Вопросы философии и психологии. Под ред. проф. Н. Я. Грота. Год IV. Книга 1 (16). 1893 г.
Обзор книг. К вопросу о признаках сознания (А. Введенский: О пределах и признаках одушевления). - Кн. Трубецкой Сергей Николаевич (1862-1905)
...Г. Введенский не станет отрицать некоторых объективных признаков органической жизни, хотя и здесь мы не можем точно указать ее пределы. Явления питания, роста, размножения, раздражительности, наконец бесконечно сложные явления движений, относимых в общежитии к разряду «психических» - все это явления органической жизни. Сопровождаются ли они сознанием? Это один вопрос. Являются ли они без остатка результатом чисто механических и химических законов, или же предполагают действие особой организующей силы или души? Это другой, чрезвычайно сложный вопрос. Наконец, есть ли самое сознание продукт специальной душевной деятельности? Это третий вопрос.
...Я сижу и читаю «Критику чистого разума». Я вижу перед собой сложные сочетания знаков, соединенных в моем уме с особым значением. Я поглощен чтением, черпаю из него новые понятия, новые мысли; иногда я долго бьюсь, прежде чем понять какое-нибудь запутанное и глубокомысленное рассуждение. Потом мало по малу усвояю его, или внезапно ощущаю как бы просветление ума, вдохновленного новой мыслью, удивляюсь гению Канта. Служит ли эта мысль, этот гений, нашедший себе определенное выражение при помощи целой системы условных знаков, служит ли он признаком отличного от меня разума? - Должно быть нет: мой экземпляр «Критики чистого разума» есть продукт типографского станка, а первоначальная ее рукопись есть продукт многолетнего «нервно-мозгового движения» Канта, которое, очевидно, могло совершаться автоматически, без всякого участия какой бы то ни было мысли и сознания. Да и самая «мысль» Канта не существует для меня до тех пор, пока она не делается моею; до тех пор - это только типографские знаки, да мозговые движения - если не исчезнувшего Канта, то других автоматов ново-кантианской школы.
То же можно сказать и относительно всех других книг, где-бы и кем-бы они не были написаны. Все это только «молекулярные движения», в которых я не могу усмотреть объективно никакого смысла, никакой мысли, никакого сознания вообще, кроме моего собственного сознания, моей собственной мысли.
«Моих сочинений много, говорит Ив. Александрович Хлестаков: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма» … все, что было под именем Барона Брамбеуса, Фрегат Надежды и Московский Телеграф, все это я написал». Напрасно только он соглашается, что есть Юрий Милославский Загоскина: ибо если-бы он стал приписывать себе его духовное авторство, утверждая, что Загоскин был лишь автоматом, выразившим его, Ивана Александровича, идею, то Марья Антоновна, конечно, не могла бы его опровергнуть «теоретическими доводами». Все мысли, какие только выражались и выражаются - мысли великих и малых людей, симпатичные и противные, старые и новые мысли, представления, идеи и образы, все чувства, какие я только могу себе представить - все это мои мысли и чувства, разновидности моего сознания - если только они не могут служить объективным признаками «чужого одушевления».
...Г. Введенский не станет отрицать некоторых объективных признаков органической жизни, хотя и здесь мы не можем точно указать ее пределы. Явления питания, роста, размножения, раздражительности, наконец бесконечно сложные явления движений, относимых в общежитии к разряду «психических» - все это явления органической жизни. Сопровождаются ли они сознанием? Это один вопрос. Являются ли они без остатка результатом чисто механических и химических законов, или же предполагают действие особой организующей силы или души? Это другой, чрезвычайно сложный вопрос. Наконец, есть ли самое сознание продукт специальной душевной деятельности? Это третий вопрос.
...Я сижу и читаю «Критику чистого разума». Я вижу перед собой сложные сочетания знаков, соединенных в моем уме с особым значением. Я поглощен чтением, черпаю из него новые понятия, новые мысли; иногда я долго бьюсь, прежде чем понять какое-нибудь запутанное и глубокомысленное рассуждение. Потом мало по малу усвояю его, или внезапно ощущаю как бы просветление ума, вдохновленного новой мыслью, удивляюсь гению Канта. Служит ли эта мысль, этот гений, нашедший себе определенное выражение при помощи целой системы условных знаков, служит ли он признаком отличного от меня разума? - Должно быть нет: мой экземпляр «Критики чистого разума» есть продукт типографского станка, а первоначальная ее рукопись есть продукт многолетнего «нервно-мозгового движения» Канта, которое, очевидно, могло совершаться автоматически, без всякого участия какой бы то ни было мысли и сознания. Да и самая «мысль» Канта не существует для меня до тех пор, пока она не делается моею; до тех пор - это только типографские знаки, да мозговые движения - если не исчезнувшего Канта, то других автоматов ново-кантианской школы.
То же можно сказать и относительно всех других книг, где-бы и кем-бы они не были написаны. Все это только «молекулярные движения», в которых я не могу усмотреть объективно никакого смысла, никакой мысли, никакого сознания вообще, кроме моего собственного сознания, моей собственной мысли.
«Моих сочинений много, говорит Ив. Александрович Хлестаков: «Женитьба Фигаро», «Роберт Дьявол», «Норма» … все, что было под именем Барона Брамбеуса, Фрегат Надежды и Московский Телеграф, все это я написал». Напрасно только он соглашается, что есть Юрий Милославский Загоскина: ибо если-бы он стал приписывать себе его духовное авторство, утверждая, что Загоскин был лишь автоматом, выразившим его, Ивана Александровича, идею, то Марья Антоновна, конечно, не могла бы его опровергнуть «теоретическими доводами». Все мысли, какие только выражались и выражаются - мысли великих и малых людей, симпатичные и противные, старые и новые мысли, представления, идеи и образы, все чувства, какие я только могу себе представить - все это мои мысли и чувства, разновидности моего сознания - если только они не могут служить объективным признаками «чужого одушевления».