Ювелирный магазин
Лиза проснулась среди ночи в слезах и с отчаяньем осознала, что ей уже тридцатый год. Мысли стали метаться от одного предмета к другому, и куда ни кинутся - всюду катастрофа. Жизнь почти закончена, а она бездетна и бесталанна. И даже заболеть не вправе, потому что матушка только ею и жива. Она села на кровати и, как научил папенька, глубоко вздохнула три раза. После третьего выдоха, особенно медленного и спокойного, дрожь в руках унялась. Не включая электрического освещения, накинула на плечи шаль, прошлась босиком по ковру спальни и устроилась в кресле. Теперь по методике следовало разложить свои тревоги на составляющие - как в физике Краевича разлагают результирующую силу по двум перпендикулярным направлениям.
Тридцать лет - и что? Не молода, конечно, но ведь годы эти прожиты прекрасно, так ведь? Лешеньку любила. Замужество имела самое счастливое. Только последний год, как Господь прибрал Алексея скоротечною чахоткою, а после похорон папенькино сердце не выдержало - ну, да об этом что уж теперь… Об этом она уже полгода не плачет. Жить надобно. Дело семейное вести, за хозяйством надзирать, маменьку навещать. Так что она себе положила плакать только в церкви и на кладбище.
Теперь второе - бездетность. Может, оно и лучше, что не родилось дитя, которому суждено жить сиротой. Кем бы она была, кабы папенька не учил ее всему, не объяснял бы мир и себя самое, не поддерживал и не образовывал? Страшно подумать. А раз так, значит то, что она есть теперь, не так уж и дурно. Гимназию закончила с золотой медалью, а по рисованию так и первый приз Академии художеств для женских гимназий получила. Ювелирному делу обучена не хуже других мастеров. Огранкой камней, конечно, не занимается, зато за гравированными ею вещицами заказчики иной раз приезжают из самого Петербурга. И управление семейным ювелирным заведением поставлено не худо. Грех пожаловаться - финансовые дела в полном порядке. С банком отношения вполне безмятежные. Так что если встретится мужчина, за которого можно пойти замуж, то не важно, какого он будет достатка. Портсигары, брошки да часы семью прокормят. Другое дело, что после Лешеньки сыскать человека, за которого захочется под венец совсем непросто. Но ребеночка родить необходимо. А если бы успела, то и двоих… Еще лет пять или восемь у нее есть. Хорошо бы инженера-путейца с карими глазами. Или доктора… на крайний случай гимназический учитель. Только не латинист, конечно, а по физике и математике…
Эти мысли заставили ее еще повздыхать, а там уж забраться в постель и заснуть почти безмятежно.
Когда Настя разбудила в девятом часу, она хоть и чувствовала, что проспать может до обеда, но встала и занялась умыванием, как ни в чем не бывало. Надела новый корсет, велела затянуть, как следует. Платье выбрала зеленое, под цвет глаз, Лешенька говорил, что она в нем особенно хороша. Волосы Настя убрала хозяйке по своему разумению - можно довериться ее вкусу. Не торопясь, выпила кофе, горячий бублик разрезала пополам, намазала маслом, умяла до последней крошки и почувствовала, что готова начать всю круговерть повседневных забот. К десяти - как заведено - подошла к магазину. Полюбовалась новой вывеской: «Всѣмъ сестрамъ по серьгамъ». Иные упрекали, что несерьезно. Дескать, солидному делу нужно и название не легкомысленное. Но Лиза держалась уверенно - двадцатый век начался. И репутация у заведения хорошая. Вряд кого остановит красивая золотом по зеленому стеклу забавная надпись. Тем более, внизу помельче шрифтом твердым без завитушек указано: «Гордѣевъ и дочь».
Посетителей в такую рань еще не было, так что приказчик полировал прилавок и застекленные витринки красного дерева. Федор Кузьмич в мастерской вставлял камушки в брошь в форме скрипичного ключа - его любимые изделия, которые и расходились прекрасно. Всякой барышне кажется, что она играет, как Рахманинов, и поет, как Патти, так что скрипичный ключ в подарок, а тем более усыпанный бриллиантиками, любая примет с удовольствием.
Елизавета Прокофьевна пожелала доброго утра обоим, прошла в свой кабинет и занялась бухгалтерией. Что говорить - папенька не ошибся, когда продал наследственную лавку на Гороховой и построил по своему проекту магазин в Сестрорецке. Мама не соглашалась уезжать из Петербурга. Плакала и твердила, что они разорятся. Родители ужасно и на этот раз окончательно поссорились. Отец не стал продавать квартиру в Петербурге, а просто купил милый домик в Сестрорецке, куда и переехал с дочерью, как только она закончила гимназию. На Гороховой покупателей, конечно, больше. Зато в Сестрорецке они одни. И отдыхающие курорта, соскучившись, непременно заглянут к ним. А многие и по второму разу с букетиком для хозяйки. Приветливость у Лизы самая натуральная и, если не очень занята, то поболтать с образованными людьми - ее первое удовольствие. Туалеты на ней всегда по моде, и корсеты из Парижа. Это не для прихоти, а как говорят побывавшие в Американских Штатах “Just business”. Никогда порядочный человек не позволит себе несколько раз войти в магазин и ничего не купить. Дамы, конечно, могли бы, но соблазняются прелестными вещицами, часть из которых выписывают из Вены по каталогам, а часть изготовляют сами - Федор Кузьмич, папенька и Лизанька. Теперь только вдвоем с Федором Кузьмичом…
Два раза в месяц Лиза ездила навестить мать. Как всегда, отправлялась с наилучшими намерениями, а возвращалась редко когда не расстроенная и раздосадованная. Каждый раз просила маменьку переехать в Сестрорецк. Уверяла, что так могла бы гораздо лучше заботиться о ней, знать, что ее здоровье благополучно, а в противном случае немедленно принимать меры - врачи в Сестрорецке самые наилучшие. И каждый раз Ирина Михайловна говорила, что не может жить в глуши без концертов, вернисажей и Мариинского театра. И никогда Лизе не хватало духа напрямик спросить, сколько раз она бывала в театре с тех пор, как они живут на два дома. А стоит ей стать понастойчивей, как мама намекает, что дочь хлопочет из денежного интереса к квартире, половина которой принадлежит ей по наследству. А если не об этом, то уж непременно о Лизином замужестве. И тут маменька не упускает никакой возможности упомянуть ее возраст и отозваться неодобрительно о Лизином образе жизни. Женихи у нее всегда под рукой. Сорокалетние вдовствующие купцы или непутевые сыновья ее гимназических подруг, так и не женившиеся к тридцати годам. Поцеловав ее на прощание и усевшись в вагоне, Елизавета Прокофьевна иногда думает, что материнское упрямство в решении остаться в Петербурге, хоть и обходится недешево, а все же дает спокойствие и душевное равновесие на две недели, остающиеся до следующего визита. Если бы маменька переселилась к ней, не надо было бы содержать в столице прислугу - Настя и кухарка Глаша за то же жалованье играючи справились бы с семьей из двух человек. Не пришлось бы оплачивать ее счета на электричество, уголь, дворника и, бог знает, на что еще. Зато не было бы ни единого обеда в тишине и по собственному вкусу. Господь милостив!
В одном мама была права. Что говорить, она и сама не забывала, что замуж идти необходимо. И партии возможные встречаются не так уж редко. Некоторые офицеры, покинув курорт, продолжают писать ей письма месяцами. И пожелай она проявить благосклонность к их ухаживаниям, замужество было бы вполне возможно, невзирая даже на то, что папенька принадлежал к купеческому сословию. И давеча в магазин зашел господин, проявивший незаурядную осведомленность в искусстве. Высказывал разумные суждения о Венском модерне и даже некоторое знакомство с обществом Сецессион. Трудно было не заметить, что образованная и оживленная художница ему понравилась - есть ли хоть одна женщина, которая не почувствует момент, когда внимание мужчины становится на градус теплее вежливости и предписанного обычаем почтения к даме.
Встреча их вышла забавной: он вошел в магазин - в торговом зале было пусто. Однако дверь в мастерскую оказалась открыта. Там за столом с верстачком сидела женщина в фартуке.
- Одну секундочку, сударь, сейчас же к вам выйду. Оглядитесь пока, может что-нибудь придется по вкусу, - весело сказала она. Он огляделся. На стенах за прилавком и между шкафами висели необычные предметы - прямоугольные, круглые, овальные блестящие металлические пластины, фраже, наверное, с чудесно выгравированным черненым цветочным орнаментом.
- А вот и я! - женщина из мастерской встала за прилавок. - Что месье понравилось у нас?
- Голубушка, я бы хотел поговорить с хозяином магазина, не могла бы ты его позвать?
- Я и есть хозяин, милостивый государь, Елизавета Прокофьевна Гордеева-Стасова, - сказала дама, снимая фартук. - Хозяйка и мастерица. Чем могу служить? - слова ее были строги, а в глазах чудился смех. Полный афронт. Покупатель рассыпался в извинениях и представился: Петр Сергеевич Лобанов. Хозяйка смягчилась и пояснила, что обычно в магазине имеется приказчик, а в мастерской старший мастер, но вот именно сегодня она одна за всех. Он сказал, что в восторге от оригинальных работ на стенах, напоминающих лучшие изделия Венского модерна, Климта и Отто Вагнера. Она улыбнулась.
- Я непременно зайду к вам завтра, - сказал он, - нужно прикинуть, кому я должен сделать подарки и какие именно.
И пошло-поехало… Князь Лобанов поправлял здоровье в санатории после ранения на дуэли. Вначале он просто заинтересовался интересной женщиной, потом стал думать о ней на прогулках, во время процедур и бессонными ночами. Потом посылал букеты, умолял разрешения пригласить ее покататься в его автомобиле, скупил почти все ее работы, пытался свозить в Эрмитаж, где имел возможность показать великолепные залы, закрытые для публичных посещений - она оставалась неприступна. Он дважды продлевал срок своего лечения, но в конце концов вынужден был отъехать в Петербург на службу.
Накануне дня отъезда он отослал через своего лакея письмо. Там говорилось:
«Уважаемая Елизавета Прокофьевна, знаю, что нет нужды изъяснять Вам, что полюбил Вас с первого взгляда. Вы, конечно, это и сами заметили. Но хочу заверить Вас в том, что чувства мои и сильны, и чисты. А намерения у меня самые серьезные. Прошу Вас об одном: дайте мне возможность приватно объясниться с Вами. Если это невозможно здесь - в маленьком городке все на виду, я готов поехать за Вами в Петербург, а хоть бы и в Вену. Подарите мне полчаса для объяснений, и обещаю с полным уважением отнестись к любому Вашему решению.
Остаюсь в надежде на благоприятный ответ.
Ваш Петр.»
Ответ был получен тотчас - Елизавета Прокофьевна велела лакею дожидаться и отослала с ним же.
«Милостивый Государь Петр Сергеевич! Я абсолютно уверена в том, что Вы человек чести и потому даже не прошу Вас уничтожить это письмо. Ясно, что Вы поступите именно так. Поэтому я намерена писать Вам с предельной искренностью, не выбирая слов и не замутняя то, что хочу сказать приличными эвфемизмами, как это принято у деликатных людей. Я соблюдаю полную учтивость и деликатность по отношению к своим клиентам, поскольку нимало не озабочена тем, чтобы они поняли мои подлинные чувства.
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что Вы действительно любите меня, как и говорите. Более того, Вы не имеете обдуманного намеренья меня соблазнить и предложить мне стать Вашей содержанкой. Верьте - я глубоко ценю Ваше уважение. Учитывая разницу нашего социального положения, такую попытку сделал бы на Вашем месте почти всякий. Мне кажется, Ваше чувство ко мне таково, что невзирая на огромное сопротивление семьи и всего общества, Вы собираетесь сделать мне официальное предложение вступить в законный брак. Я ни в коем случае не могу допустить этого. Было бы нестерпимым и совершенно незаслуженным уроном Вашему достоинству, если бы Вы, именитый князь из старинного рода, сделали предложение мещанке и получили отказ. А ведь так бы и вышло.
Дорогой Петр Сергеевич! Вы человек образованный, чувствительный и остроумный и, разумеется, нравитесь мне. Иного и быть не могло. Мне было приятно Ваше общество. Это чувство замечательно может быть выражено по-английски. Они говорят: "I like him". Однако любовь - love - нечто другое. Это когда присутствие любимого ощущаешь без участия зрения и слуха - иными чувствами, не знакомыми физиологам. И это присутствие составляет твое счастье. Я любила - я помню. Такое чувство дается не по заслугам и не по правилам - оно чудо.
Мне придется выйти замуж, и в замужестве обойтись одной симпатией, ибо еще одной любви дождаться не надеюсь. Но я выйду замуж за человека, не отягощенного богатством, связями в обществе, поместьями и множеством обязательств по отношению к равным, высшим и низшим. Многие женщины мечтают об этом. А меня бросает в дрожь при мысли о вашем образе жизни, который мне пришлось бы разделить. Я независима и свободна, и останусь таковой, обвенчавшись с человеком образованным, увлеченным своей профессией, лишенным предрассудков и разделяющим мои представления о жизни. Я ненавижу бедность - кажется, кроме безумия и болезни, в жизни нет ничего страшнее ее. Однако и богатство, и связанные с ним обязательства и ограничения пугают и отвращают меня.
Прощайте, дорогой Петр Сергеевич! Наша встреча была болезненна для нас обоих. По крайней мере я рада, что не внесла разлад в Вашу семью, не причинила ущерба Вашим отношениям с родителями, сестрой и бабушкой. Прощайте, голубчик! Будьте счастливы!
Нет необходимости более посещать мой магазин - я вышлю счета за неоплаченные еще покупки на Ваш петербургский адрес
Е. Гордеева-Стасова
Эпилог
Петр Сергеевич женился на молодой вдове беспутного князя Дадиани, с которым когда-то учился в пажеском корпусе. Семейная жизнь устроилась легко и удобно, но с началом войны он использовал свои связи и добился, чтобы несмотря на возраст его приняли в Гатчинскую военную авиационную школу. По окончании курса был направлен летчиком в Авиационный отряд Балтийского флота. Осенью 1915 года его самолет не вернулся из очередного полета. Список пропавших без вести пополнился именем князя Петра Сергеевича Лобанова.
Елизавета Прокофьевна вышла замуж за приват-доцента Петербургского политехнического института и вместе с ним уехала в американские соединенные штаты по приглашению Бостонского университета. Они намеревались вернуться по истечении контракта, но в Европе бушевала война, потом Россию захватил революционный хаос, сменившийся террором. Возврат стал невозможным. Ни она, ни ее сыновья, побывать в Петербурге не смогли, а быть может и не хотели. Но одна из внучек, увлеченная историей семьи, приезжала в восьмидесятом, и даже съездила в Сестрорецк. На месте салона "Всѣмъ сестрамъ по серьгамъ" располагался скучнейший магазин канцелярских товаров, где продавались необъяснимые бланки, книжечки каких-то квитанций и бухгалтерские книги. Самым привлекательным предметом в магазине была нотная тетрадь со скрипичным ключом на обложке. И Лиза купила ее из любви и нежности к покойной бабке, которая к пятнадцатому дню рождения подарили ей прелестную золотую брошечку в виде скрипичного ключа, усыпанного бриллиантиками.
Тридцать лет - и что? Не молода, конечно, но ведь годы эти прожиты прекрасно, так ведь? Лешеньку любила. Замужество имела самое счастливое. Только последний год, как Господь прибрал Алексея скоротечною чахоткою, а после похорон папенькино сердце не выдержало - ну, да об этом что уж теперь… Об этом она уже полгода не плачет. Жить надобно. Дело семейное вести, за хозяйством надзирать, маменьку навещать. Так что она себе положила плакать только в церкви и на кладбище.
Теперь второе - бездетность. Может, оно и лучше, что не родилось дитя, которому суждено жить сиротой. Кем бы она была, кабы папенька не учил ее всему, не объяснял бы мир и себя самое, не поддерживал и не образовывал? Страшно подумать. А раз так, значит то, что она есть теперь, не так уж и дурно. Гимназию закончила с золотой медалью, а по рисованию так и первый приз Академии художеств для женских гимназий получила. Ювелирному делу обучена не хуже других мастеров. Огранкой камней, конечно, не занимается, зато за гравированными ею вещицами заказчики иной раз приезжают из самого Петербурга. И управление семейным ювелирным заведением поставлено не худо. Грех пожаловаться - финансовые дела в полном порядке. С банком отношения вполне безмятежные. Так что если встретится мужчина, за которого можно пойти замуж, то не важно, какого он будет достатка. Портсигары, брошки да часы семью прокормят. Другое дело, что после Лешеньки сыскать человека, за которого захочется под венец совсем непросто. Но ребеночка родить необходимо. А если бы успела, то и двоих… Еще лет пять или восемь у нее есть. Хорошо бы инженера-путейца с карими глазами. Или доктора… на крайний случай гимназический учитель. Только не латинист, конечно, а по физике и математике…
Эти мысли заставили ее еще повздыхать, а там уж забраться в постель и заснуть почти безмятежно.
Когда Настя разбудила в девятом часу, она хоть и чувствовала, что проспать может до обеда, но встала и занялась умыванием, как ни в чем не бывало. Надела новый корсет, велела затянуть, как следует. Платье выбрала зеленое, под цвет глаз, Лешенька говорил, что она в нем особенно хороша. Волосы Настя убрала хозяйке по своему разумению - можно довериться ее вкусу. Не торопясь, выпила кофе, горячий бублик разрезала пополам, намазала маслом, умяла до последней крошки и почувствовала, что готова начать всю круговерть повседневных забот. К десяти - как заведено - подошла к магазину. Полюбовалась новой вывеской: «Всѣмъ сестрамъ по серьгамъ». Иные упрекали, что несерьезно. Дескать, солидному делу нужно и название не легкомысленное. Но Лиза держалась уверенно - двадцатый век начался. И репутация у заведения хорошая. Вряд кого остановит красивая золотом по зеленому стеклу забавная надпись. Тем более, внизу помельче шрифтом твердым без завитушек указано: «Гордѣевъ и дочь».
Посетителей в такую рань еще не было, так что приказчик полировал прилавок и застекленные витринки красного дерева. Федор Кузьмич в мастерской вставлял камушки в брошь в форме скрипичного ключа - его любимые изделия, которые и расходились прекрасно. Всякой барышне кажется, что она играет, как Рахманинов, и поет, как Патти, так что скрипичный ключ в подарок, а тем более усыпанный бриллиантиками, любая примет с удовольствием.
Елизавета Прокофьевна пожелала доброго утра обоим, прошла в свой кабинет и занялась бухгалтерией. Что говорить - папенька не ошибся, когда продал наследственную лавку на Гороховой и построил по своему проекту магазин в Сестрорецке. Мама не соглашалась уезжать из Петербурга. Плакала и твердила, что они разорятся. Родители ужасно и на этот раз окончательно поссорились. Отец не стал продавать квартиру в Петербурге, а просто купил милый домик в Сестрорецке, куда и переехал с дочерью, как только она закончила гимназию. На Гороховой покупателей, конечно, больше. Зато в Сестрорецке они одни. И отдыхающие курорта, соскучившись, непременно заглянут к ним. А многие и по второму разу с букетиком для хозяйки. Приветливость у Лизы самая натуральная и, если не очень занята, то поболтать с образованными людьми - ее первое удовольствие. Туалеты на ней всегда по моде, и корсеты из Парижа. Это не для прихоти, а как говорят побывавшие в Американских Штатах “Just business”. Никогда порядочный человек не позволит себе несколько раз войти в магазин и ничего не купить. Дамы, конечно, могли бы, но соблазняются прелестными вещицами, часть из которых выписывают из Вены по каталогам, а часть изготовляют сами - Федор Кузьмич, папенька и Лизанька. Теперь только вдвоем с Федором Кузьмичом…
Два раза в месяц Лиза ездила навестить мать. Как всегда, отправлялась с наилучшими намерениями, а возвращалась редко когда не расстроенная и раздосадованная. Каждый раз просила маменьку переехать в Сестрорецк. Уверяла, что так могла бы гораздо лучше заботиться о ней, знать, что ее здоровье благополучно, а в противном случае немедленно принимать меры - врачи в Сестрорецке самые наилучшие. И каждый раз Ирина Михайловна говорила, что не может жить в глуши без концертов, вернисажей и Мариинского театра. И никогда Лизе не хватало духа напрямик спросить, сколько раз она бывала в театре с тех пор, как они живут на два дома. А стоит ей стать понастойчивей, как мама намекает, что дочь хлопочет из денежного интереса к квартире, половина которой принадлежит ей по наследству. А если не об этом, то уж непременно о Лизином замужестве. И тут маменька не упускает никакой возможности упомянуть ее возраст и отозваться неодобрительно о Лизином образе жизни. Женихи у нее всегда под рукой. Сорокалетние вдовствующие купцы или непутевые сыновья ее гимназических подруг, так и не женившиеся к тридцати годам. Поцеловав ее на прощание и усевшись в вагоне, Елизавета Прокофьевна иногда думает, что материнское упрямство в решении остаться в Петербурге, хоть и обходится недешево, а все же дает спокойствие и душевное равновесие на две недели, остающиеся до следующего визита. Если бы маменька переселилась к ней, не надо было бы содержать в столице прислугу - Настя и кухарка Глаша за то же жалованье играючи справились бы с семьей из двух человек. Не пришлось бы оплачивать ее счета на электричество, уголь, дворника и, бог знает, на что еще. Зато не было бы ни единого обеда в тишине и по собственному вкусу. Господь милостив!
В одном мама была права. Что говорить, она и сама не забывала, что замуж идти необходимо. И партии возможные встречаются не так уж редко. Некоторые офицеры, покинув курорт, продолжают писать ей письма месяцами. И пожелай она проявить благосклонность к их ухаживаниям, замужество было бы вполне возможно, невзирая даже на то, что папенька принадлежал к купеческому сословию. И давеча в магазин зашел господин, проявивший незаурядную осведомленность в искусстве. Высказывал разумные суждения о Венском модерне и даже некоторое знакомство с обществом Сецессион. Трудно было не заметить, что образованная и оживленная художница ему понравилась - есть ли хоть одна женщина, которая не почувствует момент, когда внимание мужчины становится на градус теплее вежливости и предписанного обычаем почтения к даме.
Встреча их вышла забавной: он вошел в магазин - в торговом зале было пусто. Однако дверь в мастерскую оказалась открыта. Там за столом с верстачком сидела женщина в фартуке.
- Одну секундочку, сударь, сейчас же к вам выйду. Оглядитесь пока, может что-нибудь придется по вкусу, - весело сказала она. Он огляделся. На стенах за прилавком и между шкафами висели необычные предметы - прямоугольные, круглые, овальные блестящие металлические пластины, фраже, наверное, с чудесно выгравированным черненым цветочным орнаментом.
- А вот и я! - женщина из мастерской встала за прилавок. - Что месье понравилось у нас?
- Голубушка, я бы хотел поговорить с хозяином магазина, не могла бы ты его позвать?
- Я и есть хозяин, милостивый государь, Елизавета Прокофьевна Гордеева-Стасова, - сказала дама, снимая фартук. - Хозяйка и мастерица. Чем могу служить? - слова ее были строги, а в глазах чудился смех. Полный афронт. Покупатель рассыпался в извинениях и представился: Петр Сергеевич Лобанов. Хозяйка смягчилась и пояснила, что обычно в магазине имеется приказчик, а в мастерской старший мастер, но вот именно сегодня она одна за всех. Он сказал, что в восторге от оригинальных работ на стенах, напоминающих лучшие изделия Венского модерна, Климта и Отто Вагнера. Она улыбнулась.
- Я непременно зайду к вам завтра, - сказал он, - нужно прикинуть, кому я должен сделать подарки и какие именно.
И пошло-поехало… Князь Лобанов поправлял здоровье в санатории после ранения на дуэли. Вначале он просто заинтересовался интересной женщиной, потом стал думать о ней на прогулках, во время процедур и бессонными ночами. Потом посылал букеты, умолял разрешения пригласить ее покататься в его автомобиле, скупил почти все ее работы, пытался свозить в Эрмитаж, где имел возможность показать великолепные залы, закрытые для публичных посещений - она оставалась неприступна. Он дважды продлевал срок своего лечения, но в конце концов вынужден был отъехать в Петербург на службу.
Накануне дня отъезда он отослал через своего лакея письмо. Там говорилось:
«Уважаемая Елизавета Прокофьевна, знаю, что нет нужды изъяснять Вам, что полюбил Вас с первого взгляда. Вы, конечно, это и сами заметили. Но хочу заверить Вас в том, что чувства мои и сильны, и чисты. А намерения у меня самые серьезные. Прошу Вас об одном: дайте мне возможность приватно объясниться с Вами. Если это невозможно здесь - в маленьком городке все на виду, я готов поехать за Вами в Петербург, а хоть бы и в Вену. Подарите мне полчаса для объяснений, и обещаю с полным уважением отнестись к любому Вашему решению.
Остаюсь в надежде на благоприятный ответ.
Ваш Петр.»
Ответ был получен тотчас - Елизавета Прокофьевна велела лакею дожидаться и отослала с ним же.
«Милостивый Государь Петр Сергеевич! Я абсолютно уверена в том, что Вы человек чести и потому даже не прошу Вас уничтожить это письмо. Ясно, что Вы поступите именно так. Поэтому я намерена писать Вам с предельной искренностью, не выбирая слов и не замутняя то, что хочу сказать приличными эвфемизмами, как это принято у деликатных людей. Я соблюдаю полную учтивость и деликатность по отношению к своим клиентам, поскольку нимало не озабочена тем, чтобы они поняли мои подлинные чувства.
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что Вы действительно любите меня, как и говорите. Более того, Вы не имеете обдуманного намеренья меня соблазнить и предложить мне стать Вашей содержанкой. Верьте - я глубоко ценю Ваше уважение. Учитывая разницу нашего социального положения, такую попытку сделал бы на Вашем месте почти всякий. Мне кажется, Ваше чувство ко мне таково, что невзирая на огромное сопротивление семьи и всего общества, Вы собираетесь сделать мне официальное предложение вступить в законный брак. Я ни в коем случае не могу допустить этого. Было бы нестерпимым и совершенно незаслуженным уроном Вашему достоинству, если бы Вы, именитый князь из старинного рода, сделали предложение мещанке и получили отказ. А ведь так бы и вышло.
Дорогой Петр Сергеевич! Вы человек образованный, чувствительный и остроумный и, разумеется, нравитесь мне. Иного и быть не могло. Мне было приятно Ваше общество. Это чувство замечательно может быть выражено по-английски. Они говорят: "I like him". Однако любовь - love - нечто другое. Это когда присутствие любимого ощущаешь без участия зрения и слуха - иными чувствами, не знакомыми физиологам. И это присутствие составляет твое счастье. Я любила - я помню. Такое чувство дается не по заслугам и не по правилам - оно чудо.
Мне придется выйти замуж, и в замужестве обойтись одной симпатией, ибо еще одной любви дождаться не надеюсь. Но я выйду замуж за человека, не отягощенного богатством, связями в обществе, поместьями и множеством обязательств по отношению к равным, высшим и низшим. Многие женщины мечтают об этом. А меня бросает в дрожь при мысли о вашем образе жизни, который мне пришлось бы разделить. Я независима и свободна, и останусь таковой, обвенчавшись с человеком образованным, увлеченным своей профессией, лишенным предрассудков и разделяющим мои представления о жизни. Я ненавижу бедность - кажется, кроме безумия и болезни, в жизни нет ничего страшнее ее. Однако и богатство, и связанные с ним обязательства и ограничения пугают и отвращают меня.
Прощайте, дорогой Петр Сергеевич! Наша встреча была болезненна для нас обоих. По крайней мере я рада, что не внесла разлад в Вашу семью, не причинила ущерба Вашим отношениям с родителями, сестрой и бабушкой. Прощайте, голубчик! Будьте счастливы!
Нет необходимости более посещать мой магазин - я вышлю счета за неоплаченные еще покупки на Ваш петербургский адрес
Е. Гордеева-Стасова
Эпилог
Петр Сергеевич женился на молодой вдове беспутного князя Дадиани, с которым когда-то учился в пажеском корпусе. Семейная жизнь устроилась легко и удобно, но с началом войны он использовал свои связи и добился, чтобы несмотря на возраст его приняли в Гатчинскую военную авиационную школу. По окончании курса был направлен летчиком в Авиационный отряд Балтийского флота. Осенью 1915 года его самолет не вернулся из очередного полета. Список пропавших без вести пополнился именем князя Петра Сергеевича Лобанова.
Елизавета Прокофьевна вышла замуж за приват-доцента Петербургского политехнического института и вместе с ним уехала в американские соединенные штаты по приглашению Бостонского университета. Они намеревались вернуться по истечении контракта, но в Европе бушевала война, потом Россию захватил революционный хаос, сменившийся террором. Возврат стал невозможным. Ни она, ни ее сыновья, побывать в Петербурге не смогли, а быть может и не хотели. Но одна из внучек, увлеченная историей семьи, приезжала в восьмидесятом, и даже съездила в Сестрорецк. На месте салона "Всѣмъ сестрамъ по серьгамъ" располагался скучнейший магазин канцелярских товаров, где продавались необъяснимые бланки, книжечки каких-то квитанций и бухгалтерские книги. Самым привлекательным предметом в магазине была нотная тетрадь со скрипичным ключом на обложке. И Лиза купила ее из любви и нежности к покойной бабке, которая к пятнадцатому дню рождения подарили ей прелестную золотую брошечку в виде скрипичного ключа, усыпанного бриллиантиками.