Картина
Анна ван Дамм проснулась утром в обычный час. Горничная Марта сидела на низеньком стульчике и ждала пробуждения госпожи. Очень удачно получилось с этой девушкой: почтительна, расторопна и вникает в тонкости домашнего хозяйства. Со временем станет домоправительницей. И внешний вид ее очень устраивал мэйфрау ван Дамм. Хорошенькая, но не красавица.
Госпожа велела подать умываться. Потом Марта заплела ей волосы в тонкие седые косички и убрала их под скромный белый чепец. Платье приготовила самое официальное, потому что дела поджидали прямо с утра.
Завтрак Анна съела, не торопясь - на этом настаивал ее врач. Свежая булочка, несколько кусочков угря, пара ломтиков сыра и чашка шоколада.
Умеренность для богатых важна, как смирение для бедных. Труд и умеренность угодны Богу.
Мениэр ван Дамм еще почивал. Он маялся бессонницей и засыпал только под утро. Поэтому до обеда в доме не звенел колокольчик, не звякала посуда и не говорили в полный голос. И все важные дела, которые полагалось делать в первой половине дня, брала на себя супруга хозяина.
Обыкновенно она ходила по городу пешком, но склад торгового дома Ван Даммов располагался в порту. Далеко… на такие длинные прогулки дня не хватит. Поэтому распорядилась заложить коляску. Марта собиралась поехать с госпожой, но хозяйка велела дожидаться в спальне хозяина его пробуждения и прислуживать ему; сама села в экипаж и сказала трогаться. Подумала мимолетно: надо Марте купить новый воротничок. Этот, хоть и чистенький, но потерял белизну. Какие-нибудь скромные кружева будут уместны. И, возможно, недорогие жемчужные сережки.
Склад был открыт, и торговые представители нескольких компаний поджидали с образцами шелков. Сама Анна носила только черные платья с белыми манжетами, однако имела тонкий вкус и могла предугадать какие цвета и узоры будут выбирать модницы к новым пасхальным нарядам. Что разойдется на домашние платья, какие цены окажутся приемлемыми, сколько штук шелка стоит брать сразу, пока они не подорожали. Всего отобрала несколько десятков тканей: восемнадцать видов одного только черного шелка, четыре белого, остальное цветное и узорчатое для католичек, приезжих, блудниц и молоденьких женщин, которых баловали отцы и мужья.
Ей с поклоном вручили мешочек с образцами шелков, куда она вложила собственную запись. Велела доставить товар не позднее пятницы и немедленно прибыть к мениэру ван Дамму за подписью и деньгами.
Три часа упорного труда вызвали головную боль и тошноту. Она ехала домой и думала, что после обеда еще должна наведаться в дом престарелых, где была попечительницей, проверить там счета за починку крыши, потом в светлые предвечерние часы позировать художнику для официального портрета попечительниц, а после на совете регентш разбирать жалобу неугомонной Бетти. Сварливую и неуживчивую старуху Берту Мюссарт приняли в заведение всего полгода назад по ходатайству Анны. Она просила приглядеть за своей протеже - и ей доносили: ссорится с соседями, дерзит управительнице. А теперь вообще - неслыханное дело - подала жалобу в совет попечительниц.
Обед прошел очень приятно. Петер был оживлен и любезен, и даже цвет лица его порадовал Анну, он был не так бледен, как обычно. «Все-таки славная девушка Марта, - сказала себе госпожа ван Дамм. - Верно понимает свой долг, преданно служит дому, который приютил ее. Как бы не забыть: воротничок и сережки!».
Не вдаваясь в детали, она рассказала, как выбирала в порту товар на следующий год, и муж был благодарен и растроган, просил прилечь отдохнуть и даже не завершив обеда встал и нежно поцеловал ее в лоб. Отдыхать, конечно, не было времени, но суп из крабов и ракушек удался кухарке как никогда. Головная боль унялась, и, отобедав, господа ван Дамм вышли на улицу рука об руку. У ратуши супруги простились: мениэр ван Дамм поклонился жене и вошел в тяжелую дверь, отворенную перед ним стражником, а мэйфрау, сделав мужу книксен, отправилась на улицу Грот Хелигланд. По дороге думала, что другие обитатели приюта благодарны за кров и еду, покой и тишину, благоухание жасмина весной и дрова для печурки зимой. А Бетти не знает ни смирения, ни благодарности.
И как в воду глядела - фрау Мюссерт ждала за воротами. Присела небрежно и сразу начала жаловаться, что каша без масла и в щели дует. Анна шла через длинный двор, навстречу ей спешила управительница, низко приседая на ходу и приятно улыбаясь. А Берта все нудила, что мясо жилистое, а рыбы совсем не дают, что подушка ее порвалась, перья вылезают, дров недостаточно, колени ломит и печка дымит. Наконец у дверей мэйфрау ван Дамм подняла ладонь, заставив нахалку замолчать: «Вам не нравится то, что стряпают на нашей кухне. Вы знаете, что в Лейдене старикам предоставляют только кров? Они должны просить подаяние, чтобы сварить себе кашу. А у нас приход святого Бавона взял на себя оплату вашей еды. Молитесь усерднее! Если пожертвований будет больше, вы получите персики и шоколад».
- Не смей насмехаться, Анни! - прошипела Берта. - Я терплю твою заносчивость сорок лет. Думаешь, если ты меня устроила в эту богадельню, то можешь издеваться? Да ты ничем не лучше меня! Пока мы жили в родительском доме, за мной ухлестывали все парни квартала, а ты только и пригодна была молитвенник читать. Богатый муж, холодное сердце, постная мина, да тощая задница - вот и все, что у тебя свое. Остальное принадлежит торговому дому. Да и муж, видать, твое сухопарое высочество не слишком жалует. Небось, твой толстопузый нашел себе хорошенькую служаночку, а на тебя у него и раз в год не встает. Даже ребеночка зачать не сумела.
- А ты сумела, - закричала Анна, - так почему твои дочери не взяли тебя к себе? Отчего пришлось у заносчивой сестры просить протекции, чтобы пристроиться в этот дом, который так ненавидишь? А я скажу, почему! Жить с такой сукой только святая согласится! А твоим дочерям до святых ой как далеко. Они, Бетина, такие же потаскухи, как и ты!
Управительница ахнула и прижала ладони к горящим щекам.
- Ты перегнула палку, сестричка, - с каким-то даже наслаждением проговорила Берта. - Поглядим, как у твоих регентш челюсти отвиснут, когда я им расскажу, что мы с тобой выросли в одной лачуге!
- Я дочь честного булочника, - твердо сказала Анна, - тут нечего стыдиться. Меня выдали за приказчика из соседней лавки, и мы с ним трудились все сорок лет без передышки. Сегодня он богатый человек и заседает в ратуше. А ты всю жизнь блудишь, клянчишь и завидуешь. Взяла бы да зашила дырку в наволочке. Или давай я зашью, мне нетрудно. Хорошо, что папа не видит, в кого превратилась его старшая. Не тому он тебя учил!
- Ну, раз нечего стыдиться, то и отлично. Встретимся на совете, Анни! Посмотрим, что скажут почтенные дамы о нашем родстве. - И Берта, резко повернувшись, пошла прочь.
Мэйфрау ван Дамм вошла в комнату и села к резному столу красного дерева. Попила водички из хрустального стакана, посмотрела счета на материалы для починки крыши, справилась, надежен ли кровельщик, попросила отвести ее на задний двор, чтобы самой взглянуть на черепицу. Головная боль разрасталась как снежный ком. Анна вернулась в зал - старик-художник уже приготовился к сеансу. Остальные регентши рассаживались вокруг стола. «Господин Хальс, нельзя ли сегодня обойтись без меня? - спросила Анна. - Я недомогаю».
- Никак невозможно, - вздернул голову художник, - мы все делаем, что должно и никто не позволяет себе того, чего хочет сам. Мне восемьдесят лет, а я работаю, как тридцатилетний. Вы отлично держитесь на ногах и сумеете просидеть час на мягком стуле. И у вас сегодня удивительное выражение лица, - смягчаясь, продолжил старый болван, - прежде я такого не видел. Будто лицо ваше вывернули наизнанку. Как раз то, что мне нужно!
Госпожа велела подать умываться. Потом Марта заплела ей волосы в тонкие седые косички и убрала их под скромный белый чепец. Платье приготовила самое официальное, потому что дела поджидали прямо с утра.
Завтрак Анна съела, не торопясь - на этом настаивал ее врач. Свежая булочка, несколько кусочков угря, пара ломтиков сыра и чашка шоколада.
Умеренность для богатых важна, как смирение для бедных. Труд и умеренность угодны Богу.
Мениэр ван Дамм еще почивал. Он маялся бессонницей и засыпал только под утро. Поэтому до обеда в доме не звенел колокольчик, не звякала посуда и не говорили в полный голос. И все важные дела, которые полагалось делать в первой половине дня, брала на себя супруга хозяина.
Обыкновенно она ходила по городу пешком, но склад торгового дома Ван Даммов располагался в порту. Далеко… на такие длинные прогулки дня не хватит. Поэтому распорядилась заложить коляску. Марта собиралась поехать с госпожой, но хозяйка велела дожидаться в спальне хозяина его пробуждения и прислуживать ему; сама села в экипаж и сказала трогаться. Подумала мимолетно: надо Марте купить новый воротничок. Этот, хоть и чистенький, но потерял белизну. Какие-нибудь скромные кружева будут уместны. И, возможно, недорогие жемчужные сережки.
Склад был открыт, и торговые представители нескольких компаний поджидали с образцами шелков. Сама Анна носила только черные платья с белыми манжетами, однако имела тонкий вкус и могла предугадать какие цвета и узоры будут выбирать модницы к новым пасхальным нарядам. Что разойдется на домашние платья, какие цены окажутся приемлемыми, сколько штук шелка стоит брать сразу, пока они не подорожали. Всего отобрала несколько десятков тканей: восемнадцать видов одного только черного шелка, четыре белого, остальное цветное и узорчатое для католичек, приезжих, блудниц и молоденьких женщин, которых баловали отцы и мужья.
Ей с поклоном вручили мешочек с образцами шелков, куда она вложила собственную запись. Велела доставить товар не позднее пятницы и немедленно прибыть к мениэру ван Дамму за подписью и деньгами.
Три часа упорного труда вызвали головную боль и тошноту. Она ехала домой и думала, что после обеда еще должна наведаться в дом престарелых, где была попечительницей, проверить там счета за починку крыши, потом в светлые предвечерние часы позировать художнику для официального портрета попечительниц, а после на совете регентш разбирать жалобу неугомонной Бетти. Сварливую и неуживчивую старуху Берту Мюссарт приняли в заведение всего полгода назад по ходатайству Анны. Она просила приглядеть за своей протеже - и ей доносили: ссорится с соседями, дерзит управительнице. А теперь вообще - неслыханное дело - подала жалобу в совет попечительниц.
Обед прошел очень приятно. Петер был оживлен и любезен, и даже цвет лица его порадовал Анну, он был не так бледен, как обычно. «Все-таки славная девушка Марта, - сказала себе госпожа ван Дамм. - Верно понимает свой долг, преданно служит дому, который приютил ее. Как бы не забыть: воротничок и сережки!».
Не вдаваясь в детали, она рассказала, как выбирала в порту товар на следующий год, и муж был благодарен и растроган, просил прилечь отдохнуть и даже не завершив обеда встал и нежно поцеловал ее в лоб. Отдыхать, конечно, не было времени, но суп из крабов и ракушек удался кухарке как никогда. Головная боль унялась, и, отобедав, господа ван Дамм вышли на улицу рука об руку. У ратуши супруги простились: мениэр ван Дамм поклонился жене и вошел в тяжелую дверь, отворенную перед ним стражником, а мэйфрау, сделав мужу книксен, отправилась на улицу Грот Хелигланд. По дороге думала, что другие обитатели приюта благодарны за кров и еду, покой и тишину, благоухание жасмина весной и дрова для печурки зимой. А Бетти не знает ни смирения, ни благодарности.
И как в воду глядела - фрау Мюссерт ждала за воротами. Присела небрежно и сразу начала жаловаться, что каша без масла и в щели дует. Анна шла через длинный двор, навстречу ей спешила управительница, низко приседая на ходу и приятно улыбаясь. А Берта все нудила, что мясо жилистое, а рыбы совсем не дают, что подушка ее порвалась, перья вылезают, дров недостаточно, колени ломит и печка дымит. Наконец у дверей мэйфрау ван Дамм подняла ладонь, заставив нахалку замолчать: «Вам не нравится то, что стряпают на нашей кухне. Вы знаете, что в Лейдене старикам предоставляют только кров? Они должны просить подаяние, чтобы сварить себе кашу. А у нас приход святого Бавона взял на себя оплату вашей еды. Молитесь усерднее! Если пожертвований будет больше, вы получите персики и шоколад».
- Не смей насмехаться, Анни! - прошипела Берта. - Я терплю твою заносчивость сорок лет. Думаешь, если ты меня устроила в эту богадельню, то можешь издеваться? Да ты ничем не лучше меня! Пока мы жили в родительском доме, за мной ухлестывали все парни квартала, а ты только и пригодна была молитвенник читать. Богатый муж, холодное сердце, постная мина, да тощая задница - вот и все, что у тебя свое. Остальное принадлежит торговому дому. Да и муж, видать, твое сухопарое высочество не слишком жалует. Небось, твой толстопузый нашел себе хорошенькую служаночку, а на тебя у него и раз в год не встает. Даже ребеночка зачать не сумела.
- А ты сумела, - закричала Анна, - так почему твои дочери не взяли тебя к себе? Отчего пришлось у заносчивой сестры просить протекции, чтобы пристроиться в этот дом, который так ненавидишь? А я скажу, почему! Жить с такой сукой только святая согласится! А твоим дочерям до святых ой как далеко. Они, Бетина, такие же потаскухи, как и ты!
Управительница ахнула и прижала ладони к горящим щекам.
- Ты перегнула палку, сестричка, - с каким-то даже наслаждением проговорила Берта. - Поглядим, как у твоих регентш челюсти отвиснут, когда я им расскажу, что мы с тобой выросли в одной лачуге!
- Я дочь честного булочника, - твердо сказала Анна, - тут нечего стыдиться. Меня выдали за приказчика из соседней лавки, и мы с ним трудились все сорок лет без передышки. Сегодня он богатый человек и заседает в ратуше. А ты всю жизнь блудишь, клянчишь и завидуешь. Взяла бы да зашила дырку в наволочке. Или давай я зашью, мне нетрудно. Хорошо, что папа не видит, в кого превратилась его старшая. Не тому он тебя учил!
- Ну, раз нечего стыдиться, то и отлично. Встретимся на совете, Анни! Посмотрим, что скажут почтенные дамы о нашем родстве. - И Берта, резко повернувшись, пошла прочь.
Мэйфрау ван Дамм вошла в комнату и села к резному столу красного дерева. Попила водички из хрустального стакана, посмотрела счета на материалы для починки крыши, справилась, надежен ли кровельщик, попросила отвести ее на задний двор, чтобы самой взглянуть на черепицу. Головная боль разрасталась как снежный ком. Анна вернулась в зал - старик-художник уже приготовился к сеансу. Остальные регентши рассаживались вокруг стола. «Господин Хальс, нельзя ли сегодня обойтись без меня? - спросила Анна. - Я недомогаю».
- Никак невозможно, - вздернул голову художник, - мы все делаем, что должно и никто не позволяет себе того, чего хочет сам. Мне восемьдесят лет, а я работаю, как тридцатилетний. Вы отлично держитесь на ногах и сумеете просидеть час на мягком стуле. И у вас сегодня удивительное выражение лица, - смягчаясь, продолжил старый болван, - прежде я такого не видел. Будто лицо ваше вывернули наизнанку. Как раз то, что мне нужно!