МузЫки трепетная власть
В чём например разница между Щелкунчиком Петра Ильича и Лебединым озером. (?)
В общем Пётр Ильич как безусловно чрезвычайно зависимый от внешней оценки творец что проявилось в резкой смене эмоциональных жанров в первую очередь в его балетной творческой истории. В его симфонической такое тоже имеется но в меньшей степени и симфоническое творчество его более однородно. Есть ещё особенность - в симфоническом он более выступает повествователем своего личного отдельного внутреннего состояния. Не то что жалуется - его немалая воля даёт ему силы для созерцания беды и трагичности - а делится он в поиске сочувствования радостного трагического и прочего.
.
.
.
.
.
.
В балете же он пытается овладеть людьми привлекая их большими картинами которые могут созерцаться по настоящему лишь большим числом людей одновременно. Только так и может быть с ними - большими картинами.
Человек в одиночестве стоящий у края горного обрыву с развёртывающимся перед ним дымчатым горным простором ближних и далёких вершин. Или один стоящий на берегу скругляющегося за горизонт моря или океана или великого озера в конце концов. (берём эти такие случаи когда человеку нечего/некого опасаться отвлекаясь на инстинктивную тревогу и он может погружаться в тишину и в каком то смысле в величие картины) В этот момент покорённости человека такой картиной ему явно не достаёт присутствия других людей рядом созерцающих вместе всё это с ним.
Даже в отсутствие слов тогда в общей тишине между людьми молчаливый/бессловесный охват ими величественной картины не сравнимо богаче можно сказать благодаря моторике их непроизвольных движений или дыхания или вдыхания единого запаха открывшегося пространства или самого общего внимания. То есть что не удаётся ощутить в полной мере одному то многим совместно доступно и в том числе потому что нет и попытки выразить передстоящее словами которые всегда подменят/разрушат/умельчат цельность неохватываемого. Всем всё почти сразу «понятно» преступив половинчатость/частичность слов и мыслей.
С этой точки Щелкунчик (и от того так популярный на остановившемся в индивидуализме Западе) ближе к отмеченной выше традиции чайковского симфонизма. Щекунчик слишком личен и «внутрикомнатен». Его можно пересказать что и делает Пётр Ильич в этой своей новогодней феерии. С Лебединым озером в целом - иначе. Здесь красота - можно и так сказать - «пространственна». В Щелкунчике зритель в зале невольно пытается уйти/спрятаться со набегающими своими эмоциями в себя от соседей зрителей. Испытывает даже некую неловкость от того что рядом ещё люди. То в Лебедином озере эмоциональные события сцены и оркестра требуют поддержки всех вокруг. Этой поддержки зритель не стесняется и рад когда её чувствует. Он и люди вокруг здесь вместе в чем то общем и даже великом так можно сказать об общем чувстве.
Теперь о главном и не до конца ясном но существенном. Про «гибридность».
.
В общем Пётр Ильич как безусловно чрезвычайно зависимый от внешней оценки творец что проявилось в резкой смене эмоциональных жанров в первую очередь в его балетной творческой истории. В его симфонической такое тоже имеется но в меньшей степени и симфоническое творчество его более однородно. Есть ещё особенность - в симфоническом он более выступает повествователем своего личного отдельного внутреннего состояния. Не то что жалуется - его немалая воля даёт ему силы для созерцания беды и трагичности - а делится он в поиске сочувствования радостного трагического и прочего.
.
.
.
.
.
.
В балете же он пытается овладеть людьми привлекая их большими картинами которые могут созерцаться по настоящему лишь большим числом людей одновременно. Только так и может быть с ними - большими картинами.
Человек в одиночестве стоящий у края горного обрыву с развёртывающимся перед ним дымчатым горным простором ближних и далёких вершин. Или один стоящий на берегу скругляющегося за горизонт моря или океана или великого озера в конце концов. (берём эти такие случаи когда человеку нечего/некого опасаться отвлекаясь на инстинктивную тревогу и он может погружаться в тишину и в каком то смысле в величие картины) В этот момент покорённости человека такой картиной ему явно не достаёт присутствия других людей рядом созерцающих вместе всё это с ним.
Даже в отсутствие слов тогда в общей тишине между людьми молчаливый/бессловесный охват ими величественной картины не сравнимо богаче можно сказать благодаря моторике их непроизвольных движений или дыхания или вдыхания единого запаха открывшегося пространства или самого общего внимания. То есть что не удаётся ощутить в полной мере одному то многим совместно доступно и в том числе потому что нет и попытки выразить передстоящее словами которые всегда подменят/разрушат/умельчат цельность неохватываемого. Всем всё почти сразу «понятно» преступив половинчатость/частичность слов и мыслей.
С этой точки Щелкунчик (и от того так популярный на остановившемся в индивидуализме Западе) ближе к отмеченной выше традиции чайковского симфонизма. Щекунчик слишком личен и «внутрикомнатен». Его можно пересказать что и делает Пётр Ильич в этой своей новогодней феерии. С Лебединым озером в целом - иначе. Здесь красота - можно и так сказать - «пространственна». В Щелкунчике зритель в зале невольно пытается уйти/спрятаться со набегающими своими эмоциями в себя от соседей зрителей. Испытывает даже некую неловкость от того что рядом ещё люди. То в Лебедином озере эмоциональные события сцены и оркестра требуют поддержки всех вокруг. Этой поддержки зритель не стесняется и рад когда её чувствует. Он и люди вокруг здесь вместе в чем то общем и даже великом так можно сказать об общем чувстве.
Теперь о главном и не до конца ясном но существенном. Про «гибридность».
.