Мавританский танец
...Чтобы достойно завершить день, мы отправились на Императорскую улицу, там во дворе одного из мавританских домов должен был состояться м`бита - туземный бал. Не следовало упускать возможность взглянуть на местных женщин, достаточно редкую повсюду, где правит Коран.
Двор, окруженный по типу монастырских дворов или испанских патио портиком, весь в маленьких мраморных колонках с закругленными капителями и фигурных арках, изгибающихся вверху сердечком, являл собою прелестный бальный зал, где потолок заменяло звездное небо, а люстры - ярко горевшие масляные светильники, подвешенные на латунной проволоке.
Арабы в широких белых бурнусах сидели по-турецки в несколько рядов вдоль колонн, обрамляя площадку для танцев. Своей неподвижностью, суровостью лиц, покроем и цветом одежды они напоминали собрание монахов-картезианцев. В глубине, напротив входа, помещался оркестр, освещенный несколькими воткнутыми в землю свечами: он состоял из ребаба, тростниковой флейты и трех или четырех дарабукк. Чуть впереди, на ковре, сидели, скрестив ноги, несколько красивых девушек. Лучше всего передают их внешность "Алжирские женщины" Делакруа - тот же тип изящных дикарок в броских кокетливых нарядах.
Эжен Делакруа "Алжирские женщины"
Тростниковая флейта тоненько заиграла ломкую кантилену, которую вскоре подхватили более тяжелые звуки ребаба и ритм дарабукк; одна из танцовщиц поднялась и неуловимыми движениями ступней выдвинулась на середину двора. Голову ее украшали два тунисских платка с золотой и шелковой ниткой, завязанные вокруг бархатного конусообразного колпачка; ее атласный, в крупных блестках жакет оставлял открытой крепоновую рубашку; тонкая шаль служила поясом и стягивала малиновые шальвары до колен из тафты, большой полосатый платок, ослепительно пестрый, называемый "фута", плотно облегал бедра, образуя нечто вроде юбки, открытой спереди. Этот яркий костюм замечательно шел к ее смуглой коже, гранатовым губам и подведенным сурьмой газельим глазам, страстным и томным.
Мавританский танец заключается в волнообразных движениях тела: танцовщица безостановочно вращает талией, покачивает бедрами, взмахивает платком и напоминает змею, неистово извивающуюся на собственном хвосте. Такое бешеное вращение было бы не под силу самой гибкой балерине из Оперы.
Глаза исполнительницы то затуманивались, то пылали, ноздри вздрагивали, рот приоткрывался, дыхание постепенно делалось прерывистым, голова склонялась к плечу, как у задыхающейся от любви голубки, - словом, вся мимика в точности воспроизводила сокровенную драму сладострастия, символом которой и является, по существу, всякий танец.
Чтобы зрители ничего не упустили, от танцовщицы ни на шаг не отходил негр со свечей, которую он поднимал или опускал вслед за каждым ее движением, давая полюбоваться то лицом, то грудью, то руками…
Наконец танец кончился, и танцовщица - как выяснилось, ее звали Зора - медленно обошла патио. Одни протягивали ей стаканчики анисовки, которые она пригубляла, другие подвешивали к ушам гирлянды цветов жасмина, нанизанных на нитку, а самые щедрые прилепляли ей к щекам, ко лбу, к груди, к рукам, словом, к тому месту, которое их больше всего пленило, золотые монетки, хорошо державшиеся на потной коже.
Когда Зора окончила сбор и вернулась на середину двора, лицо ее было покрыто золотой маской. Подошли две служанки и развернули перед ней платок: она наклонилась и внезапным сильным движением стряхнула в него все монетки разом. Вслед за тем остальные танцовщицы, типом лица напомнившие мне женщин Гранады, тоже исполнили вместе и поодиночке свои танцы, более или менее похожие на первый, и тоже получили стаканчики анисовки, нитки жасмина и султани. Это были Байя, Кадуджа и другие знаменитые местные красавицы, славившиеся главным образом белизной кожи. Мы же in petto (в глубине души) предпочли им Зору за более африканскую красоту…
(из книги Теофиля Готье "Путешествие на Восток" из главы "В Африке")
Двор, окруженный по типу монастырских дворов или испанских патио портиком, весь в маленьких мраморных колонках с закругленными капителями и фигурных арках, изгибающихся вверху сердечком, являл собою прелестный бальный зал, где потолок заменяло звездное небо, а люстры - ярко горевшие масляные светильники, подвешенные на латунной проволоке.
Арабы в широких белых бурнусах сидели по-турецки в несколько рядов вдоль колонн, обрамляя площадку для танцев. Своей неподвижностью, суровостью лиц, покроем и цветом одежды они напоминали собрание монахов-картезианцев. В глубине, напротив входа, помещался оркестр, освещенный несколькими воткнутыми в землю свечами: он состоял из ребаба, тростниковой флейты и трех или четырех дарабукк. Чуть впереди, на ковре, сидели, скрестив ноги, несколько красивых девушек. Лучше всего передают их внешность "Алжирские женщины" Делакруа - тот же тип изящных дикарок в броских кокетливых нарядах.
Эжен Делакруа "Алжирские женщины"
Тростниковая флейта тоненько заиграла ломкую кантилену, которую вскоре подхватили более тяжелые звуки ребаба и ритм дарабукк; одна из танцовщиц поднялась и неуловимыми движениями ступней выдвинулась на середину двора. Голову ее украшали два тунисских платка с золотой и шелковой ниткой, завязанные вокруг бархатного конусообразного колпачка; ее атласный, в крупных блестках жакет оставлял открытой крепоновую рубашку; тонкая шаль служила поясом и стягивала малиновые шальвары до колен из тафты, большой полосатый платок, ослепительно пестрый, называемый "фута", плотно облегал бедра, образуя нечто вроде юбки, открытой спереди. Этот яркий костюм замечательно шел к ее смуглой коже, гранатовым губам и подведенным сурьмой газельим глазам, страстным и томным.
Мавританский танец заключается в волнообразных движениях тела: танцовщица безостановочно вращает талией, покачивает бедрами, взмахивает платком и напоминает змею, неистово извивающуюся на собственном хвосте. Такое бешеное вращение было бы не под силу самой гибкой балерине из Оперы.
Глаза исполнительницы то затуманивались, то пылали, ноздри вздрагивали, рот приоткрывался, дыхание постепенно делалось прерывистым, голова склонялась к плечу, как у задыхающейся от любви голубки, - словом, вся мимика в точности воспроизводила сокровенную драму сладострастия, символом которой и является, по существу, всякий танец.
Чтобы зрители ничего не упустили, от танцовщицы ни на шаг не отходил негр со свечей, которую он поднимал или опускал вслед за каждым ее движением, давая полюбоваться то лицом, то грудью, то руками…
Наконец танец кончился, и танцовщица - как выяснилось, ее звали Зора - медленно обошла патио. Одни протягивали ей стаканчики анисовки, которые она пригубляла, другие подвешивали к ушам гирлянды цветов жасмина, нанизанных на нитку, а самые щедрые прилепляли ей к щекам, ко лбу, к груди, к рукам, словом, к тому месту, которое их больше всего пленило, золотые монетки, хорошо державшиеся на потной коже.
Когда Зора окончила сбор и вернулась на середину двора, лицо ее было покрыто золотой маской. Подошли две служанки и развернули перед ней платок: она наклонилась и внезапным сильным движением стряхнула в него все монетки разом. Вслед за тем остальные танцовщицы, типом лица напомнившие мне женщин Гранады, тоже исполнили вместе и поодиночке свои танцы, более или менее похожие на первый, и тоже получили стаканчики анисовки, нитки жасмина и султани. Это были Байя, Кадуджа и другие знаменитые местные красавицы, славившиеся главным образом белизной кожи. Мы же in petto (в глубине души) предпочли им Зору за более африканскую красоту…
(из книги Теофиля Готье "Путешествие на Восток" из главы "В Африке")