От катехизации предкрещальной к катехизации непрерывной
(Продолжение перевода с румынского статьи Раду Преда " Катехизическая роль мирян в Церкви. Историческая парадигма и пророческий вызов".)
Если выше шла речь о подлинном смысле катехизации на пересечении литургической истории и современных церковных реалий, то теперь уместно задаться вопросом, можем ли мы еще говорить о катехуменах как об отдельной категории в церкви. Как бы резко и шокирующе это ни звучало, следует признать, что в новых условиях жизни Румынской церкви преподавание религии в школах знаменует собой провал катехизации и катехумената. Позвольте пояснить это суждение.
После восстановления реальной свободы вероисповедания в декабре 1989, наша церковь вернулась в социальное пространство. Голос церкви вновь стали слушать и в той же мере оспаривать. Иными словами, при всех серьезных рисках, церковь вышла из литургического гетто, в котором она находилась до того времени. Однако это положительное обстоятельство повлекло за собой и такие последствия, которые оказались менее желательными и потому с трудом контролируемыми. Одним из таких результатов стало полное отделение миссии от катехизации. С одной стороны, говорилось и до сих пор говорится о необходимости возрождения миссии. С другой же стороны, катехизация была полностью отдана на откуп школьной системе, существовавшей на протяжении десятилетий под знаменами атеизма. Не обошлось и без путаницы, присущей долгосрочным структурным реформам. Иными словами, церковь отказалась от своей катехизической функции и целиком делегировала эту харизму урокам религии. Церковь рассчитывала и продолжала рассчитывать на то, что следовало бы называть результатом катехизации, но никоим образом не катехизацией как таковой. Урок религии, являясь схоластическим продолжением церковной катехизации, представляет собой эрзац огласительной беседы. Отсюда и тревожащие результаты. Несмотря на то, что в румынских школах на протяжении более полутора десятилетий преподается религия, пока нельзя говорить о христианской культуре, которая проявляла бы себя видимым образом. Напротив, сейчас более чем когда-либо процветает субкультурный дурной вкус, сдобренный шаманскими проявлениями.
Этот диагноз ни в коей мере не направлен на то, чтобы поставить под сомнение уже достигнутое ценой больших усилий, зачастую вопреки противодействию тех, кому следовало бы первыми выступить в поддержку. У нас есть кабинеты для преподавания религии или часовни в школах. В школьной программе предусмотрены часы Закона Божьего, что открывает пространство для присутствия Христа. Учащиеся ходят классами на исповедь и начинают ставить перед собой вопросы нравственности и с религиозной точки зрения. Школьники знают больше, чем их родители, лишенные минимального религиозного образования. Все это хорошо. Однако есть и реальные недостатки. Так, одной из самых серьезных проблем является несоответствие между количеством учебных часов и тем незначительным запасом, который остается в личном багаже знаний ученика. Причем это явление было зафиксировано и в странах, где количество учебных часов Закона Божьего в школьной программе существенно больше . Кроме того, отмечается слабая связь между образованием и воплощением этого на практике, между ортодоксией и ортопраксией. Если при ответе на первый вопрос мы должны искать более адекватные дидактические методы, то второй вопрос можно решать только церковно.
Если говорить конкретно, с богословской точки зрения мы больше не можем сознательно продлевать разрыв между миссией и катехизацией, между литургическим и учительным (герменевтическим) измерениями. Рассуждая о миссии и катехизации, нам следовало бы вспомнить о том, что литургический год в той же мере является годом огласительным . Здесь заложен глубокий смысл, объясняющий не только то, почему у нас одни и те же праздники, но и те же самые чтения из Ветхого и Нового Заветов, те же иконы, те же гимны и тропари. Настойчивое повторение, из года в год, одних и тех же оснований веры приглашает постоянно углубляться в понимание и более подлинное проживание того, что неизменно. Другими словами, нам необходимо осознать учительную роль литургического года, который представляет собой ступень или этап духовного возраста.
Такой разрыв между миссией и катехизацией, безусловно, накладывает отпечаток на современную пастырскую практику многих служителей церкви, утративших сознание того, что у мирян, молча стоящими перед иконостасом, могут быть разнообразные дары и духовные потребности. Намного удобнее усвоить «массовый», нежели личностный, внимательный подход в пастырстве. Отсюда проистекают нехватка чуткости, включенности в современный контекст, склонность равнять всех под одну гребенку, подслащенное содержание проповедей, грустный и скучный духовный популизм, который слышен на всех церковных праздниках и торжественных событиях. Отчего же нам тогда удивляться, что в этой гомилетической и катехизической пустыне появляются некоторые приходы, выкроенные по вкусу (и прихотям) тех верующих, которые послабее? Что же являет такой тип «классового» пастырства? То, что на наших приходах царствуют, за редкими и примечательными исключениями, отвращение к общению, полное отсутствие энтузиазма и юношеского огня веры, кондовый язык и «ватный» пастырский менталитет. Все это "спасается" литургическим служением. Тем не менее, очевидны признаки упадка, который вызывает тревогу.
Возвращаясь к утверждению об уроках религии, видим, до чего может дойти, если приход перестает быть центром катехизической жизни, точкой отсчета на пути познания к открытию. Вот что может произойти, когда мы полностью делегируем ответственность за научение вере секуляризованной системе образования и сводим церковное пространство строго к литургическому. Без труда можем наблюдать, как, по сути, на протяжении более полутора десятилетий, в пастырской практике так и не был преодолен менталитет гетто, из стен которого нам не дозволялось выходить до 1989 года. В связи с этим вернемся к вопросу: как нам миссионерствовать? Только лишь усилиями тех немногих священников, которые служат в больницах, тюрьмах и гарнизонах? Только лишь усилиями преподавателей религии? Если бы это было так, какой бы тогда была роль прихода? Ведь приход представляет собой экклезиологическое ядро поместной общины верующих. Вот почему мы стремимся к возрождению миссии и катехизации, прежде всего, на приходском уровне, через восстановление катехумената и того молитвенного чтения (Lectio Divina), которое лишь на первый взгляд является уделом только монашествующих. Никакая форма миссионерского присутствия церкви в мире - будь то в больницах или школах, в тюрьмах или гарнизонах - не освобождает приходскую общину от ее обязанности исповедничества, а значит, свидетельства.
Если исходить из определения катехизации как пути познания и усвоения оснований веры, а также определения катехумена как христианина, стремящегося к осмыслению и воплощению своей духовной идентичности, то катехизация и катехуменат, как уже было сказано, не могут ограничиваться только некрещеными, теми, кто (пока) не в Церкви. Коммунизм со своей антирелигиозной политикой оставил нам тяжелое наследство - крещеных христиан, которые ничего или почти ничего не знают о христианстве. Тот же феномен амнезии, бессознательной принадлежности к церкви, отмечается и в свободных демократических обществах.
На одной встрече учащихся с лютеранским епископом одного немецкого города молодежь задала шокирующий вопрос: что означает знак плюс на куполах церквей? К этому можно добавить агрессивный маркетинг основных христианских праздников - Рождества и Воскресения Христова, которые стали ассоциироваться с "Сантой" и, соответственно, с "пасхальным кроликом". Здесь же можно вспомнить "импортированный" День Святого Валентина, в котором царит трагическая путаница между эросом и агапэ, а также законодательную агрессию бестолкового политического класса. Таков в общих чертах образ мира сего, в котором церковь не вправе отказаться от своей анамнетической и учительной функций.
Если церковь не хочет превратиться в музей, она должна вновь стать школой. Это вовсе не означает устраивать революцию или проводить реформы. Просто церковь призвана прийти к соответствию с собственным Преданием, с подлинными основаниями той веры, которую она исповедует .
Церковь призвана отчетливо сказать свое ясное слово, и это необходимо не только в условиях кризиса смыслов современного общества. Этого требует само определение общности верующих, которые следуют за Христом. Мир и так во все времена "лежит во зле". За два тысячелетия христианства не существовало менее «смутных» времен, чем те, в которые мы живем сейчас. Акценты, идеологии, действующие лица и орудия были иными. Все остальное было и останется таким же до скончания века. Иными словами, мы не должны рассматривать катехизическую роль церкви только через призму необходимости отвечать на те вызовы, которые бросает нам сегодня - так же, как вчера или завтра - этот беспокойный дух времени (Zeitgeist). Если бы все сводилось только к этому, тогда катехизация заключалась бы в пропаганде или, говоря современным языком, в системе пиара (Public Relations), была бы стратегией или кампанией саморекламы. Вот почему нам следует постоянно напоминать себе о той детоводительной реальности, которую предполагает вера во Христа. Если попытаться передать эту мысль простыми словами, в этом заключен уникальный гений христианства по сравнению с другими религиями, предшествовавшими или поздними по отношению к нему. Христианство - это не форма поклонения через запугивание этическими предписаниями. Это и не форма мистического экстаза, отвергающего личностность. Христианство не есть вера, которая становится легковерием. Христианство - это единственная религия непрерывного диалога между человеком и его Богом. В качестве основополагающего примера, которому мы призваны следовать, можно вспомнить диалог между Христом и апостолами. Задаются вопросы, принимается молчание, обсуждаются ответы, ставятся экстремальные эксперименты. Одни вещи понятны, другие - менее, третьи непонятные вовсе. Происходит чье-то обращение. Ведутся споры. Общение идет с равной непринужденностью по горизонтали и по вертикали. Вот образ и сущность той веры, которую раскрывает Новый Завет безо всякого страха, при всех кажущихся несоответствиях, при всем сопутствующем разнообразии, при всех рисках. Таким образом, с определенного момента, уже трудно различить, что именно комментируют христианские экзегеты: многочисленные ли способы понимания людьми откровения или же многочисленные пути обращения Бога к людям.
Будучи своего рода «предисловием» к «тексту» общинного пространства, выражаемому в литургии через непрерывный диалог между совершителем таинства и сослужащими ему мирянами, катехизация, в свою очередь, определяет церковную реальность. Вот почему без катехизации, без этого диалога по горизонтали, приход не может быть по-настоящему живым, не помогает диалогу по вертикали. Такова, в конечном счете, гармоничная связь внутри общинного организма Церкви. Литургическое возрождение невозможно без возрождения учительства, точно так же, как миссия невозможна без первых двух. Взаимопроникновение литургического и мистагогического пластов и свидетельства в обществе объясняет, почему так трудно дать определение Церкви в таких светских терминах, как, например, корпорация, демократическая структура, или, на противоположном полюсе, пирамидальная конструкция. Научение, разъясняющее тайну Евхаристии, по мере углубления все больше раскрывает ее непостижимость. Отсюда естественным образом вытекает наша обязанность не удерживать для себя явленный нам дар, но возвещать о нем и делать его доступным. Иными словами, свидетельствовать о нем.
Таким образом, общий опыт Церкви, который мы переживаем в литургии, находит свое продолжение в катехизации, являющуюся предпосылкой для миссии. Совсем не случайно то, что литургическое время в воскресенье в ранней церкви также предназначалось для катехизации. Воскресенье, будучи предвкушением восьмого дня, полностью посвящалось опытному приобщению к тайне и вхождению в ее понимание. Только таким образом участие в мистическом, таинственном измерении могло быть созидательным. Эта парадоксальная связь между тайным и явным, между апофатическим и катафатическим, как раз выражается в том, что в чине Божественной литургии проповедь следует сразу после чтения Евангелия. Голос Спасителя продолжает звучать через голос священника или диакона и предшествует таинству Евхаристии. После приобщения к Дарам община продолжает мистическую трапезу агапой и созидательным словом, которое звучит по этому поводу. Используя пространственные образы, можем сказать, что Таинство Евхаристии является одновременно вершиной Фавора и Голгофой. На одном ее склоне нашему восхождению помогают слова Господа, находящие свое продолжение в словах диакона или священника, в то время, как по другому склону мы спускаемся вместе со всей общиной, слыша слова катехизаторов. Проповедям перед евхаристией соответствует катехизация после евхаристии. Повторимся, в этом состоит причина того, что участие в таинстве в воскресный день - это также школа веры.
В частности, литургическое возрождение следует начинать с восстановления воскресных огласительных школ. Следовательно, необходимо заново осмыслить статус катехумена - научаемого, христианина, которому приходится сталкиваться с амнезией и смешениями, характерными для профанного пространства. Причем, как видим, эти смешения без особого труда проникают и за церковную ограду. Из археологического артефакта, запечатлевшегося на страницах церковной истории, постоянный катехуменат должен вновь стать каждодневной церковной реальностью . Мы пришли к тому, что усилия по катехизации, научению не должны ограничиваться только теми, кто еще некрещен. Таким образом, определение катехумената можно переформулировать в терминах более адекватного познания Предания как неотъемлемой составляющей своей духовной идентичности. Как можно уметь молиться, откуда знать, какие сокровища таятся в богослужениях, как объяснить другим, что изображено на фреске в местном храме, как понимать Священное писание, если не обращаться постоянно к учительному Преданию? Как нам избежать превращения церкви в музей? Необходимо всерьез обратиться к наследию святых отцов, которых больше никто не читает. Здесь нужен постоянный диалог между реалиями того времени и современностью перед лицом единого эсхатологического будущего. И как, в конце концов, избежать сугубо индивидуальных толкований сектантского типа, выводящих за пределы церковной общности, если церковь, в лице своих служителей, духовенства и мирян, не берет на себя роль постоянного проводника по пути сознательной веры и любви?