Ковалевский М. М. (1851-1916) Моя жизнь: Воспоминания. М. 2005
Глава I. Детство и юность. Семья и школа.
Университет. Первые странствия
...В Оксфорде и Лондоне, а также в Брюсселе и Льеже Каченовский завязал сношения с многими профессорами и специалистами по его предмету. Некоторыми его знакомствами я и сам воспользовался впоследствии. Адвокат Вестлек, занявший уже при мне кафедру международного права в Кембридже, восторженно отзывался о Каченовском и охотно поместил в журнале «Международного Права» в Брюсселе, которого он был одним из редакторов, мою заметку о его курсе. Из той же английской среды вышел со временем и переводчик известной докторской диссертации Каченовского «О каперах и призовом судопроизводстве - доктор Пратт. В Лондоне Каченовский познакомился и с Герценом, в то время издававшим «Колокол». Впоследствии, в разговоре со мною, душеприказчик Герцена Вырубов рассказывал мне, как часто молодой ученый, хорошо принятый в доме великого русского публициста, спорил с ним, между прочим, по вопросу о том, насколько народное право может считаться таковым. «Поезжайте мирить итальянцев с австрийцами, - говорил ему шутя Герцен, - увидите тогда, много ли вы добьетесь с вашим международным правом». Жив был бы Каченовский, он, вероятно, разделил бы скорбь людей, которые, как Лист, не теряя веры в том, что в отношениях государств рано или поздно установятся нормы права, являются ныне беспомощными свидетелями самого грубого нарушения элементарнейших начал международной справедливости.
...К чему также все рассуждения о правах нейтральных государств, когда Германия, нарушая принятое Пруссией еще в 30-х годах обязательство, вводит свои войска в Бельгию, милостиво предлагая вознаградить ее за причиненные тем убытки. Какое также противоречие представляет то положение, что война ведется только между враждебными армиями и то метание бомб на частные жилища с высоты аэро- и гидропланов, которыми так бесстыдно гордится народ - носитель культуры, каким считают себя немцы. Мне припоминается, как, склоняя меня к занятию международным правом, Каченовский рекомендовал избрать темой для диссертации разбор всех тех нарушений, какие Наполеон и его маршалы позволили себе по отношению к признаваемым уже в их время общеобязательным нормам военного права и нейтралитета. Я говорил ему, шутя, что этих нарушений, пожалуй, больше, чем самих правил и что меня пугает безбрежность возлагаемой на меня задачи. Но разве не то же самое повторяется и ныне на расстоянии более 100 лет. Разумеется, все это не доказывает того, чтобы скептицизм Герцена был последним и решающим словом - быть или не быть праву международному.
...Каченовский в течение всей жизни, несмотря на свои препирательства с Герценом, не из-за одного международного права, но и ввиду его поворота в сторону социализма и идеализации русской сельской общины с ее уравнительными переделами, остался горячим поклонником редактора «Полярной Звезды» и «Колокола». В одну из последних прогулок, какую мне пришлось сделать с ним, за несколько месяцев до его кончины, он, сообщая мне о пришедшем известии, что Герцен умер в Париже, почти машинально снял шляпу. Мы шли рядом. Никто не мешал свободному обмену мыслей между нами, и я услышал из уст моего дорогого учителя нередко прерываемую кашлем блестящую импровизацию. В немногих фразах он передал все значение Герцена для нашей еще молодой гражданственности: его протест против крепостной неволи, его поход против могущества бюрократии, прикрывающейся фактически несуществующим самодержавием, его проповедь религиозной терпимости, свободы мысли и слова, наконец, ту самостоятельность, какую он обнаружил в оценке самой европейской культуры, в которой далеко не все казалось ему заслуживающим подражания. Один только человек пошел, как мне кажется, еще дальше Каченовского в своем понимании того, что был для нас Герцен, - это его душеприказчик Григорий Николаевич Вырубов, провозгласивший Герцена нашим Вольтером, т.е. воспитателем целых поколений, а не ограниченным временем и пространством политиком, - вождем партий.
Университет. Первые странствия
...В Оксфорде и Лондоне, а также в Брюсселе и Льеже Каченовский завязал сношения с многими профессорами и специалистами по его предмету. Некоторыми его знакомствами я и сам воспользовался впоследствии. Адвокат Вестлек, занявший уже при мне кафедру международного права в Кембридже, восторженно отзывался о Каченовском и охотно поместил в журнале «Международного Права» в Брюсселе, которого он был одним из редакторов, мою заметку о его курсе. Из той же английской среды вышел со временем и переводчик известной докторской диссертации Каченовского «О каперах и призовом судопроизводстве - доктор Пратт. В Лондоне Каченовский познакомился и с Герценом, в то время издававшим «Колокол». Впоследствии, в разговоре со мною, душеприказчик Герцена Вырубов рассказывал мне, как часто молодой ученый, хорошо принятый в доме великого русского публициста, спорил с ним, между прочим, по вопросу о том, насколько народное право может считаться таковым. «Поезжайте мирить итальянцев с австрийцами, - говорил ему шутя Герцен, - увидите тогда, много ли вы добьетесь с вашим международным правом». Жив был бы Каченовский, он, вероятно, разделил бы скорбь людей, которые, как Лист, не теряя веры в том, что в отношениях государств рано или поздно установятся нормы права, являются ныне беспомощными свидетелями самого грубого нарушения элементарнейших начал международной справедливости.
...К чему также все рассуждения о правах нейтральных государств, когда Германия, нарушая принятое Пруссией еще в 30-х годах обязательство, вводит свои войска в Бельгию, милостиво предлагая вознаградить ее за причиненные тем убытки. Какое также противоречие представляет то положение, что война ведется только между враждебными армиями и то метание бомб на частные жилища с высоты аэро- и гидропланов, которыми так бесстыдно гордится народ - носитель культуры, каким считают себя немцы. Мне припоминается, как, склоняя меня к занятию международным правом, Каченовский рекомендовал избрать темой для диссертации разбор всех тех нарушений, какие Наполеон и его маршалы позволили себе по отношению к признаваемым уже в их время общеобязательным нормам военного права и нейтралитета. Я говорил ему, шутя, что этих нарушений, пожалуй, больше, чем самих правил и что меня пугает безбрежность возлагаемой на меня задачи. Но разве не то же самое повторяется и ныне на расстоянии более 100 лет. Разумеется, все это не доказывает того, чтобы скептицизм Герцена был последним и решающим словом - быть или не быть праву международному.
...Каченовский в течение всей жизни, несмотря на свои препирательства с Герценом, не из-за одного международного права, но и ввиду его поворота в сторону социализма и идеализации русской сельской общины с ее уравнительными переделами, остался горячим поклонником редактора «Полярной Звезды» и «Колокола». В одну из последних прогулок, какую мне пришлось сделать с ним, за несколько месяцев до его кончины, он, сообщая мне о пришедшем известии, что Герцен умер в Париже, почти машинально снял шляпу. Мы шли рядом. Никто не мешал свободному обмену мыслей между нами, и я услышал из уст моего дорогого учителя нередко прерываемую кашлем блестящую импровизацию. В немногих фразах он передал все значение Герцена для нашей еще молодой гражданственности: его протест против крепостной неволи, его поход против могущества бюрократии, прикрывающейся фактически несуществующим самодержавием, его проповедь религиозной терпимости, свободы мысли и слова, наконец, ту самостоятельность, какую он обнаружил в оценке самой европейской культуры, в которой далеко не все казалось ему заслуживающим подражания. Один только человек пошел, как мне кажется, еще дальше Каченовского в своем понимании того, что был для нас Герцен, - это его душеприказчик Григорий Николаевич Вырубов, провозгласивший Герцена нашим Вольтером, т.е. воспитателем целых поколений, а не ограниченным временем и пространством политиком, - вождем партий.