Ева Ингеборг Фляйшхауэр (1942--) Русская революция: Ленин и Людендорф (1905-1917) - М. 2020.
2. Начало военного сотрудничества
2.4. Миссия Рихарда Хенча
...Неосуществимость его распоряжений и потрясение, испытанное при виде бегущих, сильно поредевших войск в отчаянном состоянии, окончательно подорвали здоровье Мольтке, доведя его до «нервного срыва» (как выразился император), так что по возвращении в Большую ставку его официально отправили в отпуск, а фактически отстранили от дел. Военному министру Эриху фон Фалькенхайну, которого император назначил его преемником, впоследствии было поставлено в заслугу то, что он остановил бежавшие сломя голову армии и выстроил их в новый фронт за линией Эны.
Некоторые командующие западных армий и начальники их штабов потом объясняли катастрофу на Марне роковым приказом об отступлении в момент перед блестящей победой. Они утверждали, что у Мольтке тогда не было оснований для предоставления подобных полномочий и ВК не имело права, сидя за тридевять земель от передовой в Люксембурге, разузнавать мнения командующих на фронте с помощью младшего штабного офицера и делать из них столь далеко идущие выводы. В адрес предъявителя приказа - Хенча - они бросали такие тяжкие обвинения, что ему грозила участь козла отпущения за проигранную марненскую битву. Поэтому Хенч в апреле 1917 г. обратился в военный суд в форме явки с повинной. Людендорф как 1-й генерал-квартирмейстер назначил расследование сентябрьских событий 1914 г. и освободил Хенча «от любых упреков», подтвердив его полномочия и не признав за ним никакой личной вины.
...Поэтому он задним числом объявил миссию Хенча правомерной, а его служебное поведение правильным. Когда же, вопреки всем расчетам Мольтке-Людендорфа-Николаи, на его армию и страну обрушилось поражение, он увидел в «драме на Марне» результат антигерманского заговора и обнаружил в поступках Мольтке и особенно Хенча проявление действия разрушительных «надгосударственных» сил: антропософии (вследствие якобы влияния Штайнера на Мольтке), масонства (Людендорф считал Хенча масоном) и еврейства. Немецкий еврей Вильгельм Бройкер, его бывший адъютант и до тех пор верный почитатель, не простил ему беспочвенных и противоречащих здравому смыслу обвинений в адрес Хенча, назвав их «одной из самых позорных глав... в истории идейного борца Людендорфа».
Замыслы Мольтке, столь необычные для традиционного прусского офицера Генштаба, ненадежные в плане ближайших результатов и неблагородные (учитывая природу его русских партнеров), что о письменных полномочиях не могло быть и речи, ускорили поражение германских армий перед Парижем, не принеся взамен желанного прорыва на восточном фронте. Чтобы затушевать это поражение, битву на Марне впоследствии сделали «самой охраняемой тайной» - ВК, а вместе с ним и формирующие общественное мнение органы кайзеровской Германии даже перед представителями австрийских союзников в Большой ставке отрицали, что на Марне вообще состоялась какая-либо «битва». отрицали, что на Марне вообще состоялась какая-либо «битва». Цензура запрещала употребление выражения «битва на Марне» и публикации на эту тему до конца войны.
2.5. Взаимодействие Людендорфа с начальником австрийского Генштаба Конрадом фон Хётцендорфом
...Фалькенхайн, хоть и не служил в Генштабе при Шлиффене, являлся последовательным сторонником его плана и подверг обнаруженную им исходную ситуацию, созданную Мольтке при поддержке Людендорфа, суровой критике. По его мнению, Мольтке уступил искушению «переметнуться на восток, прежде чем фронт на западе... укрепился». Он видел в этом непростительное для начальника Генштаба, ответственного за весь ход войны, непостоянство. Обиходное словечко «переметнуться» содержало у него сильный морально-оценочный оттенок, который указывал на знание подоплеки происходящего и намекал на принципиальное неприятие им «выходов» Мольтке/Людендорфа. Фалькенхайн считал все связанные с ними решения Мольтке, начиная со смены командования 8-й армии и переброски войск на восток, ошибками, едва ли поддающимися исправлению: «Изначально существующее численное превосходство неприятеля на западе значительно возросло. Войска для отправки [на восток] были взяты из западной половины армии, с ударного фланга. Поэтому их отсутствие особенно чувствовалось при разрешении дела на Марне и после него... Из-за... разрыва связей боевая мощь сильно упала. Замена не могла быть организована достаточно быстро. Повсюду не хватало младших командиров. В их рядах бои при вторжении произвели огромные... опустошения. Снабжение застопорилось». Такое развитие событий Фалькенхайн полагал результатом «войны на два фронта наоборот», которая началась вследствие переориентации, втайне направляемой Мольтке, - постановки вопроса о том, «не следует ли... на западе перейти к обороне, а на востоке к наступлению». Фалькенхайн признавал, что этот вопрос в Генштабе рассматривался со ссылкой на авторитет старого фельдмаршала фон Мольтке, но оспаривал его историческую и фактическую обоснованность: когда фельдмаршал затронул его в разговоре с Бисмарком, еще не приходилось учитывать участие Англии в войне на стороне Франции. А в основу шлиффеновского плана развертывания уже легла мысль о вмешательстве Англии. Зная о российских просторах и соответственно о «почти безграничных возможностях русских оттягивать окончательное военное разрешение конфликта сколь угодно долго», Фалькенхайн не питал «надежды справиться с ними, прежде чем враги на западе добьются решающего успеха или, по крайней мере, благодаря своим практически неограниченным средствам так усилятся, что на победу Германии над ними останется мало шансов». Поэтому, на его взгляд, «переметнуться на восток» означало неизбежно создать «невыносимую обстановку на западе, не гарантируя решающий успех на другом фронте».
...Во время галицийской кампании Рузский в начале Львовской операции поспособствовал поразительному возвышению еще одного любимца военного министра, обязанного этим личным отношениям своей карьерой372: 4 (17) августа назначил командира 176-го пехотного Переволоченского полка XXI АК полковника М. Д. Бонч-Бруевича генерал-квартирмейстером 3-й армии, а через три недели обратился к начальнику Генштаба Янушкевичу с просьбой о его производстве в генералы; начальник Генштаба просьбу поддержал. Бонч- Бруевич в 1898-1907 гг. служил в Киевском военном округе, после первой русской революции работал в отделе контрразведки под началом H. Н. Духонина, под покровительством Сухомлинова стал признанным специалистом по разведке и контрразведке, опубликовав тактическое исследование «Разведывание. Охранение. Связь», и на посту генерал-квартирмейстера, сначала 3-й армии Юго-Западного фронта, затем всего Северо-Западного фронта, отвечал за разведку и контрразведку. При Рузском он разрабатывал «все оперативные задания командующего», являясь «чем-то вроде его “альтер-эго”». Когда Рузского 3 (16) сентября по ходатайству военного министра назначили командующим Северо-Западным фронтом, он взял свежеиспеченного генерала с собой, генерал- квартирмейстером в штаб фронта. Там Бонч-Бруевич благодаря своей неистощимой энергии и явному благоволению прихварывающего Рузского тоже сразу начал «играть главную (и вредную) роль».
В написанных на склоне лет воспоминаниях Бонч-Бруевич не оставил сомнений в том, что такой экстраординарной карьерой был обязан своему «фальшивому» поведению ультранационалистического ура-патриота «в псевдорусском стиле», «дружеским отношениям» с Рузским со времен совместной службы в Киевском военном округе, личному влиянию на прославленного генерала и - не в последнюю очередь - дружбе своей второй жены с женой Рузского. В итоге он сумел создать с генералом Рузским некий симбиоз, который, наряду с протекцией военного министра, все годы войны вплоть до гибели русской монархии позволял ему занимать завидное положение (после Февральской революции он с помощью брата Владимира сместил своего начальника Рузского с должности и пальцем не пошевелил, когда большевистский отряд убил его в 1918 г.).
2.6. Поиски мира в Большой ставке и их обесценивание
Германской разведке стало известно содержание заключенных союзниками по Антанте в Лондоне соглашений, основную суть которых отразили Лондонские протоколы (5 сентября [23 августа] 1914 г.). Правительства стран Антанты обязались не заключать сепаратного мира и обсуждать условия мира только по предварительной договоренности с каждым из союзников. Союзники объявили своей целью такой мир, который окончательно ликвидирует гегемонию Германии. Решающую роль в этом сыграл российский министр иностранных дел Сазонов. Зная о поведении Германии во время июльского кризиса и характере наступательных действий немцев в начале войны, он вывел «простую формулу»: «Мы должны уничтожить германский империализм». После победы Антанты над Германией, считал он, необходимы большие политические перемены, которые гарантируют, что «кайзерство» не восстанет из руин и Гогенцоллерны никогда больше не смогут претендовать на всемирную монархию. Помимо возвращения Эльзас-Лотарингии Франции, следовало, по его мнению, восстановить Польшу и самостоятельный Ганновер, увеличить Бельгию, отдать Шлезвиг Дании, освободить Богемию, а все немецкие колонии разделить между Францией, Бельгией и Англией. Это первая формулировка устами ответственного государственного деятеля программы полного уничтожения германского империализма, которая пережила Первую мировую войну и после Второй мировой войны была осуществлена посредством договора между державами-победительницами.
2.4. Миссия Рихарда Хенча
...Неосуществимость его распоряжений и потрясение, испытанное при виде бегущих, сильно поредевших войск в отчаянном состоянии, окончательно подорвали здоровье Мольтке, доведя его до «нервного срыва» (как выразился император), так что по возвращении в Большую ставку его официально отправили в отпуск, а фактически отстранили от дел. Военному министру Эриху фон Фалькенхайну, которого император назначил его преемником, впоследствии было поставлено в заслугу то, что он остановил бежавшие сломя голову армии и выстроил их в новый фронт за линией Эны.
Некоторые командующие западных армий и начальники их штабов потом объясняли катастрофу на Марне роковым приказом об отступлении в момент перед блестящей победой. Они утверждали, что у Мольтке тогда не было оснований для предоставления подобных полномочий и ВК не имело права, сидя за тридевять земель от передовой в Люксембурге, разузнавать мнения командующих на фронте с помощью младшего штабного офицера и делать из них столь далеко идущие выводы. В адрес предъявителя приказа - Хенча - они бросали такие тяжкие обвинения, что ему грозила участь козла отпущения за проигранную марненскую битву. Поэтому Хенч в апреле 1917 г. обратился в военный суд в форме явки с повинной. Людендорф как 1-й генерал-квартирмейстер назначил расследование сентябрьских событий 1914 г. и освободил Хенча «от любых упреков», подтвердив его полномочия и не признав за ним никакой личной вины.
...Поэтому он задним числом объявил миссию Хенча правомерной, а его служебное поведение правильным. Когда же, вопреки всем расчетам Мольтке-Людендорфа-Николаи, на его армию и страну обрушилось поражение, он увидел в «драме на Марне» результат антигерманского заговора и обнаружил в поступках Мольтке и особенно Хенча проявление действия разрушительных «надгосударственных» сил: антропософии (вследствие якобы влияния Штайнера на Мольтке), масонства (Людендорф считал Хенча масоном) и еврейства. Немецкий еврей Вильгельм Бройкер, его бывший адъютант и до тех пор верный почитатель, не простил ему беспочвенных и противоречащих здравому смыслу обвинений в адрес Хенча, назвав их «одной из самых позорных глав... в истории идейного борца Людендорфа».
Замыслы Мольтке, столь необычные для традиционного прусского офицера Генштаба, ненадежные в плане ближайших результатов и неблагородные (учитывая природу его русских партнеров), что о письменных полномочиях не могло быть и речи, ускорили поражение германских армий перед Парижем, не принеся взамен желанного прорыва на восточном фронте. Чтобы затушевать это поражение, битву на Марне впоследствии сделали «самой охраняемой тайной» - ВК, а вместе с ним и формирующие общественное мнение органы кайзеровской Германии даже перед представителями австрийских союзников в Большой ставке отрицали, что на Марне вообще состоялась какая-либо «битва». отрицали, что на Марне вообще состоялась какая-либо «битва». Цензура запрещала употребление выражения «битва на Марне» и публикации на эту тему до конца войны.
2.5. Взаимодействие Людендорфа с начальником австрийского Генштаба Конрадом фон Хётцендорфом
...Фалькенхайн, хоть и не служил в Генштабе при Шлиффене, являлся последовательным сторонником его плана и подверг обнаруженную им исходную ситуацию, созданную Мольтке при поддержке Людендорфа, суровой критике. По его мнению, Мольтке уступил искушению «переметнуться на восток, прежде чем фронт на западе... укрепился». Он видел в этом непростительное для начальника Генштаба, ответственного за весь ход войны, непостоянство. Обиходное словечко «переметнуться» содержало у него сильный морально-оценочный оттенок, который указывал на знание подоплеки происходящего и намекал на принципиальное неприятие им «выходов» Мольтке/Людендорфа. Фалькенхайн считал все связанные с ними решения Мольтке, начиная со смены командования 8-й армии и переброски войск на восток, ошибками, едва ли поддающимися исправлению: «Изначально существующее численное превосходство неприятеля на западе значительно возросло. Войска для отправки [на восток] были взяты из западной половины армии, с ударного фланга. Поэтому их отсутствие особенно чувствовалось при разрешении дела на Марне и после него... Из-за... разрыва связей боевая мощь сильно упала. Замена не могла быть организована достаточно быстро. Повсюду не хватало младших командиров. В их рядах бои при вторжении произвели огромные... опустошения. Снабжение застопорилось». Такое развитие событий Фалькенхайн полагал результатом «войны на два фронта наоборот», которая началась вследствие переориентации, втайне направляемой Мольтке, - постановки вопроса о том, «не следует ли... на западе перейти к обороне, а на востоке к наступлению». Фалькенхайн признавал, что этот вопрос в Генштабе рассматривался со ссылкой на авторитет старого фельдмаршала фон Мольтке, но оспаривал его историческую и фактическую обоснованность: когда фельдмаршал затронул его в разговоре с Бисмарком, еще не приходилось учитывать участие Англии в войне на стороне Франции. А в основу шлиффеновского плана развертывания уже легла мысль о вмешательстве Англии. Зная о российских просторах и соответственно о «почти безграничных возможностях русских оттягивать окончательное военное разрешение конфликта сколь угодно долго», Фалькенхайн не питал «надежды справиться с ними, прежде чем враги на западе добьются решающего успеха или, по крайней мере, благодаря своим практически неограниченным средствам так усилятся, что на победу Германии над ними останется мало шансов». Поэтому, на его взгляд, «переметнуться на восток» означало неизбежно создать «невыносимую обстановку на западе, не гарантируя решающий успех на другом фронте».
...Во время галицийской кампании Рузский в начале Львовской операции поспособствовал поразительному возвышению еще одного любимца военного министра, обязанного этим личным отношениям своей карьерой372: 4 (17) августа назначил командира 176-го пехотного Переволоченского полка XXI АК полковника М. Д. Бонч-Бруевича генерал-квартирмейстером 3-й армии, а через три недели обратился к начальнику Генштаба Янушкевичу с просьбой о его производстве в генералы; начальник Генштаба просьбу поддержал. Бонч- Бруевич в 1898-1907 гг. служил в Киевском военном округе, после первой русской революции работал в отделе контрразведки под началом H. Н. Духонина, под покровительством Сухомлинова стал признанным специалистом по разведке и контрразведке, опубликовав тактическое исследование «Разведывание. Охранение. Связь», и на посту генерал-квартирмейстера, сначала 3-й армии Юго-Западного фронта, затем всего Северо-Западного фронта, отвечал за разведку и контрразведку. При Рузском он разрабатывал «все оперативные задания командующего», являясь «чем-то вроде его “альтер-эго”». Когда Рузского 3 (16) сентября по ходатайству военного министра назначили командующим Северо-Западным фронтом, он взял свежеиспеченного генерала с собой, генерал- квартирмейстером в штаб фронта. Там Бонч-Бруевич благодаря своей неистощимой энергии и явному благоволению прихварывающего Рузского тоже сразу начал «играть главную (и вредную) роль».
В написанных на склоне лет воспоминаниях Бонч-Бруевич не оставил сомнений в том, что такой экстраординарной карьерой был обязан своему «фальшивому» поведению ультранационалистического ура-патриота «в псевдорусском стиле», «дружеским отношениям» с Рузским со времен совместной службы в Киевском военном округе, личному влиянию на прославленного генерала и - не в последнюю очередь - дружбе своей второй жены с женой Рузского. В итоге он сумел создать с генералом Рузским некий симбиоз, который, наряду с протекцией военного министра, все годы войны вплоть до гибели русской монархии позволял ему занимать завидное положение (после Февральской революции он с помощью брата Владимира сместил своего начальника Рузского с должности и пальцем не пошевелил, когда большевистский отряд убил его в 1918 г.).
2.6. Поиски мира в Большой ставке и их обесценивание
Германской разведке стало известно содержание заключенных союзниками по Антанте в Лондоне соглашений, основную суть которых отразили Лондонские протоколы (5 сентября [23 августа] 1914 г.). Правительства стран Антанты обязались не заключать сепаратного мира и обсуждать условия мира только по предварительной договоренности с каждым из союзников. Союзники объявили своей целью такой мир, который окончательно ликвидирует гегемонию Германии. Решающую роль в этом сыграл российский министр иностранных дел Сазонов. Зная о поведении Германии во время июльского кризиса и характере наступательных действий немцев в начале войны, он вывел «простую формулу»: «Мы должны уничтожить германский империализм». После победы Антанты над Германией, считал он, необходимы большие политические перемены, которые гарантируют, что «кайзерство» не восстанет из руин и Гогенцоллерны никогда больше не смогут претендовать на всемирную монархию. Помимо возвращения Эльзас-Лотарингии Франции, следовало, по его мнению, восстановить Польшу и самостоятельный Ганновер, увеличить Бельгию, отдать Шлезвиг Дании, освободить Богемию, а все немецкие колонии разделить между Францией, Бельгией и Англией. Это первая формулировка устами ответственного государственного деятеля программы полного уничтожения германского империализма, которая пережила Первую мировую войну и после Второй мировой войны была осуществлена посредством договора между державами-победительницами.