История любви - 14 - переписка
Я как одержимая при каждом удобном случае начинала взахлеб рассказывать о книгах. Ведь о том, что были съемки, и что у нас случилась любовь - я рассказать никому не могла. По крайне мере - пока. Я могла говорить об этом только с ним. И не выдержав долгого (уже несколько дней) отсутствия письма - решила написать сама. Вот только сев за письмо растерялась совершенно - а ЧТО писать? Как? Вылетели все слова, от него письма еще нет и отвечать не на что, что писать про "золотую осень" - непонятно. Писать о том, что в школе происходит? Глупо как-то... Тут папа принес очередной номер газеты, в которой во время приезда Юра увидел статью про озеро с кувшинками и рассказывал, что мечтал бы меня так сфотографировать, потому что как раз перед вылетом сюда фотографировал так Юльку, и что это совершенная сказка. И вот в газете вышло продолжение - я не нашла ничего лучшего, чтобы как-то дать знать о себе - послать эту вырезку...
"Здравствуй, милый Юра!
Высылаю продолжение и фото нашего алма-атинского фотографа.
Ты знаешь, постоянно чувствую твое присутствие где-то рядом. Все время спрашиваю себя: "Что бы Юра сказал? Искренна ли я? Понравилось бы это Юре?"
"...Теперь я знаю: ты на свете есть
И каждую минуту
Я тобой дышу, тобой живу...
И во сне, и наяву..."
Только что по радио передали.
Милый! Извини - уроки.
До свидания. Целую. Твоя Олька. 16.09.88"
Мне хотелось просто послать весточку, знак... Что я жду... Оказывается, Юра уже отправил письмо - но оно где-то в пути, он позвонил, спрашивал, что же от нас вестей совсем нет, и я опять села за письмо, и опять растеряла почти все слова...
"Здравствуй, милый Юра!
Давно собиралась сесть за большое письмо, да все времени не хватало. Ты в воскресенье позвонил, да мультик посмотрела "Ненаписанное письмо" и решила - все, сажусь. Но опять же - уже 21.30, а я села, но теперь все напишу.
Мама сказала, что ты ждешь наших писем, потому что материала не хватает. Смешно, правда?
...
Сейчас дочитываю книгу "Зажечь свечу". Идея свободы и искренности так меня захватила, что хожу и всем доказываю, какое счастье - быть самим собой. Даже в сочинение по Горькому вклинила ценные мысли Ваших бессмертных произведений. И еще раз говорю - ты умница! И к тому же счастливый человек - ты делаешь то, что хочешь и можешь делать, причем делать хорошо и живешь полнокровной жизнью. Алла Дмитриевна до сих пор под громадным впечатлением от вашей встречи и теперь настроена на все лирическое-поэтическое-изначальное. Будем ставить композицию: стихи из сборника "Чудное мгновение", русский романс, "Девушка и Смерть" Горького и еще что-нибудь в этом роде.
Боже! Если бы ты знал, как я соскучилась! У меня все надежды на зимние каникулы. Мама же теперь "вкалывает" с утра до вечера. Дома теперь только в воскресенье. Устает ужасно, но все говорит про "большие деньги", которые на этом заработает. Так что вся надежда на "большие деньги" и зимние каникулы. Как я мечтаю о встрече. Но боюсь, что опять все сорвется, как в этот раз. Ведь я ждала и сотни раз представляла как все будет, что ни минуты не пройдет впустую. А вела себя, как дура, ты уж извини меня. Если бы я раньше прочитала повесть, все было бы по-другому, я уверена.
А сейчас вынуждена заканчивать. Отключили свет, пишу при свече. Про обещание свое не забыла, постараюсь в следущем письме все написать.
Пока! Целую. Олька. 21.09.88"
И вот наконец, придя из школы - увидела толстый конверт, нет - ДВА! - адресованных МНЕ! Папа только пожал плечами - ему письма не было. Я, еле сдерживая эмоции, взяла конверты и поднялась по лестнице в свою комнату, тут уже открыла первое по времени отправления...
"До чего ж ты хорошее письмо написала, Олечка! Я имею в виду пер¬вое, которое ждало меня на почте и которое ты мне отчасти пересказа¬ла... Какая же ты прелесть, и как приятно все это читать, тем более, что я ведь полностью все разделяю... Увы, мы с тобой как-то плохо простились, ты вообще была совсем чужая 7-го, я, честно говоря, даже испугался... А вообще все было просто чудесно. Больше всего и острей всего в этот раз мне запомнилось конечно то, что было в палатке во вторую ночь, на берегу канала. Слов нет, Олька, такие минуты нечасто бывают в жизни - это «электричество», эта песня и то, что ты мне там говорила и даже слезы твои... Боже мой, как жаль, что это проходит, нельзя любоваться все время, как, например, на слайдах. Хотя в памя¬ти конечно это живет и дай-то Бог, чтобы жило всегда... Ребенок-женщина, темноволосый воробушек в школьном платье, грациозное, строй¬ное, нежное создание, тоненькая девочка в потертой штормовочке, ста¬новящаяся внезапно сильной, прекрасной молодой женщиной на барханах, раскованной, непосредственной, сознающей свою красоту... ты понимаешь, что я еще могу сказать, я тебе уже говорил. Не хотелось бы совращать и «портить» тебя комплиментами, но ты же должна понимать, что пока это в большой степени заслуга природы, сумеешь ли ты сохранить и раз¬вить зависит уже от тебя... об этом мы говорили тоже. Впрочем... Ты же не раз удивляла меня чуткостью, внимательностью, свежестью суждений и т.д. - это уже в какой-то мере чисто твое, только вот сохранилось бы..."
Сколько раз потом я перечитывала эти строчки...
"Да, думаю, ты поняла, почему я пишу на машинке - я тебе говорил. И мне так легче, и тебе, не надо разгадывать ребус… Пусть тебе не кажется это официальным, я привык к машинке больше даже, чем к ручке...
Пленки я уже проявил - первое, что начал делать по приезде. Все получилось здорово. Не зря ты бегала по барханам так самоотверженно, рядом с шоссе... Письмо твое получил на почте в первый же день, естест¬венно, 8-го, очень рад был, даже не ожидал, что оно такое хорошее, во всех отношениях... Но не отвечал сразу, потому что... Плохой все-таки был день 7-го, я не ожидал. Да, у тебя могло быть плохое настроение, но ведь последний день! Неизвестно же, когда мы увидимся теперь, тем более, что мне все же как-то неловко думать о «золотой осени». Вы все дома такие занятые, а я ведь тоже привык к бурной деятельности и болтаться без дела на вашем участке, подбивать тебя на прогул школы, преодолевая недовольство мамы... Да и перед папой неудобно. Хотя - ради дела, ради радости, которая не так-то часто нам выпадает - можно бы¬ло бы… Ну, там, справку у врача взять на пару дней, папе отпросить¬ся или взять за свой счет, не такое уж у него ракетное предприятие... Ты извини, что я так говорю, но я лично всегда так поступал - было бы ради чего! Мы же так хорошо говорили о свободе, помнишь? И папа с мамой тоже заявляли себя совершенно свободными, ты даже их защищала - впервые, кажется, защищала не меня, а от меня... Да, но тут, очевидно, дело уже именно в этом - «ради чего». Есть ли оно - то, ради чего стоит пойти на ухищрения и даже маленький обман? Вопрос свободы в том, вероятно, и заключается: выполнять свои личные жизненные уста¬новки, следовать шкале своих жизненных ценностей или же, наоборот, выполнять предначертания начальства, послушно ценить то, что ценит официальная власть... Быть честным перед своей совестью, сутью, приро¬дой или быть честным перед государственными учреждениями... Второе ведь тоже можно назвать свободой, так что вопрос опять же в том, ка¬кие ценности исповедуешь, во что веришь, что любишь... То есть - «ради чего»...
Ведь и перед вторым приездом я, честно говоря, долго колебался, ехать ли. Но все же настолько хотелось опять видеть тебя, папу, пу¬стыню, спать в палатке и, конечно, фотографировать эту молодую прек¬расную "амазонку", ну, и вообще... ты понимаешь... Потому-то я и ре¬шил позвонить и прямо поставить вопрос: сможем ли мы выехать хотя бы на два дня и непременно в таком же составе - то есть обязательно с тобой...
Да, странно все-таки. Представляешь, я совсем почти не восприни¬маю тебя ребенком (не в смысле бунинском, как в рассказе, а в смысле твоего календарного возраста). Как цифры моего возраста звучат для меня дико и совсем абстрактно, так и твоего. Ты для меня человек, личность, женщина, нечто извечное в тебе, без возраста, что-то может быть «из глубины веков». Ну, скажи, ну, то, что было в самые лучшие минуты - и когда впервые твои руки мне ответили, и когда ты впервые поднесла мою руку к губам, и когда... Знаешь, как-то неловко писать, да я ведь тебе говорил, пойми только, что я все, все помню! Так вот разве в эти мгновения имело хоть какое-то значение, что я весьма взрослый человек, а ты в сущности - по возрасту - почти ребенок? Никакого! Это - без возраста. Или оно есть, или его нет, а возраст ни при чем. Я называю это музыкой, гармонией, не знаю еще чем, но это - суть жизни, высшая ценность, главное, что в жизни есть.
И это ведь было. А значит и есть. И если это ценить, то оно бу¬дет всегда, потому что единственное, что может сохранить бессмертие - это память. А у меня память хорошая... Что же касается 5-го, 7-го... Да, как мне сейчас кажется и как я тебе тоже уже говорил, это и есть пока главный твой недостаток. Он у многих людей, очень многих, в частности и у твоей мамы. То есть это определенное неуважение к чувствам других людей и в общем-то эгоизм. Как бы плохо тебе по какой-то при¬чине ни было, ты не имеешь права заражать своей раздрызганностью, своей внутренней дисгармонией других. Тем более, если эти «другие» хоть немного дороги тебе. В конечном счете тебе же и хуже - ты теря¬ешь симпатию других людей, сама навлекаешь на себя одиночество... Трудно иной раз сдержать себя, но такая дисциплина просто необходи¬ма - да ведь вовсе не обязательно играть оптимизм и хорошее настро¬ение, если его нет, но можно просто по-дружески, по-человечески дать понять человеку, что у тебя что-то не так, что он-то не виноват в этом (иначе же он мучительно ищет свою вину, если он человек хороший, разве ты этого не понимаешь?), что это пройдет и все будет в порядке, а сейчас, мол, извини, не обижайся, но я что-то не в форме... Вот и все. Большего-то ведь и не нужно, мы же все понимаем, что всякое бывает, мало ли... Но зато ты все сохраняешь и когда выздо¬равливаешь, не оказываешься у разбитого корыта...
Ну, ладно, Олька. Буду ждать письма от тебя. Не знаю, как у тебя, а у меня отношение к тебе прежнее, какое - ты слышала в палатке. Хотя конечно очень грустно было видеть тебя вдруг чужой, даже как будто бы злой, грубой... Почему? Непонятно... Самое-то неприятное то, что в тот момент тебя как будто бы нет в твоем теле и, похоже, в твоей душе тоже, в ней поселяется нечто... Я и называю это «карли¬ками», у меня ведь повесть такая есть, я говорил. Понимаешь, даже запах твой меняется, вот ведь как. Впечатление такое, что ты в этот момент сама не понимаешь, что делаешь, а человек, который рядом с то¬бой (то есть в данном случае - я), в общем-то и не знает: а ты-то сама вернешься ли в свое тело и душу?... Вот такие пироги.
Ну, ладно. Что бы ни было, я так благодарен тебе за все. И не¬сколько раз уже перечитывал твое письмо. И просто обожаю твои слайды. И т е б я . С огромным нетерпением жду от тебя письма. Да, ты помнишь, я говорил, что все, что у нас, должно приносить радость, а не горе? Так вот повторяю. Дай тебе Бог радости побольше. Черт с ним, с 7-м, и со всем тем, что будет. Лучшее из того, что было - есть. И будет всегда. А там посмотрим. Вдруг и еще что-то перепадет?
Целую тебя, мой взрослый, очаровательный и обольстительный ребенок! Пока."
Вот это первое письмо - стало, как оказалось позже - определяющим. Уже потом, когда произошло наше расставание, я часто перечитывала его. Конечно, долгое время я воспринимала только первый абзац, меня обычно не баловали комплиментами и похвалами и он был для меня даже вроде терапии: прочитаешь и как-то начинаешь себя человеком ощущать... Но, начиная читать письмо, я конечно всегда дочитывала его до конца, пробегала по строчкам, вздыхая об ушедшем... И только потом, однажды, спустя долгих десять лет, после целой жизни уже, после череды всяких событий, замужества, развода, нового обретения себя - я перечитала это письмо и была поражена, нет - я была В ШОКЕ от того, что жила буквально следуя главным акцентам его, что по большому счету меня и спасло, и помогло стать тем, кто я есть. Я была абсолютно уверена - что принцип "Ради Чего" - по которому я сверяла ВСЁ в своей жизни, рожден мной. И вдруг оказалось, что об этом написано в Первом письме. И мне так захотелось встретиться, вот теперь, когда я все так понимаю, и выразить свою благодарность, и сказать, что, увы, тогда я все-таки была маленькой слишком, чтобы понять, вернее чтобы осознать все, что происходило, и то, что написано в письмах... Я читала их совсем по-другому, выделяя "романтическую линию", и не осознавая особо остального. Как же я была поражена теперь - когда ОСОЗНАЛА, что наша встреча была такой определяющей...
Я начала читать следующее письмо:
Ах, Олька, Олька… Так ждал я твоего письма - если б ты знала! на почту ходил без конца, а получил такой крошечный листочек... А еще говоришь: соскучилась... Вот первое твое письмо - это было действи¬тельно. Ну, да ладно. И на том спасибо.
Итак, ты, главным образом, обвела в газете места о лилиях, не потому ли, что я мечтал тебя именно среди них сфотографировать? Если да, то умница. Но когда теперь?... И что же с "золотой осенью"? Я между прочим, даже в Крым с путевкой не торопился - ждал от вас "специального приглашения". Но, кажется, не дождусь. Впрочем, я по¬нимаю: мы, в сущности, живем в разных измерениях с вами, мне с моей теперешней сравнительно свободной жизнью трудно вспомнить о временах работы и учебы, когда вырваться из лап Государства - с работы ли, с учебы было так неимоверно трудно. Вот почему, кстати, я так остро среагировал при нашем разговоре на вашей кухне о свободе - помнишь, когда мы - без тебя! - вернулись из коротенькой поездки в ущелье? Когда мама выдала текст о том, что, мол, я так же в сущности, несвободен, как вы, а вы так же свободны, как я. Ты еще тогда - чуть ли не впервые! - "выступила" против меня. Но ведь я как раз и имел в виду тот хотя бы факт, что я ведь - ради искусства! ради радости жизни! и во имя Свободы! - могу в принципе приехать к вам когда угодно. Чуть-чуть твоего искреннего желания, согласия папы и мамы - и я готов был бы быть у вас. Потому что то, что я говорил тебе - правда. И в моем отношении к тебе, так сказать, человеческом, и в моем желании фотографировать тебя. Если я в поисках Аполлона мог поехать туда, куда влечет душа - и вовсе не обязательно только за государственный счет, - то неужели не поехал бы в поисках Афродиты? Впрочем, ладно. Если внимательно читаешь книги - поймешь (я имею в виду мои сочинения).
Слайды получились отлично, ты уже знаешь… Но обещания своего ты так и не выполнила - насчет первой поездки, о том, что понравилось... впрочем, понимаю: она уже удалилась. Ничего, я сам напишу и уже начал - спасибо болезни, появилось свободное время, без обычной гонки и суеты. В своем листочке ты ни о поездке нашей не написала, ни о слайдфильмах моих, да вообще ни о чем... Неужели нечего?
Впрочем, понимаю: надо делать уроки. Это верно, и надо продол¬жать жить "свободной" жизнью. Не обижайся на эти ядовитые упреки. Но придет время, когда ты поймешь, что есть вещи по-настоящему цен¬ные, а есть не очень. Я уже написал тебе, почему долго не отвечал (надеюсь, ты получила письмо?). Неужели так и не поняла, почему? Ведь между твоим первым письмом и тем временем, когда я его получил - по приезде, - было многое, иначе я, конечно, ответил бы сразу же. Кстати, почта наша работает ужасно - хуже, наверное, чем при царе. Во всем мире - кроме нашей свободной страны - письма даже на другие континенты приходят через два-три дня, а в пределах страны - на сле¬дующий, в крайнем случае, через сутки. Об этом в «Л.Г.» прекрасно А. Рубинов писал. У нас же какой-то ужас, все успевает прокиснуть. Я получил твое письмо 22-го... Черт знает, что!
Понимаешь ли ты, почему в этом моем послании сквозят сплошные упреки? Да потому, что твое первое письмо - безоглядное, искреннее, честное, чистое... не знаю уж как еще сказать - один к одному соот¬ветствует всему, что б ы л о! А 5-е сентября, 7-е, да и этот крошеч¬ный легенький листочек - Второе Письмо...Впрочем, ладно, что тут ска¬жешь, если и это искренне, то... Что ж, будем дружить, как говорится.
Посылаю тебе то, что я успел написать перед втором приездом -помнишь, говорил тебе? Без всякой "обработки" и дополнений - это бы¬ло начало письма, которое а тогда так и не успел дописать. Оно при¬надлежит тебе по праву...
И думаю, ребенок, ты понимаешь, что я по тебе тоже очень соскучился - по твоим глазкам, рукам, по твоей очаровательной фигурке, по твоим вздохам в палатке... А насчет «золотой осени», если без намеков и комплексов, то суть, наверное, вот в чем. Если ты хочешь продолжить наше Искусство (что я хочу, разумеется, ясно) и если ты видишь эту возможность с учетом ваших с папой завязанностей на рабо¬те и в школе, и если также еще не поздно и позволяет погода, то дай¬те мне знать - лучше по телефону или телеграммой, письма идут неделя¬ми, на них расчет плохой. Во-первых, если это реально, то можно было бы использовать опять субботу и воскресенье, кроме того, мы с тобой, к примеру, могли бы съездить в то же самое ущелье после школы. Конечно, возникает вопрос уроков и т.д. Если этот вопрос преодолим, я мог бы прилететь на 3-4-5 дней, по обстоятельствам. Конечно, не хотелось бы прилетать зря. И потом пойми меня: нельзя, чтобы я чувствовал себя у вас не очень-то званым гостем. Что же ка¬сается субботы и воскресенья, то, может быть, мы могли бы съездить со своей целью на водохранилище? там ведь, кажется, есть хорошие места. А в будни, после школы - в ущелье.
Короче, подумай и поговори с папой. Я ваши трудности понимаю и не обижусь, если ничего не выйдет. Тогда - до весны или до вашего с ма¬мой приезда в Москву зимой. Я даже папе не буду об этом писать, чтобы не ставить его в неловкое положение. Целиком полагаюсь на тебя. Тут надо учесть все - и погоду, конечно, и ваши трудности со временем и т.д.
Ну, в общем, пока. Крепко-крепко целую тебя, милый ребенок. Жду ответа.
22.09.88
Твой Ю.А.
Привет от Юльки, горячий.
Грустно это было читать, больно, но что я могла? Я даже на вопрос родителей - ну, что он там написал?, - не знала, что толком ответить. Они не подавали виду, что знают, что происходит со мной, я была уверена, что они вообще не в курсе и меня в этом не поймут даже. А глядя со стороны - КАК можно было это все представить? Приехал к папе приятель, взрослый человек, и что у нас может быть? Ну про письма я как-то выкручивалась и объясняла, что мы "подружились" и много говорили в поездках и это не более, чем дружеская переписка. Но даже это звучало дико. Тем более, что если бы он хотя бы сам папе написал что-то, а то мне письма есть, целых два, толстых таких, а отцу - своему другу ни строчки. И я молчу как партизан. И чем дальше, тем сложнее было настаивать на очередном приезде. На основании чего, собственно? Ну, было же вот аж два приезда - сколько ж можно, не все же в жизни праздникам быть, надо учиться, достраивать дом, работать... Готовиться в конце концов к экзаменам, выпускной же год... И я буквально разрыдалась от этих мыслей, от невозможной тоски - что ни родителям я не смогу объяснить, как это все мне нужно, ни ему не смогу объяснить - что я в семье всего лишь ребенок, и по большому счету кто меня будет слушать... И еще больше грусть затопила после прочтения вложенного в письмо листка - самого первого письма, которое он написал так же как и я, сразу после первой поездки, но не дописал и не отправил...
Милая, милая Оленька, вся эта очень удачная поездка окрашена тобой, твои очаровательные добрые глазки, твоя улыбка, твои чуткие руки, губы, волосы, стройная фигурка твоя - все эти трогательные моменты словно бы освещают мягким волшебным светом и горы, и бурные холодные речки, и суровые ели заповедника, множество цветов, малины и земляники, и пустыню с ее песчаными барханами и живописнейшими куртинками саксаула, тамарикса, солянки, полыни и всевозможных ко¬лючек. Твоя тоненькая фигурка так оживляла эти пейзажи, становясь поистине венцом природной красоты и прелести.
А ночи? То в холодной и мокрой палатке, в тесноте и на жесткой подстилке, то на полу в так называемой "гостинице" заповедника, то под звездами в неутихающем комарином звоне - бессонные и мучительные, они становились волнующими и по-своему прекрасными от одной только твоей целомудренной близости, от чуткой и нежной игры наших рук, твоего сбивающегося дыхания, глубоких вздохов, мучительного биения наших сердец - твоего, молодого и неискушенного, однако же вполне женского, пылкого, и моего, бывалого, конечно, много пережившего, и все же такого же молодого по сути, не понимающего, вовсе не приз¬нающего разницы наших возрастов.
И в промежутках между маленькими нашими экспедициями, дома у тебя - за столом под навесом во дворе или во .время наших диспутов с мамой и Юлькой - твои удивительные, веселые, очень женственные глаза, твоя лукавая, кокетливая, добрая улыбка, которой можно любоваться часами. А потом... Потом наше "прощание", осуществление маленькой моей мечты - обнять тебя по-настоящему, прижать к себе тоненькую фигурку, бесконечно дорогую, родную, которой ни при каких обстоятельствах нельзя причинить не только вреда, но и подвер¬гать серьезному искушению, для которого физически ты, конечно, го¬това, но душа твоя еще не окрепла, она должна оформиться, укрепиться, стать хозяйкой себе в этом сложном, хотя и прекрасном мире. Да ведь и так очень много всего, эмоциям нашим есть на чем разгуляться, есть что вспоминать, чему радоваться и - вот он, еще подарок - есть, может быть, чего ждать. "Как жаль, что ты еще маленькая," - сказал я тогда. "Но ведь я вырасту," - спокойно и с женской мудростью ответила ты, когда, осуществляя свою мечту, я, наконец, обнял тебя в твоей комнате и ты с такой доверчивостью прижалась ко мне. Да, ты вырастешь, жизнь, надеюсь, еще впереди, но и сегодня, сейчас, я так благодарен тебе за все. Надеюсь, верю, что и тебе есть что вспоми¬нать, надеюсь, что и для тебя те дни были тоже окрашены...
Дальше приписка от руки - которую я никак не могла прочитать… Две строчки… Ни одного слова не поняла... Хорошо все-таки, что он печатает письма на машинке…
продолжение
"Здравствуй, милый Юра!
Высылаю продолжение и фото нашего алма-атинского фотографа.
Ты знаешь, постоянно чувствую твое присутствие где-то рядом. Все время спрашиваю себя: "Что бы Юра сказал? Искренна ли я? Понравилось бы это Юре?"
"...Теперь я знаю: ты на свете есть
И каждую минуту
Я тобой дышу, тобой живу...
И во сне, и наяву..."
Только что по радио передали.
Милый! Извини - уроки.
До свидания. Целую. Твоя Олька. 16.09.88"
Мне хотелось просто послать весточку, знак... Что я жду... Оказывается, Юра уже отправил письмо - но оно где-то в пути, он позвонил, спрашивал, что же от нас вестей совсем нет, и я опять села за письмо, и опять растеряла почти все слова...
"Здравствуй, милый Юра!
Давно собиралась сесть за большое письмо, да все времени не хватало. Ты в воскресенье позвонил, да мультик посмотрела "Ненаписанное письмо" и решила - все, сажусь. Но опять же - уже 21.30, а я села, но теперь все напишу.
Мама сказала, что ты ждешь наших писем, потому что материала не хватает. Смешно, правда?
...
Сейчас дочитываю книгу "Зажечь свечу". Идея свободы и искренности так меня захватила, что хожу и всем доказываю, какое счастье - быть самим собой. Даже в сочинение по Горькому вклинила ценные мысли Ваших бессмертных произведений. И еще раз говорю - ты умница! И к тому же счастливый человек - ты делаешь то, что хочешь и можешь делать, причем делать хорошо и живешь полнокровной жизнью. Алла Дмитриевна до сих пор под громадным впечатлением от вашей встречи и теперь настроена на все лирическое-поэтическое-изначальное. Будем ставить композицию: стихи из сборника "Чудное мгновение", русский романс, "Девушка и Смерть" Горького и еще что-нибудь в этом роде.
Боже! Если бы ты знал, как я соскучилась! У меня все надежды на зимние каникулы. Мама же теперь "вкалывает" с утра до вечера. Дома теперь только в воскресенье. Устает ужасно, но все говорит про "большие деньги", которые на этом заработает. Так что вся надежда на "большие деньги" и зимние каникулы. Как я мечтаю о встрече. Но боюсь, что опять все сорвется, как в этот раз. Ведь я ждала и сотни раз представляла как все будет, что ни минуты не пройдет впустую. А вела себя, как дура, ты уж извини меня. Если бы я раньше прочитала повесть, все было бы по-другому, я уверена.
А сейчас вынуждена заканчивать. Отключили свет, пишу при свече. Про обещание свое не забыла, постараюсь в следущем письме все написать.
Пока! Целую. Олька. 21.09.88"
И вот наконец, придя из школы - увидела толстый конверт, нет - ДВА! - адресованных МНЕ! Папа только пожал плечами - ему письма не было. Я, еле сдерживая эмоции, взяла конверты и поднялась по лестнице в свою комнату, тут уже открыла первое по времени отправления...
"До чего ж ты хорошее письмо написала, Олечка! Я имею в виду пер¬вое, которое ждало меня на почте и которое ты мне отчасти пересказа¬ла... Какая же ты прелесть, и как приятно все это читать, тем более, что я ведь полностью все разделяю... Увы, мы с тобой как-то плохо простились, ты вообще была совсем чужая 7-го, я, честно говоря, даже испугался... А вообще все было просто чудесно. Больше всего и острей всего в этот раз мне запомнилось конечно то, что было в палатке во вторую ночь, на берегу канала. Слов нет, Олька, такие минуты нечасто бывают в жизни - это «электричество», эта песня и то, что ты мне там говорила и даже слезы твои... Боже мой, как жаль, что это проходит, нельзя любоваться все время, как, например, на слайдах. Хотя в памя¬ти конечно это живет и дай-то Бог, чтобы жило всегда... Ребенок-женщина, темноволосый воробушек в школьном платье, грациозное, строй¬ное, нежное создание, тоненькая девочка в потертой штормовочке, ста¬новящаяся внезапно сильной, прекрасной молодой женщиной на барханах, раскованной, непосредственной, сознающей свою красоту... ты понимаешь, что я еще могу сказать, я тебе уже говорил. Не хотелось бы совращать и «портить» тебя комплиментами, но ты же должна понимать, что пока это в большой степени заслуга природы, сумеешь ли ты сохранить и раз¬вить зависит уже от тебя... об этом мы говорили тоже. Впрочем... Ты же не раз удивляла меня чуткостью, внимательностью, свежестью суждений и т.д. - это уже в какой-то мере чисто твое, только вот сохранилось бы..."
Сколько раз потом я перечитывала эти строчки...
"Да, думаю, ты поняла, почему я пишу на машинке - я тебе говорил. И мне так легче, и тебе, не надо разгадывать ребус… Пусть тебе не кажется это официальным, я привык к машинке больше даже, чем к ручке...
Пленки я уже проявил - первое, что начал делать по приезде. Все получилось здорово. Не зря ты бегала по барханам так самоотверженно, рядом с шоссе... Письмо твое получил на почте в первый же день, естест¬венно, 8-го, очень рад был, даже не ожидал, что оно такое хорошее, во всех отношениях... Но не отвечал сразу, потому что... Плохой все-таки был день 7-го, я не ожидал. Да, у тебя могло быть плохое настроение, но ведь последний день! Неизвестно же, когда мы увидимся теперь, тем более, что мне все же как-то неловко думать о «золотой осени». Вы все дома такие занятые, а я ведь тоже привык к бурной деятельности и болтаться без дела на вашем участке, подбивать тебя на прогул школы, преодолевая недовольство мамы... Да и перед папой неудобно. Хотя - ради дела, ради радости, которая не так-то часто нам выпадает - можно бы¬ло бы… Ну, там, справку у врача взять на пару дней, папе отпросить¬ся или взять за свой счет, не такое уж у него ракетное предприятие... Ты извини, что я так говорю, но я лично всегда так поступал - было бы ради чего! Мы же так хорошо говорили о свободе, помнишь? И папа с мамой тоже заявляли себя совершенно свободными, ты даже их защищала - впервые, кажется, защищала не меня, а от меня... Да, но тут, очевидно, дело уже именно в этом - «ради чего». Есть ли оно - то, ради чего стоит пойти на ухищрения и даже маленький обман? Вопрос свободы в том, вероятно, и заключается: выполнять свои личные жизненные уста¬новки, следовать шкале своих жизненных ценностей или же, наоборот, выполнять предначертания начальства, послушно ценить то, что ценит официальная власть... Быть честным перед своей совестью, сутью, приро¬дой или быть честным перед государственными учреждениями... Второе ведь тоже можно назвать свободой, так что вопрос опять же в том, ка¬кие ценности исповедуешь, во что веришь, что любишь... То есть - «ради чего»...
Ведь и перед вторым приездом я, честно говоря, долго колебался, ехать ли. Но все же настолько хотелось опять видеть тебя, папу, пу¬стыню, спать в палатке и, конечно, фотографировать эту молодую прек¬расную "амазонку", ну, и вообще... ты понимаешь... Потому-то я и ре¬шил позвонить и прямо поставить вопрос: сможем ли мы выехать хотя бы на два дня и непременно в таком же составе - то есть обязательно с тобой...
Да, странно все-таки. Представляешь, я совсем почти не восприни¬маю тебя ребенком (не в смысле бунинском, как в рассказе, а в смысле твоего календарного возраста). Как цифры моего возраста звучат для меня дико и совсем абстрактно, так и твоего. Ты для меня человек, личность, женщина, нечто извечное в тебе, без возраста, что-то может быть «из глубины веков». Ну, скажи, ну, то, что было в самые лучшие минуты - и когда впервые твои руки мне ответили, и когда ты впервые поднесла мою руку к губам, и когда... Знаешь, как-то неловко писать, да я ведь тебе говорил, пойми только, что я все, все помню! Так вот разве в эти мгновения имело хоть какое-то значение, что я весьма взрослый человек, а ты в сущности - по возрасту - почти ребенок? Никакого! Это - без возраста. Или оно есть, или его нет, а возраст ни при чем. Я называю это музыкой, гармонией, не знаю еще чем, но это - суть жизни, высшая ценность, главное, что в жизни есть.
И это ведь было. А значит и есть. И если это ценить, то оно бу¬дет всегда, потому что единственное, что может сохранить бессмертие - это память. А у меня память хорошая... Что же касается 5-го, 7-го... Да, как мне сейчас кажется и как я тебе тоже уже говорил, это и есть пока главный твой недостаток. Он у многих людей, очень многих, в частности и у твоей мамы. То есть это определенное неуважение к чувствам других людей и в общем-то эгоизм. Как бы плохо тебе по какой-то при¬чине ни было, ты не имеешь права заражать своей раздрызганностью, своей внутренней дисгармонией других. Тем более, если эти «другие» хоть немного дороги тебе. В конечном счете тебе же и хуже - ты теря¬ешь симпатию других людей, сама навлекаешь на себя одиночество... Трудно иной раз сдержать себя, но такая дисциплина просто необходи¬ма - да ведь вовсе не обязательно играть оптимизм и хорошее настро¬ение, если его нет, но можно просто по-дружески, по-человечески дать понять человеку, что у тебя что-то не так, что он-то не виноват в этом (иначе же он мучительно ищет свою вину, если он человек хороший, разве ты этого не понимаешь?), что это пройдет и все будет в порядке, а сейчас, мол, извини, не обижайся, но я что-то не в форме... Вот и все. Большего-то ведь и не нужно, мы же все понимаем, что всякое бывает, мало ли... Но зато ты все сохраняешь и когда выздо¬равливаешь, не оказываешься у разбитого корыта...
Ну, ладно, Олька. Буду ждать письма от тебя. Не знаю, как у тебя, а у меня отношение к тебе прежнее, какое - ты слышала в палатке. Хотя конечно очень грустно было видеть тебя вдруг чужой, даже как будто бы злой, грубой... Почему? Непонятно... Самое-то неприятное то, что в тот момент тебя как будто бы нет в твоем теле и, похоже, в твоей душе тоже, в ней поселяется нечто... Я и называю это «карли¬ками», у меня ведь повесть такая есть, я говорил. Понимаешь, даже запах твой меняется, вот ведь как. Впечатление такое, что ты в этот момент сама не понимаешь, что делаешь, а человек, который рядом с то¬бой (то есть в данном случае - я), в общем-то и не знает: а ты-то сама вернешься ли в свое тело и душу?... Вот такие пироги.
Ну, ладно. Что бы ни было, я так благодарен тебе за все. И не¬сколько раз уже перечитывал твое письмо. И просто обожаю твои слайды. И т е б я . С огромным нетерпением жду от тебя письма. Да, ты помнишь, я говорил, что все, что у нас, должно приносить радость, а не горе? Так вот повторяю. Дай тебе Бог радости побольше. Черт с ним, с 7-м, и со всем тем, что будет. Лучшее из того, что было - есть. И будет всегда. А там посмотрим. Вдруг и еще что-то перепадет?
Целую тебя, мой взрослый, очаровательный и обольстительный ребенок! Пока."
Вот это первое письмо - стало, как оказалось позже - определяющим. Уже потом, когда произошло наше расставание, я часто перечитывала его. Конечно, долгое время я воспринимала только первый абзац, меня обычно не баловали комплиментами и похвалами и он был для меня даже вроде терапии: прочитаешь и как-то начинаешь себя человеком ощущать... Но, начиная читать письмо, я конечно всегда дочитывала его до конца, пробегала по строчкам, вздыхая об ушедшем... И только потом, однажды, спустя долгих десять лет, после целой жизни уже, после череды всяких событий, замужества, развода, нового обретения себя - я перечитала это письмо и была поражена, нет - я была В ШОКЕ от того, что жила буквально следуя главным акцентам его, что по большому счету меня и спасло, и помогло стать тем, кто я есть. Я была абсолютно уверена - что принцип "Ради Чего" - по которому я сверяла ВСЁ в своей жизни, рожден мной. И вдруг оказалось, что об этом написано в Первом письме. И мне так захотелось встретиться, вот теперь, когда я все так понимаю, и выразить свою благодарность, и сказать, что, увы, тогда я все-таки была маленькой слишком, чтобы понять, вернее чтобы осознать все, что происходило, и то, что написано в письмах... Я читала их совсем по-другому, выделяя "романтическую линию", и не осознавая особо остального. Как же я была поражена теперь - когда ОСОЗНАЛА, что наша встреча была такой определяющей...
Я начала читать следующее письмо:
Ах, Олька, Олька… Так ждал я твоего письма - если б ты знала! на почту ходил без конца, а получил такой крошечный листочек... А еще говоришь: соскучилась... Вот первое твое письмо - это было действи¬тельно. Ну, да ладно. И на том спасибо.
Итак, ты, главным образом, обвела в газете места о лилиях, не потому ли, что я мечтал тебя именно среди них сфотографировать? Если да, то умница. Но когда теперь?... И что же с "золотой осенью"? Я между прочим, даже в Крым с путевкой не торопился - ждал от вас "специального приглашения". Но, кажется, не дождусь. Впрочем, я по¬нимаю: мы, в сущности, живем в разных измерениях с вами, мне с моей теперешней сравнительно свободной жизнью трудно вспомнить о временах работы и учебы, когда вырваться из лап Государства - с работы ли, с учебы было так неимоверно трудно. Вот почему, кстати, я так остро среагировал при нашем разговоре на вашей кухне о свободе - помнишь, когда мы - без тебя! - вернулись из коротенькой поездки в ущелье? Когда мама выдала текст о том, что, мол, я так же в сущности, несвободен, как вы, а вы так же свободны, как я. Ты еще тогда - чуть ли не впервые! - "выступила" против меня. Но ведь я как раз и имел в виду тот хотя бы факт, что я ведь - ради искусства! ради радости жизни! и во имя Свободы! - могу в принципе приехать к вам когда угодно. Чуть-чуть твоего искреннего желания, согласия папы и мамы - и я готов был бы быть у вас. Потому что то, что я говорил тебе - правда. И в моем отношении к тебе, так сказать, человеческом, и в моем желании фотографировать тебя. Если я в поисках Аполлона мог поехать туда, куда влечет душа - и вовсе не обязательно только за государственный счет, - то неужели не поехал бы в поисках Афродиты? Впрочем, ладно. Если внимательно читаешь книги - поймешь (я имею в виду мои сочинения).
Слайды получились отлично, ты уже знаешь… Но обещания своего ты так и не выполнила - насчет первой поездки, о том, что понравилось... впрочем, понимаю: она уже удалилась. Ничего, я сам напишу и уже начал - спасибо болезни, появилось свободное время, без обычной гонки и суеты. В своем листочке ты ни о поездке нашей не написала, ни о слайдфильмах моих, да вообще ни о чем... Неужели нечего?
Впрочем, понимаю: надо делать уроки. Это верно, и надо продол¬жать жить "свободной" жизнью. Не обижайся на эти ядовитые упреки. Но придет время, когда ты поймешь, что есть вещи по-настоящему цен¬ные, а есть не очень. Я уже написал тебе, почему долго не отвечал (надеюсь, ты получила письмо?). Неужели так и не поняла, почему? Ведь между твоим первым письмом и тем временем, когда я его получил - по приезде, - было многое, иначе я, конечно, ответил бы сразу же. Кстати, почта наша работает ужасно - хуже, наверное, чем при царе. Во всем мире - кроме нашей свободной страны - письма даже на другие континенты приходят через два-три дня, а в пределах страны - на сле¬дующий, в крайнем случае, через сутки. Об этом в «Л.Г.» прекрасно А. Рубинов писал. У нас же какой-то ужас, все успевает прокиснуть. Я получил твое письмо 22-го... Черт знает, что!
Понимаешь ли ты, почему в этом моем послании сквозят сплошные упреки? Да потому, что твое первое письмо - безоглядное, искреннее, честное, чистое... не знаю уж как еще сказать - один к одному соот¬ветствует всему, что б ы л о! А 5-е сентября, 7-е, да и этот крошеч¬ный легенький листочек - Второе Письмо...Впрочем, ладно, что тут ска¬жешь, если и это искренне, то... Что ж, будем дружить, как говорится.
Посылаю тебе то, что я успел написать перед втором приездом -помнишь, говорил тебе? Без всякой "обработки" и дополнений - это бы¬ло начало письма, которое а тогда так и не успел дописать. Оно при¬надлежит тебе по праву...
И думаю, ребенок, ты понимаешь, что я по тебе тоже очень соскучился - по твоим глазкам, рукам, по твоей очаровательной фигурке, по твоим вздохам в палатке... А насчет «золотой осени», если без намеков и комплексов, то суть, наверное, вот в чем. Если ты хочешь продолжить наше Искусство (что я хочу, разумеется, ясно) и если ты видишь эту возможность с учетом ваших с папой завязанностей на рабо¬те и в школе, и если также еще не поздно и позволяет погода, то дай¬те мне знать - лучше по телефону или телеграммой, письма идут неделя¬ми, на них расчет плохой. Во-первых, если это реально, то можно было бы использовать опять субботу и воскресенье, кроме того, мы с тобой, к примеру, могли бы съездить в то же самое ущелье после школы. Конечно, возникает вопрос уроков и т.д. Если этот вопрос преодолим, я мог бы прилететь на 3-4-5 дней, по обстоятельствам. Конечно, не хотелось бы прилетать зря. И потом пойми меня: нельзя, чтобы я чувствовал себя у вас не очень-то званым гостем. Что же ка¬сается субботы и воскресенья, то, может быть, мы могли бы съездить со своей целью на водохранилище? там ведь, кажется, есть хорошие места. А в будни, после школы - в ущелье.
Короче, подумай и поговори с папой. Я ваши трудности понимаю и не обижусь, если ничего не выйдет. Тогда - до весны или до вашего с ма¬мой приезда в Москву зимой. Я даже папе не буду об этом писать, чтобы не ставить его в неловкое положение. Целиком полагаюсь на тебя. Тут надо учесть все - и погоду, конечно, и ваши трудности со временем и т.д.
Ну, в общем, пока. Крепко-крепко целую тебя, милый ребенок. Жду ответа.
22.09.88
Твой Ю.А.
Привет от Юльки, горячий.
Грустно это было читать, больно, но что я могла? Я даже на вопрос родителей - ну, что он там написал?, - не знала, что толком ответить. Они не подавали виду, что знают, что происходит со мной, я была уверена, что они вообще не в курсе и меня в этом не поймут даже. А глядя со стороны - КАК можно было это все представить? Приехал к папе приятель, взрослый человек, и что у нас может быть? Ну про письма я как-то выкручивалась и объясняла, что мы "подружились" и много говорили в поездках и это не более, чем дружеская переписка. Но даже это звучало дико. Тем более, что если бы он хотя бы сам папе написал что-то, а то мне письма есть, целых два, толстых таких, а отцу - своему другу ни строчки. И я молчу как партизан. И чем дальше, тем сложнее было настаивать на очередном приезде. На основании чего, собственно? Ну, было же вот аж два приезда - сколько ж можно, не все же в жизни праздникам быть, надо учиться, достраивать дом, работать... Готовиться в конце концов к экзаменам, выпускной же год... И я буквально разрыдалась от этих мыслей, от невозможной тоски - что ни родителям я не смогу объяснить, как это все мне нужно, ни ему не смогу объяснить - что я в семье всего лишь ребенок, и по большому счету кто меня будет слушать... И еще больше грусть затопила после прочтения вложенного в письмо листка - самого первого письма, которое он написал так же как и я, сразу после первой поездки, но не дописал и не отправил...
Милая, милая Оленька, вся эта очень удачная поездка окрашена тобой, твои очаровательные добрые глазки, твоя улыбка, твои чуткие руки, губы, волосы, стройная фигурка твоя - все эти трогательные моменты словно бы освещают мягким волшебным светом и горы, и бурные холодные речки, и суровые ели заповедника, множество цветов, малины и земляники, и пустыню с ее песчаными барханами и живописнейшими куртинками саксаула, тамарикса, солянки, полыни и всевозможных ко¬лючек. Твоя тоненькая фигурка так оживляла эти пейзажи, становясь поистине венцом природной красоты и прелести.
А ночи? То в холодной и мокрой палатке, в тесноте и на жесткой подстилке, то на полу в так называемой "гостинице" заповедника, то под звездами в неутихающем комарином звоне - бессонные и мучительные, они становились волнующими и по-своему прекрасными от одной только твоей целомудренной близости, от чуткой и нежной игры наших рук, твоего сбивающегося дыхания, глубоких вздохов, мучительного биения наших сердец - твоего, молодого и неискушенного, однако же вполне женского, пылкого, и моего, бывалого, конечно, много пережившего, и все же такого же молодого по сути, не понимающего, вовсе не приз¬нающего разницы наших возрастов.
И в промежутках между маленькими нашими экспедициями, дома у тебя - за столом под навесом во дворе или во .время наших диспутов с мамой и Юлькой - твои удивительные, веселые, очень женственные глаза, твоя лукавая, кокетливая, добрая улыбка, которой можно любоваться часами. А потом... Потом наше "прощание", осуществление маленькой моей мечты - обнять тебя по-настоящему, прижать к себе тоненькую фигурку, бесконечно дорогую, родную, которой ни при каких обстоятельствах нельзя причинить не только вреда, но и подвер¬гать серьезному искушению, для которого физически ты, конечно, го¬това, но душа твоя еще не окрепла, она должна оформиться, укрепиться, стать хозяйкой себе в этом сложном, хотя и прекрасном мире. Да ведь и так очень много всего, эмоциям нашим есть на чем разгуляться, есть что вспоминать, чему радоваться и - вот он, еще подарок - есть, может быть, чего ждать. "Как жаль, что ты еще маленькая," - сказал я тогда. "Но ведь я вырасту," - спокойно и с женской мудростью ответила ты, когда, осуществляя свою мечту, я, наконец, обнял тебя в твоей комнате и ты с такой доверчивостью прижалась ко мне. Да, ты вырастешь, жизнь, надеюсь, еще впереди, но и сегодня, сейчас, я так благодарен тебе за все. Надеюсь, верю, что и тебе есть что вспоми¬нать, надеюсь, что и для тебя те дни были тоже окрашены...
Дальше приписка от руки - которую я никак не могла прочитать… Две строчки… Ни одного слова не поняла... Хорошо все-таки, что он печатает письма на машинке…
продолжение