талантливейших представителей философского критицизма, Фр. Альб. Ланге, - необыкновенно важно, по своим последствиям, устранить одно из побочных антропоморфических представлений: то, которое придает причине (Ursache), как активному, производящему элементу, бо́льшую цену и значение, чем следствию» («История материализма», т. II, стр. 55 русск. пер.).
Именно от этого «побочного антропоморфического представления» и не избавился г. Струве. Увидав, что философский критицизм признает сознание явлением наиболее опосредованным, он решил, что на это положение смело могут опереться все, кто за сознанием признает лишь подчиненное, симптоматическое значение. Обусловленность для него уже подчинение, пассивность;следствию он приписывает меньшее значение, меньшую существенность, чем причине. Очевидно, г. Струве недостаточно проникся духом философского критицизма и, в частности, недостаточно знаком с его анализом идеи причинности. …
Так как г. Струве - экономический материалист, то мы с особенным удовольствием сошлемся в интересующем нас вопросе на такой авторитет, который для него должен иметь особенное значение, именно на авторитет Фр. Энгельса. Этот последний своей книге о Фейербахе говорит, что только «для метафизика * причина и следствие находятся между собой в полной противоположности. На первый взгляд подобный способ рассуждения является вполне основательным: это есть так называемый способ суждения здравого рассудка. Этот здравый рассудок является весьма почтенным товарищем до тех пор, пока он ограничивается соответственным ему уголком. Но лишь только он решается выплыть в открытое море, как его встречают самые разнообразные приключения...
Понятия причины и следствия имеют значение лишь в применении их к отдельным фактам; но лишь только мы станем исследовать эти факты в их общей связи с остальным миром, то причина и следствие сольются тогда во всеобщей связи, в которой причина и следствие меняют свои места: то, что раньше было причиной, в свою очередь является следствием, и наоборот».
Вот страница, написанная вполне в духе философского критицизма; но именно поэтому она и не вполне вяжется со всею остальною теорией той школы, к которой принадлежит г. Струве. «Понятия причины и следствия имеют значение лишь в применении к отдельным фактам»; отсюда видно, что во многих частных случаях можно сводить идеи на материальные условия, среди которых они выросли, но для всего исторического процесса закрепить за идеями вторичное, а за материальными отношениями первичное значение - ненаучно, нефилософски. «Во всеобщей связи причина и следствие сливаются»; отсюда видно, что задача социологии - выяснение законов, управляющих совместным и одновременным развитием всех сторон единого процесса социальной жизни, а не сведения на одну из этих сторон всех других.
* Известно, что для Энгельса слово «метафизик» равносильно слову «лже-философ».
...Пишущий эти строки, будучи горячим и искренним почитателем Маркса, должен однако признать, что со времени смерти последнего развитие той социологической теории, элементы которой даны в его сочинениях, не подвинулось ни на шаг. Особенно же у нас в России те люди, которые настойчиво претендуют на звание его последователей, в литературе и науке не дали нам ничего, кроме ярой полемики ad maiorem magistri gloriam. С опрометчивостью и усердием неофитов они только старались повергнуть к ногам учителя все литературные и научные репутации. Поклонение неофитов - это смоковница, обреченная на бесплодие. Они бессильно топчутся около нескольких мест в сочинениях Маркса, гласящих, что экономическое развитие общества есть фундамент, а умственное - надстройка. Фигуральное выражение, простое картинное уподобление, брошенное им вскользь, мимоходом, и допускающее неограниченное количество толкований, возводится услужливыми поклонниками в ранг социологической теоремы. По-истине, этим делается ему слишком «много чести и вместе с тем бесчестия». Пора вспомнить, что «образные выражения вообще, какова бы ни была их ценность в поэзии и в риторике, не могут быть безопасно употребляемы в науке и философии» (Г. Спенсер, «Недостаточность естеств. подбора», стр. 13). Не будучи пророком, я беру на себя однако смелость предсказать, что социологическое направление, ведущее свою генеалогию от Маркса, до тех пор не сдвинется с места, пока совершенно не отбросит в сторону этой соблазнительно-простой и ясной формулы, которая для многих является суррогатом истинного углубления в механизм исторического процесса.
...Как бы мы ни смотрели на русских «субъективных социологов», однако приписывать им непонимание причинной зависимости идей от внешних условий уже чересчур странно. Достаточно привести хоть одну цитату из того писателя, которого единомышленник г-на Струве, Н. Бельтов, насмешливо называет «ангелом субъективной школы». В 70-х еще годах последний писал: «Что явления умственной жизни тесно связаны с фактами общественных отношений, - это никем, кажется, не отрицается». Но обыкновенно эту связь представляют себе так, что известные верования, успехи философии, науки, литературы производят давление на общественную жизнь. На самом же деле это давление ничтожно сравнительно с тем толчком, которые дается умственной жизни формами общежития» (Сочинения Н. К. Михайловского, т. V, стр. 328).
…
«Законы процессов отделяем мы от самих процессов, и вместо того, чтобы видеть в первых только выражение постоянства свойств вещей и вследствие того - единообразия их проявлений при одинаковых условиях, мы представляем себе, что законы дают вещам предписания и вынуждают весь ход явлений держаться определенных путей» (Риль, «Теория науки и метафизика с точки зрения философского критицизма», пер. Корша, стр. 292-293).
Закономерность есть лишь постоянство свойств вещи и проистекающее отсюда единообразие их проявления при одинаковых условиях, разнообразие их проявления - при неодинаковых. «Законы» столь же «управляют» теми явлениями, к которым относятся, как и флюгер «управляет» ветром, движения которого он призван показывать.
«В понятии причинности, - говорит один из талантливейших представителей философского критицизма, Фр. Альб. Ланге, - необыкновенно важно, по своим последствиям, устранить одно из побочных антропоморфических представлений: то, которое придает причине (Ursache), как активному, производящему элементу, бо́льшую цену и значение, чем следствию» («История материализма», т. II, стр. 55 русск. пер.).
Именно от этого «побочного антропоморфического представления» и не избавился г. Струве. Увидав, что философский критицизм признает сознание явлением наиболее опосредованным, он решил, что на это положение смело могут опереться все, кто за сознанием признает лишь подчиненное, симптоматическое значение. Обусловленность для него уже подчинение, пассивность;следствию он приписывает меньшее значение, меньшую существенность, чем причине. Очевидно, г. Струве недостаточно проникся духом философского критицизма и, в частности, недостаточно знаком с его анализом идеи причинности. …
Так как г. Струве - экономический материалист, то мы с особенным удовольствием сошлемся в интересующем нас вопросе на такой авторитет, который для него должен иметь особенное значение, именно на авторитет Фр. Энгельса. Этот последний своей книге о Фейербахе говорит, что только «для метафизика * причина и следствие находятся между собой в полной противоположности. На первый взгляд подобный способ рассуждения является вполне основательным: это есть так называемый способ суждения здравого рассудка. Этот здравый рассудок является весьма почтенным товарищем до тех пор, пока он ограничивается соответственным ему уголком. Но лишь только он решается выплыть в открытое море, как его встречают самые разнообразные приключения...
Понятия причины и следствия имеют значение лишь в применении их к отдельным фактам; но лишь только мы станем исследовать эти факты в их общей связи с остальным миром, то причина и следствие сольются тогда во всеобщей связи, в которой причина и следствие меняют свои места: то, что раньше было причиной, в свою очередь является следствием, и наоборот».
Вот страница, написанная вполне в духе философского критицизма; но именно поэтому она и не вполне вяжется со всею остальною теорией той школы, к которой принадлежит г. Струве. «Понятия причины и следствия имеют значение лишь в применении к отдельным фактам»; отсюда видно, что во многих частных случаях можно сводить идеи на материальные условия, среди которых они выросли, но для всего исторического процесса закрепить за идеями вторичное, а за материальными отношениями первичное значение - ненаучно, нефилософски. «Во всеобщей связи причина и следствие сливаются»; отсюда видно, что задача социологии - выяснение законов, управляющих совместным и одновременным развитием всех сторон единого процесса социальной жизни, а не сведения на одну из этих сторон всех других.
* Известно, что для Энгельса слово «метафизик» равносильно слову «лже-философ».
...Пишущий эти строки, будучи горячим и искренним почитателем Маркса, должен однако признать, что со времени смерти последнего развитие той социологической теории, элементы которой даны в его сочинениях, не подвинулось ни на шаг. Особенно же у нас в России те люди, которые настойчиво претендуют на звание его последователей, в литературе и науке не дали нам ничего, кроме ярой полемики ad maiorem magistri gloriam. С опрометчивостью и усердием неофитов они только старались повергнуть к ногам учителя все литературные и научные репутации. Поклонение неофитов - это смоковница, обреченная на бесплодие. Они бессильно топчутся около нескольких мест в сочинениях Маркса, гласящих, что экономическое развитие общества есть фундамент, а умственное - надстройка. Фигуральное выражение, простое картинное уподобление, брошенное им вскользь, мимоходом, и допускающее неограниченное количество толкований, возводится услужливыми поклонниками в ранг социологической теоремы. По-истине, этим делается ему слишком «много чести и вместе с тем бесчестия». Пора вспомнить, что «образные выражения вообще, какова бы ни была их ценность в поэзии и в риторике, не могут быть безопасно употребляемы в науке и философии» (Г. Спенсер, «Недостаточность естеств. подбора», стр. 13). Не будучи пророком, я беру на себя однако смелость предсказать, что социологическое направление, ведущее свою генеалогию от Маркса, до тех пор не сдвинется с места, пока совершенно не отбросит в сторону этой соблазнительно-простой и ясной формулы, которая для многих является суррогатом истинного углубления в механизм исторического процесса.
...Как бы мы ни смотрели на русских «субъективных социологов», однако приписывать им непонимание причинной зависимости идей от внешних условий уже чересчур странно. Достаточно привести хоть одну цитату из того писателя, которого единомышленник г-на Струве, Н. Бельтов, насмешливо называет «ангелом субъективной школы». В 70-х еще годах последний писал: «Что явления умственной жизни тесно связаны с фактами общественных отношений, - это никем, кажется, не отрицается». Но обыкновенно эту связь представляют себе так, что известные верования, успехи философии, науки, литературы производят давление на общественную жизнь. На самом же деле это давление ничтожно сравнительно с тем толчком, которые дается умственной жизни формами общежития» (Сочинения Н. К. Михайловского, т. V, стр. 328).
…
«Законы процессов отделяем мы от самих процессов, и вместо того, чтобы видеть в первых только выражение постоянства свойств вещей и вследствие того - единообразия их проявлений при одинаковых условиях, мы представляем себе, что законы дают вещам предписания и вынуждают весь ход явлений держаться определенных путей» (Риль, «Теория науки и метафизика с точки зрения философского критицизма», пер. Корша, стр. 292-293).
Закономерность есть лишь постоянство свойств вещи и проистекающее отсюда единообразие их проявления при одинаковых условиях, разнообразие их проявления - при неодинаковых. «Законы» столь же «управляют» теми явлениями, к которым относятся, как и флюгер «управляет» ветром, движения которого он призван показывать.