Ковалевский М. М. (1851-1916) Моя жизнь: Воспоминания. М. 2005
Глава VII. Опять на родине. Земские съезды. Редактирование газеты «Страна». Государственная дума 1-го созыва
...Ко всем провокаторским действиям, жертвой которых пали люди, принимавшие участие в освободительном движении, необходимо отнести и убийство священника Гапона. Говоря это, я иду против общепринятого мнения, будто сам Гапон был чуть ли не провокатором. Его убийство, как рассказывают, произошло в обстановке, не оставившей сомнения в том, что он готов был идти заодно с Рачковским, лицом, ранее заведовавшим тайной русской полицией в Париже и, по-видимому, не потерявшем своих связей с ней и в России. Эти слухи идут, разумеется, от его убийцы, которым был один русский инженер, если не ошибаюсь, пребывающий теперь за границей. Лицо это искало видеться со мной в Париже, но я уклонился от этого свидания. Самого Гапона я видел только раз в жизни в следующей обстановке. Когда, после известной манифестации, устроенной, если не ошибаюсь, в апреле 1905 года, по-видимому, по почину самого Гапона, манифестация, целью которой было представить Государю петицию самими рабочими об улучшении их участи и сопровождавшейся жестоким кровопролитием, Гапон, как говорят, спасен был от угрожающей ему смерти не кем другим, как его будущим убийцей и вслед за тем бежал за границу в Париж. Русские эмигранты и некоторые французы устроили ему нечто вроде банкета в кафе «Вольтер». На этом банкете присутствовал в числе других и известный французский писатель Анатоль Франс. Меня также пригласили. Но я уклонился от свидания, так как решительно не мог одобрить того, что казалось мне заигрыванием недавнего вождя рабочих с террористами. Гапон, не знавший ни слова по-французски, печатал при их участии воззвания необыкновенно крикливые, мало отвечавшие представлению о духовном пастыре, сердечно участвовавшем в рабочей нужде, - представления, которые легко было составить себе из газетных отчетов о его предшествовавшей деятельности. Одни библейские тексты, цитируемые в изобилии и чередовавшиеся с самыми грубыми выходками против царского правительства на хорошо известном жаргоне с[оциал]-революционеров, одни давали повод думать, что эти манифесты выходили не без его участия. И действительно, как я мог убедиться впоследствии из рассказов моих знакомых, он в это время поддерживал довольно близкие отношения с корифеями той самой партии, в которой действовал и Азеф. Но этому сближению с с[оциал]-революционерами] предшествовало братание с русскими с[оциал]-д[емократами], братание, кончившееся разрывом. Мне передали также, что в Париж Гапон явился после кратковременного пребывания в Монте-Карло, где он играл на рулетке. Это впоследствии подтверждено было мне самим Гапоном. Не зная, благодаря всему этому, что собственно представляет собой этот священник-демагог со времени своего перехода через границу, я не видел возможности участвовать в его чествовании. Но случай свел нас несколько дней спустя. Я пил послеобеденный кофе в Венской пивной на бульварах в обществе моего приятеля Гамбарова и двух дам. В пивную вошел мой знакомый, бывший корреспондент «Новостей», Семенов-Семеновский, в сопровождении двух других мужчин. Они сели за столик в недалеком расстоянии от меня. Минуты через две, обменявшись немногими словами со своими собеседниками, корреспондент «Новостей» * подошел ко мне и заявил, что священник Гапон, сидящий с ним рядом, выразил желание быть мне представленным и поговорить со мною, если возможно, в тесном кругу. Я выразил свое согласие. Мы поднялись наверх, ища уединения. Более часа провел я в обществе Гапона, одетого, разумеется, в штатское платье и произведшего на меня впечатление франтоватого и даже фатоватого европейца. Во время разговора я узнал от Гапона, что он собирается вернуться в Россию с тем, чтобы добиться от правительства, во главе которого стоял граф Витте с Тимирязевым, в роли министра возвращения имущества, захваченного у рабочего синдиката, которого он был членом. Это имущество он оценивал приблизительно в 30 000 рублей. С этими деньгами, к которым должен был присоединиться и его выигрыш в Монте-Карло, Гапон собирался издавать рабочую газету. Так как я сам намеревался в это время сделаться редактором, то я заметил ему, что статьи по рабочему вопросу он мог бы печатать и у меня. - «Это совершенно немыслимо, - ответил мне Гапон. - Я могу сотрудничать только в рабочем органе, - не ввиду расхождения наших взглядов, которого, пожалуй, нет в самом деле, а потому, что всякая буржуазная печать не может найти моей поддержки». Гапон жаловался на то, что за ним постоянно следят шпионы. - «Я и в пивную-то пришел, чтобы отдышаться от них. В кафе Риш, - прибавил он, смеясь, - я только что напоил их кофе и незаметно скрылся под предлогом возвращения домой».
* «Новости» - ежедневная общественно-политическая газета, издавалась в Петербурге в 1906 г.
...Витте несколько раз говорил мне, что никогда в своей жизни не видел Гапона. С Рачковским он, может быть, и имел свидание с целью вернуть обратно те 30 000 р., в которые он оценивал имущество, конфискованное у его рабочего союза. Он мог вести с Рачковским те неискренние речи, какие часто ведутся с агентами тайной полиции. Обращение к Рачковскому не представляет само из себя ничего невероятного. Ведь, когда пришлось хлопотать о том, чтобы племянник профессора Гамбарова, обвиняемый в распространении каких-то прокламаций во время московского восстания, вместо административной ссылки в Туруханский край, отправлен был заканчивать свое образование за границей, прибегли к тому же Рачковскому, и его посредство оказалось весьма успешным. Мне сообщили, что и на мой отчет собираемы были сведения у Рачковского, и что он аттестовал меня вполне правильно, как опасного конституционалиста, не имеющего ничего общего с терроризмом. Во всяком случае, остается непонятным, почему из двух собеседников, которых подслушали убийцы, отправлен был на тот свет один Гапон, Рачковский же умер естественной смертью и несколько месяцев спустя.
...Если принять во внимание быстрое чередование всех только что описанных покушений и убийств, то можно судить, в каком настроении проведены были мной и моими единомышленниками ближайшие месяцы, следовавшие за роспуском Думы. К тяжелым впечатлениям присоединились и неудачи с газетой и поражения на выборах в Государственную Думу 2-го призыва, и затеянный правительством процесс против лиц, подписавших Выборгское воззвание *. Мы тщетно переименовали «Страну» в «Равенство», «Молву» и «Телеграф», тщетно искали новых средств, чтобы продлить ее существование под новым прозвищем. Когда газету закрыли в четвертый раз и поиски за деньгами оказались неудачными, пришлось поневоле прекратить деятельность публициста. Предстояло ликвидировать дело не только с затратой собственных средств, но и с появлением на скамье подсудимых за статьи, написанные или только напечатанные более года тому назад и не возбуждавшие в свое время никаких сомнений в их цензурности. Одна из этих статей написана была мной. Она решала в отрицательном смысле вопрос о том, возможно ли, чтобы незаконные действия министра покрыты были всемилостивейшим рескриптом. При конституционном образе правления - монарх безответствен; ответственность несут одни его министры. Выдачей же рескрипта, которым император приносит свою благодарность за те или другие акты главы правительства, с последнего ответственность переходит на самого монарха. Эти именно мысли и развиты были в статье, напечатанной, как передовая, и без моей подписи. Так как она появилась во время моего отъезда из Петербурга, то на газете стояла подпись одного моего товарища по редакции, профессора] Иванюкова. Он один был привлечен к суду. Прокурор требовал ссылки редактора на поселение в Сибирь. Неимоверность этого требования и была причиной того, что суд со сословными представителями оправдал моего приятеля. В другой раз, наоборот, мне пришлось быть в ответе за действие, в котором я обычно не участвовал. Иванюковым принята была и отпечатана статья Боборыкина самого невинного содержания. В ней выражалось недоумение, как будут великосветские девушки толковать с людьми, запятнавшими себя кровью своих сограждан при подавлении действительных или мнимых попыток к восстанию. Министерству юстиции угодно было найти в этой статье оскорбление всей армии. Хотя статья была подписана, но Боборыкина не тронули, а меня осудили на два месяца тюремного заключения. Приблизительно год спустя, Судебная палата признала этот приговор неправильным, ввиду отсутствия состава преступления. В другой раз, уже не помню, за какую статью, также напечатанную больше года тому назад, меня приговорили к домашнему аресту, и приговор снова был отменен высшей инстанцией. Каждый раз следователем бралась с меня подписка о невыезде и нужно было специальное ходатайство для получения заграничного паспорта.
* В декабре 1907 г. состоялся процесс по делу бывших членов Государственной Думы, подписавших Выборгское воззвание. Обвиняемые были приговорены к трехмесячному тюремному заключению, что лишало их в дальнейшем избирательных прав при выборах в Государственную Думу и прав избрания на общественные должности.
...Ко всем провокаторским действиям, жертвой которых пали люди, принимавшие участие в освободительном движении, необходимо отнести и убийство священника Гапона. Говоря это, я иду против общепринятого мнения, будто сам Гапон был чуть ли не провокатором. Его убийство, как рассказывают, произошло в обстановке, не оставившей сомнения в том, что он готов был идти заодно с Рачковским, лицом, ранее заведовавшим тайной русской полицией в Париже и, по-видимому, не потерявшем своих связей с ней и в России. Эти слухи идут, разумеется, от его убийцы, которым был один русский инженер, если не ошибаюсь, пребывающий теперь за границей. Лицо это искало видеться со мной в Париже, но я уклонился от этого свидания. Самого Гапона я видел только раз в жизни в следующей обстановке. Когда, после известной манифестации, устроенной, если не ошибаюсь, в апреле 1905 года, по-видимому, по почину самого Гапона, манифестация, целью которой было представить Государю петицию самими рабочими об улучшении их участи и сопровождавшейся жестоким кровопролитием, Гапон, как говорят, спасен был от угрожающей ему смерти не кем другим, как его будущим убийцей и вслед за тем бежал за границу в Париж. Русские эмигранты и некоторые французы устроили ему нечто вроде банкета в кафе «Вольтер». На этом банкете присутствовал в числе других и известный французский писатель Анатоль Франс. Меня также пригласили. Но я уклонился от свидания, так как решительно не мог одобрить того, что казалось мне заигрыванием недавнего вождя рабочих с террористами. Гапон, не знавший ни слова по-французски, печатал при их участии воззвания необыкновенно крикливые, мало отвечавшие представлению о духовном пастыре, сердечно участвовавшем в рабочей нужде, - представления, которые легко было составить себе из газетных отчетов о его предшествовавшей деятельности. Одни библейские тексты, цитируемые в изобилии и чередовавшиеся с самыми грубыми выходками против царского правительства на хорошо известном жаргоне с[оциал]-революционеров, одни давали повод думать, что эти манифесты выходили не без его участия. И действительно, как я мог убедиться впоследствии из рассказов моих знакомых, он в это время поддерживал довольно близкие отношения с корифеями той самой партии, в которой действовал и Азеф. Но этому сближению с с[оциал]-революционерами] предшествовало братание с русскими с[оциал]-д[емократами], братание, кончившееся разрывом. Мне передали также, что в Париж Гапон явился после кратковременного пребывания в Монте-Карло, где он играл на рулетке. Это впоследствии подтверждено было мне самим Гапоном. Не зная, благодаря всему этому, что собственно представляет собой этот священник-демагог со времени своего перехода через границу, я не видел возможности участвовать в его чествовании. Но случай свел нас несколько дней спустя. Я пил послеобеденный кофе в Венской пивной на бульварах в обществе моего приятеля Гамбарова и двух дам. В пивную вошел мой знакомый, бывший корреспондент «Новостей», Семенов-Семеновский, в сопровождении двух других мужчин. Они сели за столик в недалеком расстоянии от меня. Минуты через две, обменявшись немногими словами со своими собеседниками, корреспондент «Новостей» * подошел ко мне и заявил, что священник Гапон, сидящий с ним рядом, выразил желание быть мне представленным и поговорить со мною, если возможно, в тесном кругу. Я выразил свое согласие. Мы поднялись наверх, ища уединения. Более часа провел я в обществе Гапона, одетого, разумеется, в штатское платье и произведшего на меня впечатление франтоватого и даже фатоватого европейца. Во время разговора я узнал от Гапона, что он собирается вернуться в Россию с тем, чтобы добиться от правительства, во главе которого стоял граф Витте с Тимирязевым, в роли министра возвращения имущества, захваченного у рабочего синдиката, которого он был членом. Это имущество он оценивал приблизительно в 30 000 рублей. С этими деньгами, к которым должен был присоединиться и его выигрыш в Монте-Карло, Гапон собирался издавать рабочую газету. Так как я сам намеревался в это время сделаться редактором, то я заметил ему, что статьи по рабочему вопросу он мог бы печатать и у меня. - «Это совершенно немыслимо, - ответил мне Гапон. - Я могу сотрудничать только в рабочем органе, - не ввиду расхождения наших взглядов, которого, пожалуй, нет в самом деле, а потому, что всякая буржуазная печать не может найти моей поддержки». Гапон жаловался на то, что за ним постоянно следят шпионы. - «Я и в пивную-то пришел, чтобы отдышаться от них. В кафе Риш, - прибавил он, смеясь, - я только что напоил их кофе и незаметно скрылся под предлогом возвращения домой».
* «Новости» - ежедневная общественно-политическая газета, издавалась в Петербурге в 1906 г.
...Витте несколько раз говорил мне, что никогда в своей жизни не видел Гапона. С Рачковским он, может быть, и имел свидание с целью вернуть обратно те 30 000 р., в которые он оценивал имущество, конфискованное у его рабочего союза. Он мог вести с Рачковским те неискренние речи, какие часто ведутся с агентами тайной полиции. Обращение к Рачковскому не представляет само из себя ничего невероятного. Ведь, когда пришлось хлопотать о том, чтобы племянник профессора Гамбарова, обвиняемый в распространении каких-то прокламаций во время московского восстания, вместо административной ссылки в Туруханский край, отправлен был заканчивать свое образование за границей, прибегли к тому же Рачковскому, и его посредство оказалось весьма успешным. Мне сообщили, что и на мой отчет собираемы были сведения у Рачковского, и что он аттестовал меня вполне правильно, как опасного конституционалиста, не имеющего ничего общего с терроризмом. Во всяком случае, остается непонятным, почему из двух собеседников, которых подслушали убийцы, отправлен был на тот свет один Гапон, Рачковский же умер естественной смертью и несколько месяцев спустя.
...Если принять во внимание быстрое чередование всех только что описанных покушений и убийств, то можно судить, в каком настроении проведены были мной и моими единомышленниками ближайшие месяцы, следовавшие за роспуском Думы. К тяжелым впечатлениям присоединились и неудачи с газетой и поражения на выборах в Государственную Думу 2-го призыва, и затеянный правительством процесс против лиц, подписавших Выборгское воззвание *. Мы тщетно переименовали «Страну» в «Равенство», «Молву» и «Телеграф», тщетно искали новых средств, чтобы продлить ее существование под новым прозвищем. Когда газету закрыли в четвертый раз и поиски за деньгами оказались неудачными, пришлось поневоле прекратить деятельность публициста. Предстояло ликвидировать дело не только с затратой собственных средств, но и с появлением на скамье подсудимых за статьи, написанные или только напечатанные более года тому назад и не возбуждавшие в свое время никаких сомнений в их цензурности. Одна из этих статей написана была мной. Она решала в отрицательном смысле вопрос о том, возможно ли, чтобы незаконные действия министра покрыты были всемилостивейшим рескриптом. При конституционном образе правления - монарх безответствен; ответственность несут одни его министры. Выдачей же рескрипта, которым император приносит свою благодарность за те или другие акты главы правительства, с последнего ответственность переходит на самого монарха. Эти именно мысли и развиты были в статье, напечатанной, как передовая, и без моей подписи. Так как она появилась во время моего отъезда из Петербурга, то на газете стояла подпись одного моего товарища по редакции, профессора] Иванюкова. Он один был привлечен к суду. Прокурор требовал ссылки редактора на поселение в Сибирь. Неимоверность этого требования и была причиной того, что суд со сословными представителями оправдал моего приятеля. В другой раз, наоборот, мне пришлось быть в ответе за действие, в котором я обычно не участвовал. Иванюковым принята была и отпечатана статья Боборыкина самого невинного содержания. В ней выражалось недоумение, как будут великосветские девушки толковать с людьми, запятнавшими себя кровью своих сограждан при подавлении действительных или мнимых попыток к восстанию. Министерству юстиции угодно было найти в этой статье оскорбление всей армии. Хотя статья была подписана, но Боборыкина не тронули, а меня осудили на два месяца тюремного заключения. Приблизительно год спустя, Судебная палата признала этот приговор неправильным, ввиду отсутствия состава преступления. В другой раз, уже не помню, за какую статью, также напечатанную больше года тому назад, меня приговорили к домашнему аресту, и приговор снова был отменен высшей инстанцией. Каждый раз следователем бралась с меня подписка о невыезде и нужно было специальное ходатайство для получения заграничного паспорта.
* В декабре 1907 г. состоялся процесс по делу бывших членов Государственной Думы, подписавших Выборгское воззвание. Обвиняемые были приговорены к трехмесячному тюремному заключению, что лишало их в дальнейшем избирательных прав при выборах в Государственную Думу и прав избрания на общественные должности.