Картина
Анна ван Дамм проснулась утром в своей спальне. Горничная Марта сидела на низенькой скамеечке и ждала пробуждения госпожи. Очень удачно получилось с этой девушкой: почтительна, расторопна и отлично понимает многие тонкости домашнего хозяйства. Со временем непременно станет управляющей. И внешний вид ее очень устраивал мефрау ван Дамм. Хорошенькая, но не красавица.
Госпожа велела подать умываться, Марта моментально заплела ей волосы в тонкие седые косички и убрала их под скромный черный чепец. Дела поджидали с самого утра, так что платье Марта подала самое официальное.
Завтрак Анна съела, не торопясь - на этом настаивал ее врач. Свежая булочка, несколько кусочков угря, пара ломтиков сыра и чашка шоколада. Умеренность для богатых важна, как смирение для бедных. Труд и умеренность угодны Богу.
Мениэр ван Дамм еще почивал. Он маялся бессонницей и засыпал только под утро. Поэтому до обеда в доме не звенел колокольчик, не звякала посуда и не говорили в полный голос. И все важные дела, которые полагалось делать в первой половине дня, брала на себя супруга хозяина.
Обычно она ходила по городу пешком, но склад торгового дома Ван Даммов был расположен в порту, поэтому распорядилась заложить коляску. Марта думала, что поедет с госпожой, но хозяйка велела тихонько дожидаться в спальне хозяина его пробуждения и прислуживать ему; сама села в экипаж и сказала: "поехали!" Подумала мимолетно: надо Марте купить новый воротничок. Этот, хоть и чистенький, но потерял белизну. Какие-нибудь скромные кружева будут уместны. И, возможно, недорогие жемчужные сережки.
Склад был открыт, и торговые представители нескольких компаний поджидали с образцами шелков. Сама Анна носила только черные платья с белыми манжетами, однако имела тонкий вкус и могла предугадать какие цвета и узоры будут выбирать модницы к новым пасхальным нарядам. Что разойдется на домашние платья, какие цены окажутся приемлемыми, сколько штук шелка стоит брать сразу, пока они не подорожали. Всего отобрала несколько десятков тканей: восемнадцать видов одного только черного шелка, четыре белого, остальное цветное и узорчатое для католичек, приезжих, блудниц и молоденьких женщин, которых баловали отцы и мужья.
Ей с поклоном вручили мешочек с образцами шелков, куда она вложила собственную запись. Велела немедленно доставить товар и прибыть к мениэру ван Дамму не позднее пятницы за подписью и деньгами.
Три часа упорного труда вызвали головную боль и тошноту. Она ехала домой и думала, что после обеда еще должна наведаться в дом престарелых, где была попечительницей, проверить там счета за починку крыши, потом в светлые предвечерние часы позировать художнику для официального портрета попечительниц, а после на совете регентш разбирать жалобу неугомонной Берты Мюссерт. Саму Берту приняли в заведение полгода назад по ходатайству Анны. Она была сварлива и неуживчива. Ссорилась с соседями, дерзила управительнице. А теперь вообще - неслыханное дело - подала жалобу в совет попечительниц.
Обед прошел очень приятно. Петер был оживлен и любезен, и даже цвет лица его порадовал Анну, он был не так бледен, как обычно. «Все-таки славная девушка Марта, - сказала себе госпожа ван Дамм. - Верно понимает свой долг, преданно служит дому, который приютил ее. Как бы не забыть: воротничок и сережки!».
Не вдаваясь в детали, она рассказала, как выбирала в порту товар на следующий год, и муж был благодарен и растроган, просил прилечь отдохнуть и даже не завершив обеда встал и нежно поцеловал ее в лоб. Отдыхать, конечно, не было времени, но суп из крабов и ракушек удался кухарке как никогда. Головная боль унялась, и, отобедав, господа ван Дамм вышли на улицу рука об руку. У ратуши супруги простились: мениэр ван Дамм поклонился жене и вошел в тяжелую дверь, отворенную перед ним стражником, а мефрау, сделав мужу книксен, отправилась на улицу Грот Хелигланд. По дороге думала, что другие обитатели приюта благодарны за кров и еду, покой и тишину, благоухание жасмина весной и дрова для печурки зимой. А Берта не знает ни смирения, ни благодарности.
И как в воду глядела - фрау Мюссерт ждала за воротами. Присела небрежно и сразу начала жаловаться. Анна шла через двор ко входу в комнату регентов и слушала, что Берте не нравится каша, что мясо жилистое, а рыбы почти не дают, что подушка ее порвалась, и перья вылезают, дров недостаточно, колени ломит и печка дымит. Наконец у дверей она подняла ладонь, заставив старуху замолчать: «Вам не нравится то, что стряпают на нашей кухне. А вы знаете, что в Лейдене старикам предоставляют только кров? Они должны просить подаяние, чтобы сварить себе кашу. А у нас приход святого Бавона взял на себя оплату вашей еды. Молитесь усерднее! Если пожертвований будет больше, вы получите персики и шоколад.»
- Не смей насмехаться, Анна! - прошипела Берта. - Я терплю твою заносчивость сорок лет. Думаешь, если ты меня устроила в эту богадельню, то можешь издеваться над моей бедой? Сегодня ты перегнула палку. Поглядим, кто будет смеяться, когда на совете регентш я расскажу, кто ты такая.
- Я дочь честного булочника - тут нечего стыдиться. Меня выдали за приказчика из лавки, и мы с ним трудились все сорок лет без передышки. Сегодня он богатый человек и заседает в ратуше. А ты всю жизнь жалуешься, клянчишь и завидуешь. Взяла бы да зашила дырку в наволочке. Или давай я зашью, мне не трудно. Хорошо, что папа не видит, в кого превратилась его старшая.
- Ну, раз нечего стыдиться, то и отлично. Встретимся на совете, сестрица! Посмотрим, что скажут почтенные дамы из старинных купеческих родов о нашем родстве. - И Берта, резко повернувшись, пошла прочь.
Мефрау ван Дамм поговорила с домоправительницей, посмотрела счета на материалы для починки крыши, справилась, надежен ли кровельщик, попросила отвести ее на задний двор, чтобы самой взглянуть на черепицу. Головная боль разрасталась как снежный ком. Она вернулась в комнату регентов - старик-художник уже приготовился к сеансу. Остальные регентши рассаживались вокруг стола. «Господин Хальс, нельзя ли сегодня обойтись без меня? - спросила Анна. - Я недомогаю.»
- Никак невозможно, - вздернул голову художник, - мы все делаем, что должно и никто не позволяет себе того, что хочет он сам. Мне восемьдесят лет, а я работаю, как тридцатилетний. Вы отлично держитесь на ногах, мефрау, и уж тем более сумеете просидеть час на мягком стуле. И у вас сегодня удивительное выражение лица, - смягчаясь продолжил старый мизантроп, - прежде я такого не видел.
Как раз то, что мне нужно!
Госпожа велела подать умываться, Марта моментально заплела ей волосы в тонкие седые косички и убрала их под скромный черный чепец. Дела поджидали с самого утра, так что платье Марта подала самое официальное.
Завтрак Анна съела, не торопясь - на этом настаивал ее врач. Свежая булочка, несколько кусочков угря, пара ломтиков сыра и чашка шоколада. Умеренность для богатых важна, как смирение для бедных. Труд и умеренность угодны Богу.
Мениэр ван Дамм еще почивал. Он маялся бессонницей и засыпал только под утро. Поэтому до обеда в доме не звенел колокольчик, не звякала посуда и не говорили в полный голос. И все важные дела, которые полагалось делать в первой половине дня, брала на себя супруга хозяина.
Обычно она ходила по городу пешком, но склад торгового дома Ван Даммов был расположен в порту, поэтому распорядилась заложить коляску. Марта думала, что поедет с госпожой, но хозяйка велела тихонько дожидаться в спальне хозяина его пробуждения и прислуживать ему; сама села в экипаж и сказала: "поехали!" Подумала мимолетно: надо Марте купить новый воротничок. Этот, хоть и чистенький, но потерял белизну. Какие-нибудь скромные кружева будут уместны. И, возможно, недорогие жемчужные сережки.
Склад был открыт, и торговые представители нескольких компаний поджидали с образцами шелков. Сама Анна носила только черные платья с белыми манжетами, однако имела тонкий вкус и могла предугадать какие цвета и узоры будут выбирать модницы к новым пасхальным нарядам. Что разойдется на домашние платья, какие цены окажутся приемлемыми, сколько штук шелка стоит брать сразу, пока они не подорожали. Всего отобрала несколько десятков тканей: восемнадцать видов одного только черного шелка, четыре белого, остальное цветное и узорчатое для католичек, приезжих, блудниц и молоденьких женщин, которых баловали отцы и мужья.
Ей с поклоном вручили мешочек с образцами шелков, куда она вложила собственную запись. Велела немедленно доставить товар и прибыть к мениэру ван Дамму не позднее пятницы за подписью и деньгами.
Три часа упорного труда вызвали головную боль и тошноту. Она ехала домой и думала, что после обеда еще должна наведаться в дом престарелых, где была попечительницей, проверить там счета за починку крыши, потом в светлые предвечерние часы позировать художнику для официального портрета попечительниц, а после на совете регентш разбирать жалобу неугомонной Берты Мюссерт. Саму Берту приняли в заведение полгода назад по ходатайству Анны. Она была сварлива и неуживчива. Ссорилась с соседями, дерзила управительнице. А теперь вообще - неслыханное дело - подала жалобу в совет попечительниц.
Обед прошел очень приятно. Петер был оживлен и любезен, и даже цвет лица его порадовал Анну, он был не так бледен, как обычно. «Все-таки славная девушка Марта, - сказала себе госпожа ван Дамм. - Верно понимает свой долг, преданно служит дому, который приютил ее. Как бы не забыть: воротничок и сережки!».
Не вдаваясь в детали, она рассказала, как выбирала в порту товар на следующий год, и муж был благодарен и растроган, просил прилечь отдохнуть и даже не завершив обеда встал и нежно поцеловал ее в лоб. Отдыхать, конечно, не было времени, но суп из крабов и ракушек удался кухарке как никогда. Головная боль унялась, и, отобедав, господа ван Дамм вышли на улицу рука об руку. У ратуши супруги простились: мениэр ван Дамм поклонился жене и вошел в тяжелую дверь, отворенную перед ним стражником, а мефрау, сделав мужу книксен, отправилась на улицу Грот Хелигланд. По дороге думала, что другие обитатели приюта благодарны за кров и еду, покой и тишину, благоухание жасмина весной и дрова для печурки зимой. А Берта не знает ни смирения, ни благодарности.
И как в воду глядела - фрау Мюссерт ждала за воротами. Присела небрежно и сразу начала жаловаться. Анна шла через двор ко входу в комнату регентов и слушала, что Берте не нравится каша, что мясо жилистое, а рыбы почти не дают, что подушка ее порвалась, и перья вылезают, дров недостаточно, колени ломит и печка дымит. Наконец у дверей она подняла ладонь, заставив старуху замолчать: «Вам не нравится то, что стряпают на нашей кухне. А вы знаете, что в Лейдене старикам предоставляют только кров? Они должны просить подаяние, чтобы сварить себе кашу. А у нас приход святого Бавона взял на себя оплату вашей еды. Молитесь усерднее! Если пожертвований будет больше, вы получите персики и шоколад.»
- Не смей насмехаться, Анна! - прошипела Берта. - Я терплю твою заносчивость сорок лет. Думаешь, если ты меня устроила в эту богадельню, то можешь издеваться над моей бедой? Сегодня ты перегнула палку. Поглядим, кто будет смеяться, когда на совете регентш я расскажу, кто ты такая.
- Я дочь честного булочника - тут нечего стыдиться. Меня выдали за приказчика из лавки, и мы с ним трудились все сорок лет без передышки. Сегодня он богатый человек и заседает в ратуше. А ты всю жизнь жалуешься, клянчишь и завидуешь. Взяла бы да зашила дырку в наволочке. Или давай я зашью, мне не трудно. Хорошо, что папа не видит, в кого превратилась его старшая.
- Ну, раз нечего стыдиться, то и отлично. Встретимся на совете, сестрица! Посмотрим, что скажут почтенные дамы из старинных купеческих родов о нашем родстве. - И Берта, резко повернувшись, пошла прочь.
Мефрау ван Дамм поговорила с домоправительницей, посмотрела счета на материалы для починки крыши, справилась, надежен ли кровельщик, попросила отвести ее на задний двор, чтобы самой взглянуть на черепицу. Головная боль разрасталась как снежный ком. Она вернулась в комнату регентов - старик-художник уже приготовился к сеансу. Остальные регентши рассаживались вокруг стола. «Господин Хальс, нельзя ли сегодня обойтись без меня? - спросила Анна. - Я недомогаю.»
- Никак невозможно, - вздернул голову художник, - мы все делаем, что должно и никто не позволяет себе того, что хочет он сам. Мне восемьдесят лет, а я работаю, как тридцатилетний. Вы отлично держитесь на ногах, мефрау, и уж тем более сумеете просидеть час на мягком стуле. И у вас сегодня удивительное выражение лица, - смягчаясь продолжил старый мизантроп, - прежде я такого не видел.
Как раз то, что мне нужно!