ПОСТ ВО ВРЕМЯ ПОСТА: ХРИСТИАНСТВО и ИДЕОЛОГИИ
Этот пост - отдание долга schegloff'у, именно ему я неосторожно пообещал высказаться на тему «христианство как идеология» (она всплыла здесь, в посте про Фининтерн). Неосторожно потому, что тема-то - трудная, даже трудная архи. Я дал такое обещание, имея в виду, что тема мне знакомая и близкая, «наговорённая». Но это если разговаривать «со своими». А если с неверующим? С агностиком? Много слов придётся объяснять. Но, как выражался один шутник: «чем труднее, тем правдивей». Особенно во время Великого поста.Тем более что представители научного разума - это представители очень почтенной традиции, восходящей как минимум к Гомеру, описавшему «разумность» Одиссея, а то и к Пифагору, пытавшемуся унифицировать все описания мира с помощью такой абстракции, как число. И с тех пор эта почтенная традиция так и идёт по «демократическому» пути формализации и унификации знания с целью его передачи любому другому, если тот другой (всего-то только!) выучит язык науки. С тех пор язык этот приобрёл солидную историю своего развития, обогатился множеством конструкций, разделился на множество субязыков...
К чему это я говорю? Да вот, попробуйте, скажите «научнику», что он ограничен рамками своей идеологии при общении с другими. А походя ткнуть христианство: мол, "прислужница власти" - хороший тон. Значит, наука - это тоже идеология? А как же! В основе науки несколько фундаментальных идей, допущений, постулатов, разрешённых и, наоборот, запрещённых вопросов. И все научные высказывания - это только те высказывания, которые есть «тавтологии» этих идей, то есть все научные высказывания сделаны из материала этих идей. Идеология! Таков научный дискурс. Мне нет нужды здесь самому доказывать, что наука - это одна из многих возможных идеологий, достаточно сослаться на выдающегося методолога науки Пола Фейерабенда.
Немного изменим набор идей-аксиом - и вот мы уже в рамках такой идеологии, как магия, ещё немного - попали в искусство, ещё совсем небольшой сдвиг - астрология, которая совсем-совсем ещё недавно была в рамках науки, как, допустим, ещё какая-нибудь френология или физиогномика.
Идеологии - великое изобретение. Их цветение и богатство - это цветение и богатство культуры. А культура очень полезная вещь. Она подобна чему-то вроде знаков дорожного движения. Полная условность, но полезная условность. Фиксация опыта для передачи поколениям. Кстати о дорожном движении: один гаишник, получая с меня штраф за превышение скорости, сказал: «дорожные правила написаны кровью». И он прав был, конечно. Тем более культура вообще как совокупность, ценностей норм и правил. Она написана кровью поколений, в памяти остаётся только действительно самое главное. Культура - это как бы такие разные вывески, знаки, которые есть послание всем, в том числе и в будущее: «Здесь яма, не ходить!». «Не убий», «Не укради», «Относись к другому, как ты хотел бы, чтобы другой относился к тебе» и множество подобных «указателей» стали уже настолько привычными, что не всегда и замечаются.
Есть идеологии как бы второго ранга, более бытовые, приземлённые. Например, дискурс может строиться вокруг таких идей, как «моя хата с краю», «работа не волк», «ты начальник, я дурак». Или субкультуры, вроде блатной, дискурс которой это некое ядро «по понятиям» плюс эзотерический жаргон. Другие примеры: идеологии хиппи или яппи, скаутов или пионеров.
Особый разговор об идеологиях для лохов. Тут я использую терминологию и некоторые работы asterrot'a из его серии ЖЖ-заметок «Концепты». В принципе несложно представить себе существование мощного и достаточно эзотерического дискурса власти. То есть, есть две разных идеологии: внутренняя эзотерическая идеология власти, а есть идеология как средство власти, то есть идеология, которую обрушивают на головы подвластных, управляемых.
Власть - традиция тоже древняя. Точно также, как и в других идеологиях, первоначальных идей-постулатов у дискурса власти немного. Как немного и средств власти: сила-принуждение, символ, знак, знание-незнание, групповое действие, цель-план-проект и идеология.
Можно много и с удовольствием поговорить об истории развития средств власти. О том, как сила-принуждение из дубины и каменного топора развилась в оружие массового поражения и мощное точечное, а ещё совсем недавно - в оружие нефатальное. О формах психического принуждения, об искусстве манипулирования и направления сильнодействующих символов и «картинок» туда куда надо. О специальной фармакологии власти, субкультуры наркотиков и пограничных состояний. Об информационной асимметрии в пространстве властных отношений, то есть о знании-незнании. О том, как знак из военных знаков различий, значков подразделений, инсигний военачальника и князя превратился в знак денежный, а потом и вовсе в виртуальный финансовый маркер. О социологии власти, доминировании в группах и институциях власти. О практике и мышлении власти, о штабной работе (цель-план-проект). И, наконец, об идеологиях как средстве власти. О таких специальных «аппаратах», лохотронах, которые создают некоторое силовое поле, попав в которое человек теряет способность к независимому целеполаганию, у него изменяется восприятие и мыследеятельность.
Эффективность «боевых» идеологий достигается главным образом за счёт использования старых проверенных идей и символов, которые обязательно будут значимы для разума и души. Но вот сам набор этих элементов и их организация в самозамкнутый и самодостаточный дискурс таковы, что в принципе без воздействия и информации извне этого дискурса, выйти за его пределы нельзя. Обычно, чтобы «организовать» новый идеологический дискурс для массы лохов требуются специальные тексты и группы-организации. Если этот «боевой лохотрон» строит та или иная система власти, со своим штабом, возможно со своим государством и другими ресурсами, то строительство осуществляется быстро и без проблем. Решение принимается, финансирование выделяется, контроль и управление обеспечиваются.
Так строилась, например идеология социализма-коммунизма. В её основе лежат простые идеи-инстинкты. Такие, например, как «материя первична». Кажется, что это очень высокая и абстрактная философская идея, метафизика. Но идея эта получена не спекуляцией или медитацией, не мистическим проникновением. Нет, она получена весьма простой мыслительной операцией. Это операция аналитики, то есть, выжимки и получения «сухого остатка» из библейского рассказа о том, как Исав продал за чечевичную похлёбку (материальное, красного цвета) своё первородство (идеальное, но влекущее за собой потерю кое-чего реального, например, права наследования и священнодействия). Также можно было бы разобрать и остальные социалистические идеи, вроде равенства, освобождения, революции, классовой борьбы. Почти все «простые» идеи известны ещё со времён античности, с ними, так или иначе, «работали», «примеряли».
Но чем проще идеи, тем сложнее, развитее, богаче должен быть дискурс, который делает эти простые идеи, даже идейки, возвышенными и таинственными идеалами, трудно- или вообще недостижимыми, но от этого становящимися только ещё более привлекательными. Таковым и строили, к примеру, дискурс социализма на протяжении его истории XVIII - XIX веков и частично века ХХ. Особенно большой вклад внесли марксисты своими объёмными и путаными трудами и оргдействиями. Социалист, которым овладел этот дискурс, становится «одержимым» им, в полном смысле этого слова. Социализм живёт в нём и развивается, любые вопросы жизни обсуждаются только на этом языке, любое осмысление своего положения и смысла действий происходит только с этой точки зрения, любое планирование своего продвижения осуществляется только в рамках данного дискурса. И надо сказать, что дискурс социализма-коммунизма способен всю эту нагрузку нести. Он вполне отвечает на все вопросы.
Остановить адепта социализма может немногое, например, образованность и воспитание. Если он в силу широты взглядов знаком с ещё несколькими идеологическими системами, особенно если они альтернативные, то он легко делает вывод об относительности идеологий, перестаёт зависеть от них, и даже становится способным встать в позицию исследователя идеологий.
Но лучше всего останавливает социалиста мощная сшибка с реальностью. Социалист может открыть для себя несовпадение символа «освобождения» и символа «свободы». Это вполне возможно, если он достаточно развит духовно, склонен к созерцанию и рефлексии. Тогда он обнаруживает, что есть другая «свобода», которая имеет для него уже не относительную ценность, как «социальная свобода», а в определённом смысле абсолютную. Парадоксально, но она становится абсолютной, только если она - внутренняя. Только внутренняя свобода для человека может переживаться как абсолютная.
Интересно, что такая категория, как время, взятая как субъективная тоже становится абсолютной. О субъективном времени хорошо писал русский биолог антидарвинист А.А. Любищев. В его трактовках субъективное время может течь субъективно очень быстро - например, в ситуациях, когда с человеком ничего не происходит для него значимого (скука). А может сильно замедляться - когда в единицу физического, объективного времени с человеком происходят значимые для него события. При этом, чем событие важней, тем сильнее замедляется время. И тогда можно представить себе такое событие, которое вообще случается только раз в жизни, и это конечно - смерть, когда время останавливается, что эквивалентно субъективному переживанию вечности. По Любищеву время может течь и в обратную сторону, во сне, к примеру. Его исходный пример следующий: молодому человеку снится, что он знакомится с девушкой, ухаживает, катается на лодке, делает ей предложение, спрашивает благословения у родителей, ведёт её под венец, звон церковных колоколов переходит в звон будильника, сон кончается, пробуждение. Причиной цепочки событий, развернувшихся во сне, был звон будильника, а сам сон - следствием. Во сне время текло назад.
Как Вы наверно уже догадались, начав говорить о субъективном, внутренней жизни, я готовлю почву для перехода к христианству. Да, давно пора. И снова мне помогают экономить слова авторы Живого журнала. Так, я могу отослать к заметке asterrot'a «Майя», где хорошо и коротко описана так называемая революция объективации. Это была, может быть, единственная, действительно подлинно общечеловеческая революция, «великий перелом», известный ещё в литературе под именем неолитического скачка. В своём комментарии к этому космологическому этюду Астеррота я пишу, что до-неолитическая субъектность не растворилась, не исчезла, оттеснённая новым субъектом, субъектом деятельности по освоению мира и распространению власти над всем и вся. А то это (что субъектность исчезла) можно запросто вычитать из текста Астеррота. Та первоначальная субъектность перешла в другие формы жизни: магию, религию, мистические практики и т.п. Ещё в этом своём комментарии я рассматриваю популярное представление о том, что концепт грехопадения в христианстве схож и связан с неолитической революцией, но всё-таки, по-моему, это не одно и то же, и я там поясняю, почему.
Разделение примордиального человека на субъекта и объекта открыло головокружительные возможности перед человеком для развития его власти над миром, так сказать, с внешней стороны. (См. у Астеррота). Всем хорошо такое развитие, но только одним (но это «одно» решает всё) плохо: объектный мир бесконечно изменчив и познаваем только относительно в рамках той или иной парадигмы. К Абсолюту с внешней стороны можно приближаться сколько угодно, но так никогда и не приблизишься. Майя! Иллюзия. В объектном мире все факты временны, относительны, всё под вопросом. И в первую очередь сам человек - маленькая, хрупкая песчинка, которая смертна, и что самое неприятно: смертна внезапно.
Поясню эту мысль. Допустим, мы изучаем, познаём такой эмпирический феномен, как потопы, наводнения. Можно сколько угодно описывать явление гидрофизически, гидротехнически, а потом исторически и т.д. и т.п. Но зададимся вопросом: вот тот потоп, который описан в Библии, что это за описание? Символическое - да, конечно. То есть в тексте Библии есть символ, а что у нас в сознании? Что это такое, не зависящее ни от описаний средствами текста, ни от визуализаций, звукоподражаний, тактильных комплексов ощущений? Да это, так скажем, абсолют потопа. Нечто вроде платоновского эйдоса потопа, который примордиально «живёт» у нас внутри. В объектном мире продуцируется бесконечно много эмпирических описаний наводнений, но абсолютное наводнение нам дано, изначально. Есть у нас (вот почему мы «как боги») «абсолютное наводнение», помещающееся внутри. Как есть у нас Ноев ковчег, а позже появился и Титаник. Никогда не задумывались, что такое эйдос Титаника? Уж конечно не пароход, и не человек, а некая такая архитипическая ситуация, символизируемая Титаником. Такой извечный, первоначальный, уготованный нам «мордой об стол». Проект, пошедший ко дну.
Так же, как есть у нас внутреннее представление о свободе, об абсолюте свободы, эйдосе свободы. Эта идея в процессе объективации дробится на множество эмпирических свобод, от весьма концептуальных социальных моделей свобод, вплоть до смешной Оруэлловской «свободы собаки от блох».
Сколько таких абсолютов-символов живёт в человеческом сознании сказать теперь уже невозможно. Что делать, грехопадение. Откровение мы теперь воспринимаем, как сквозь матовое стекло. Только смутно догадываемся. Но мы точно знаем, что несколько эйдосов основных, без которых наша жизнь просто немыслима, нам даны: жизнь, смерть, надежда, любовь, добро, зло, истина, красота. И, конечно, эйдос эйдосов, абсолют абсолютов - Бог.
Важно понимать, что Бог никак не прилежит к нам со стороны внешнего мира. Бог необъективируем! Идея Бога, получаемая обобщением эмпирического опыта бедна и вульгарна, релятивна и неустойчива, вроде наших представлений о чуждых культурах, к которым мы подходим только снаружи. Например, таковы наши образы Брамы, Будды, Аллаха или даже Юпитера - это всё карикатуры на Бога. Более того, в свете сказанного такой карикатурой является любой богословский текст. Это не значит, что такой текст бесполезен. Нет, отнюдь: сколько богословие решает эмпирических проблем. Богословский текст может служить также путеводителем по текстам священным. Но большой счёт есть большой счёт: карикатура.
Только в так называемых священных текстах, описывающих Откровение, оперирующих священными символами, в силу их особого устройства, есть прямые указатели на необъективируемое, на Бога и его Царство, эти указатели помогают нам в наших поисках Абсолютного, помогают нам найти Веру. Наше сознание по особому отзывается, «резонирует», на священные тексты, уже хотя бы потому, что священные символы есть и в тексте, и в эйдетической части нашего сознания. Такой символ, ну, например, потоп или грехопадение, есть и там, и там: в священном тексте, и в сознании. Это одна и та же вещь, только выполненная в разном материале.
Вызыванию отклика нашей души и сознания, «резонансу», служит вообще любая религиозная «культура»: предание, таинства, искусство, богословие, обряды, почитание святых. Особенно эта культура бывает важна при потере Веры. Об этом хорошо пишет Паскаль. Что делать, когда Веры нет? Да то, что делал бы человек, если она у него есть. Что он делает? молится, читает Писание, постится, созерцает образцы религиозного искусства. И есть надежда, что по индукции, через символы и память, человек снова попадёт в ту структуру сознания, которую можно назвать Верой, когда такой символ символов, эйдос эйдосов, абсолют абсолютов, - Бог - вот Он, встречается с тобою, говорит с тобою, становится непосредственной данностью внутренней жизни.
Теперь Вы наверно чувствуете, как далеко мы уже ушли от идеологий объектного мира. Христианская идеология, назовём её пока так по аналогии - не эмпирическая, и основана она не на эмпирических идеях, взятых из объектного мира, типа «равенства», а на идеях эйдетических, позволим себе такое странное выражение. Да и не идеология это вовсе, а Вера.
Это русская черта - вера. Герой чеховского рассказа "На пути" говорит:
"Я так понимаю, что вера есть способность духа. Она всё равно что талант: с нею надо родиться. Насколько я могу судить по себе, по тем людям, которых видел на своём веку, по всему тому, что творилось вокруг, эта способность присуща русским людям в высочайшей степени. Русская жизнь представляет из себя непрерывный ряд верований и увлечений, а неверия или отрицания она ещё, ежели желаете знать, и не нюхала. Если русский человек не верит в Бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое ... Я вам про себя скажу. В мою душу природа вложила необыкновенную способность верить... Моя мать любила, чтобы дети много ели, и когда, бывало, кормила меня, то говорила: "Ешь! Главное в жизни суп!" Я верил, ел этот суп по десяти раз в день, ел как акула, до отвращения и обморока. Рассказывала нянька сказки, и я верил в домовых, в леших, во всякую чертовщину ... А когда меня отдали в гимназию и осыпали там всякими истинами вроде того, что земля ходит вокруг солнца, или что белый цвет не белый, а состоит из семи цветов, закружилась моя головушка!"
Русские недоверчивы, и верить не умеют и не желают. Зато они умеют ВЕРОВАТЬ. Нет доверия, есть вера. Первое - мера, второе - безмерность.
Другое дело, что разные христианские катехизисы, догматические кредо, перечни заповедей, грехов и добродетелей, частные богословские мнения намеренно выдаются за христианскую идеологию. Ну, так это объектный мир, падший, обманчивый, во зле лежащий, ничего другого в этом мире и ждать нельзя. Кто будет разбираться: а что стоит ЗА всем этим?
Также и с другими фундаментальными категориями христианства. Церковь. Эмпирически это социальный институт. Имеется эмпирическая история церкви. А есть представление о церкви в контексте веры. И тут вообще нет никакой социологии. Церковь рождается из таинств и формируется вокруг таинств. И это не только всем хорошо известная евхаристия: хлеб, вино, причащение. Ориген (III век) происхождение церкви Христа описывает как-то так: из раны Иисуса от копья Лонгина истекает святая кровь, которая есть дух, София, невеста его же, Христа, невеста - это и есть церковь, вечная, небесная... Короче, опять эйдос, символ «церковь Христа» как абсолютная церковь. Какая там социальность, какая в общепринятом смысле идеология? Церковь всегда остаётся нечто, что вылезает за пределы конфессионального, национального, культурного, вообще человеческого.
Попробуйте упростить знаменитые первые 14 стихов Евангелия от Иоанна «В начале было слово...» Проще вроде уже некуда. А понятно ли? Ясно, что не об эмпирическом идёт здесь речь. Хотя текстологи и возводят этот текст и его основной символ - «логос» к крещальному гимну. Крещение вроде много имеет эмпирического. Процедура! Но у крещения такие корни... доходишь до них и понимаешь: крещение это тоже один из внутренних абсолютов. Логос - это то, что крестит, во имя чего крестят, чем крестят и т.д. Голову сломишь. И так с эйдосами и абсолютами всегда. Попробуйте эту «идеологию» использовать как средство власти. Не только голову, но и все ноги переломаешь. Не улавливается христианство в человеческие сети. Это комплекс над-человеческий. Эллину безумие, иудею соблазн.