Ковалевский М. М. (1851-1916) Моя жизнь: Воспоминания. М. 2005
Глава V. Преподавание в Стокгольме, в Оксфорде и в Париже. Научные работы в Болье и летние странствия по архивам и библиотекам
...Это было в первый год воцарения Александра III, когда наш бывший посол в Константинополе Игнатьев* сделался главой правительства на место Лорис-Меликова. Заговорили о созыве земского собора, взамен, якобы задуманного Лорис-Меликовым, парламента, о послаблениях по адресу печати, о свободе совести. В Париж явился с более менее финляндско-немецкой фамилией, оканчивающейся, если память мне не изменяет, на «айзен», в роли какого-то примирителя, человек с деньгами. Я лично никогда его не видел, но Лавров однажды явился ко мне с невероятным предложением. От имени Игнатьева, мол, сделано обращение к заграничной эмиграции приостановить свою революционную деятельность ввиду затеваемой правительством перемены курса. Залогом ее будет возвращение Чернышевского в пределы Европейской России (что и воспоследовало в действительности) и отмена крайне репрессивных мер против газет и журналов (что, разумеется, не оправдалось, так что Стасюлевичу пришлось прекратить издание крайне умеренного, но либерального органа «Порядок»). Агент, якобы присланный Игнатьевым, предлагал эмигрантам уполномочить какое-нибудь лицо не из их среды, но пользующееся их полным доверием, поехать в Россию убедиться в том, что существует серьезное движение, поддерживаемое министром «в пользу обновления России», доложить обо всем этом по возвращении в Париж и, таким образом, содействовать прекращению террористической деятельности, требующей стольких жертв с обеих сторон. И вот Лавров, объявив мне предварительно с приятной улыбкой, что я пользуюсь доверием всех групп, партий и направлений, центральных и исполнительных комитетов уполномочен быть этим счастливым избранником. Я с не менее приятной улыбкой ответил ему, что благодарю сердечно за это лестное доверие, прежде всего, его самого, так как предполагаю, что вся упомянутая им организация сводится к нему самому, а что затем высказываю сожаление, что он попал в руки подосланных к нему агентов и высказываю решительное нежелание провесть остаток дней в тундрах Сибири. Лавров сделался пасмурным и заявил мне, что в таком случае ему остается обратиться только к Л.Н. Толстому. Не знаю, состоялось ли подобное обращение, но вполне уверен, что Л[ев] Н[иколаевич] отклонил бы предложение всякого посредничества. Много лет прошло, прежде чем Бурцеву удалось раскрыть псевдоним этого далеко не самозванного миролюбца, который едва не впутал меня в беду. Оказалось, что он успел за это время жениться на девушке из хорошей бельгийской семьи, жил за границей и продолжал оказывать услуги «добровольного пособника» русского министерства внутренних дел. С Лавровым во время моих приездов в Париж я продолжал видеться еженедельно, разумеется, не у него на квартире. Он приходил обедать со мной в отдельном кабинете в ресторане «Фойо». Иногда я приводил кое-кого с собой. Мы говорили обо всем, кроме его революционной деятельности, так как были далеко не одного с ним лагеря и наши споры не повели бы ни к чему. Но иногда он сам жаловался на тяжелое настроение, на то, что, за немногими исключениями, он мало с кем способен сблизиться в собственной среде. Однажды, под свежим впечатлением направленных против него упреков, что он жертвует жизнью доверчивых молодых людей, сам оставаясь в области «недосягаемости», он объявил мне, что переодетый монахом он перейдет русскую границу. Я от души расхохотался и разговора об этом больше не было.
* Игнатьев Николай Павлович (1832-1908) - граф, генерал от инфантерии (1878), посол в Константинополе. Участник подготовки Сан-Стефанского мирного договора 1878 г. С 1881 по 1882 гг. министр внутренних дел, но не глава правительства, как говорит М.М. Ковалевский.
...Это было в первый год воцарения Александра III, когда наш бывший посол в Константинополе Игнатьев* сделался главой правительства на место Лорис-Меликова. Заговорили о созыве земского собора, взамен, якобы задуманного Лорис-Меликовым, парламента, о послаблениях по адресу печати, о свободе совести. В Париж явился с более менее финляндско-немецкой фамилией, оканчивающейся, если память мне не изменяет, на «айзен», в роли какого-то примирителя, человек с деньгами. Я лично никогда его не видел, но Лавров однажды явился ко мне с невероятным предложением. От имени Игнатьева, мол, сделано обращение к заграничной эмиграции приостановить свою революционную деятельность ввиду затеваемой правительством перемены курса. Залогом ее будет возвращение Чернышевского в пределы Европейской России (что и воспоследовало в действительности) и отмена крайне репрессивных мер против газет и журналов (что, разумеется, не оправдалось, так что Стасюлевичу пришлось прекратить издание крайне умеренного, но либерального органа «Порядок»). Агент, якобы присланный Игнатьевым, предлагал эмигрантам уполномочить какое-нибудь лицо не из их среды, но пользующееся их полным доверием, поехать в Россию убедиться в том, что существует серьезное движение, поддерживаемое министром «в пользу обновления России», доложить обо всем этом по возвращении в Париж и, таким образом, содействовать прекращению террористической деятельности, требующей стольких жертв с обеих сторон. И вот Лавров, объявив мне предварительно с приятной улыбкой, что я пользуюсь доверием всех групп, партий и направлений, центральных и исполнительных комитетов уполномочен быть этим счастливым избранником. Я с не менее приятной улыбкой ответил ему, что благодарю сердечно за это лестное доверие, прежде всего, его самого, так как предполагаю, что вся упомянутая им организация сводится к нему самому, а что затем высказываю сожаление, что он попал в руки подосланных к нему агентов и высказываю решительное нежелание провесть остаток дней в тундрах Сибири. Лавров сделался пасмурным и заявил мне, что в таком случае ему остается обратиться только к Л.Н. Толстому. Не знаю, состоялось ли подобное обращение, но вполне уверен, что Л[ев] Н[иколаевич] отклонил бы предложение всякого посредничества. Много лет прошло, прежде чем Бурцеву удалось раскрыть псевдоним этого далеко не самозванного миролюбца, который едва не впутал меня в беду. Оказалось, что он успел за это время жениться на девушке из хорошей бельгийской семьи, жил за границей и продолжал оказывать услуги «добровольного пособника» русского министерства внутренних дел. С Лавровым во время моих приездов в Париж я продолжал видеться еженедельно, разумеется, не у него на квартире. Он приходил обедать со мной в отдельном кабинете в ресторане «Фойо». Иногда я приводил кое-кого с собой. Мы говорили обо всем, кроме его революционной деятельности, так как были далеко не одного с ним лагеря и наши споры не повели бы ни к чему. Но иногда он сам жаловался на тяжелое настроение, на то, что, за немногими исключениями, он мало с кем способен сблизиться в собственной среде. Однажды, под свежим впечатлением направленных против него упреков, что он жертвует жизнью доверчивых молодых людей, сам оставаясь в области «недосягаемости», он объявил мне, что переодетый монахом он перейдет русскую границу. Я от души расхохотался и разговора об этом больше не было.
* Игнатьев Николай Павлович (1832-1908) - граф, генерал от инфантерии (1878), посол в Константинополе. Участник подготовки Сан-Стефанского мирного договора 1878 г. С 1881 по 1882 гг. министр внутренних дел, но не глава правительства, как говорит М.М. Ковалевский.