Попутчик
Иешуа проснулся на рассвете и с трудом понял, что лежит на тюфяке, набитом стружками в единственной большой комнате постоялого двора. На полу было раскидано с дюжину тюфяков, на каждом из которых лежали по двое, подсунув под голову дорожные мешки. Мужчина, лежащий на его ложе, был немолод, бородат, тяжело запылен. В открытом рту не хватало нескольких зубов. Ах, да, - вспомнил он, - это рыбак из Магдаллы. Именем Шимон.
Он шел их Назарета в Иерушалаим. Ему надо было поговорить с храмовым священником Элиезером - человеком острого ума и великой учёности. Возможно, они вместе смогут преодолеть тот порог понимания, который перед ним одним высился отвесной скалой. Писание он знал не хуже Элиезера, а в трудах Гилеля и Шамая был несомненным авторитетом. Но греческая учёность Элиезера была несравнима с его собственной, полученной самоучкой. Иногда ему удавалось выпросить на два-три дня какой-нибудь список с трудов Аристотеля у Назаретского судьи - мужа богатого и праведного. Но он не все греческие слова понимал и потому общий смысл оставался зыбким.
Отец и мать огорчились, но противиться не стали - они всегда уступали его воле. По просьбе отца он дождался, пока схлынет волна заказов на починку инвентаря к новому сезону пахоты, закончил дорогой стол на львиных ножках для местного богача, положил в мешок с десяток лепешек, тыквенную флягу для воды, чистую тунику, пять серебряных монеток в кожаном мешочке, несколько вощенных дощечек и стилос, и ушел на рассвете. Осла он оставил отцу - плотнику без осла тяжело, а сам пошел пешком на юг, собираясь добраться до места в последние дни месяца адар. Однако, быстрого пути не получилось. Где бы он ни останавливался на ночлег, как-то так выходило, что вокруг собирались люди. Величали его "раби" - учитель. Задавали вопросы...
Он чувствовал себя обязанным вникать в их дела и отвечать, используя всю глубину познаний в Законе. Долг каждого помогать нуждающемуся в помощи. Долг ученого - разъяснять каждому, кто попросит, Закон, чтобы и бедняк, знающий лишь грамоту и пятикнижие, мог жить праведно. Однако ученые люди не бродят пешком и недоступны простонародью. Поэтому всякие беспутные, но любознательные бродяги вечно окружали Иешуа, а иные даже следовали за ним из города в город. Отчасти это было удобно - они хлопотали о ночлеге, носили запас воды на дорогу, избавляли его от мелких житейских забот. Зато у него почти не было времени для главного в жизни - размышлений, сопоставлений, умозаключений. Кроме того, он досадовал, что не только праздные бродяги составляли его свиту, но и некоторые серьезные люди, усердные работники, мужья и отцы, ответственные за свои семьи, посидев вечерок в кружке его слушателей, шли за ним, оставив свои сети и молотки, пренебрегши долгом и семьей. Он много раз напоминал, что, следуя за ним, эти люди бросают родителей и детей, поступаются своим долгом. Но они отвечали, что впервые в жизни слышат зов Божественной истины, а притягательность истины была неодолима - он и сам ушел из дома ради нее. Утешало его то, что они уже были близки к Храму. Постоялый дом в Эфраиме - их последняя ночевка по пути в Иерушалаим. Два-три дня он отводил на беседы с Элиезером, а потом - обратная дорога в Назарет. Там можно будет работать в мастерской рядом с молчаливым отцом и размышлять о том, зачем Бог сотворил человека, и что Он от него хочет.
Они позавтракали лепешками с оливковым маслом и специями, запили кислым молоком и отправились в последний переход. Рядом с ним шел новый спутник. Сапожник, что прибился только накануне, во время ужина и беседы на постоялом дворе. Дело его было самым простым. Этот Иуда занял у соседа денег, чтобы купить кожи и дратву для своего сандального ремесла, которое он решил расширить, наняв еще двух сапожников. Сосед одолжил ему тридцать сикелей серебра. Однако купленные кожи и даже дратва оказались худыми. Они рвались пока сандалии еще шились. А несколько пар, которые удалось сшить и продать, развалились раньше, чем покупатели добрались до дома. Был скандал. Все потребовали вернуть деньги и мало того, один из покупателей не только забрал свои монеты, но и пнул хозяина лавки в зад, да еще, в сердцах, сломал калитку. И работники забрали свою плату.
Иешуа слушал внимательно. Ждал, что сапожник спросит за что Господь наслал на него несчастья. Но Иуда спросил другое - обязан ли он возвращать деньги, взятые для определенной цели, если эту цель Бог не благословил.
- Обязан, конечно, - сказал учитель. - Ты ведь обещал вернуть. Кстати, твой сосед требовал, чтобы ты вернул больше, чем взял?
- Нет, рабби. Только тридцать сиклей через год. Год прошел, денег у меня нет, да и брал я на дело, которое не свершилось. Я и так в убытке. Не буду платить.
- Как же не будешь? - улыбнулся Иешуа. - Ты ждешь, что я освобожу тебя от долга? Это невозможно, будь я хоть царь иудейский. Есть закон. Твой сосед пойдет к судье. Судья вызовет свидетеля...
- Так нет никаких свидетелей, - захохотал Иуда. - Дурак и не позвал никого.
- Все равно ты должен вернуть долг, - сказал рабби. - Господь свидетель, а если надо, то и я свидетель. Ты ведь рассказал мне, как было дело. И не стоит идти со мной в Иерушалаим. Возвращайся домой, в Крайот. Не трать моего времени. Другого ответа не будет.
- Да нет, - сказал Иуда из Крайот - я провожу тебя до города. У меня там тоже есть дело. Оказалось, что есть. Так, говоришь, будь ты хоть царь Иудейский…
Он шел их Назарета в Иерушалаим. Ему надо было поговорить с храмовым священником Элиезером - человеком острого ума и великой учёности. Возможно, они вместе смогут преодолеть тот порог понимания, который перед ним одним высился отвесной скалой. Писание он знал не хуже Элиезера, а в трудах Гилеля и Шамая был несомненным авторитетом. Но греческая учёность Элиезера была несравнима с его собственной, полученной самоучкой. Иногда ему удавалось выпросить на два-три дня какой-нибудь список с трудов Аристотеля у Назаретского судьи - мужа богатого и праведного. Но он не все греческие слова понимал и потому общий смысл оставался зыбким.
Отец и мать огорчились, но противиться не стали - они всегда уступали его воле. По просьбе отца он дождался, пока схлынет волна заказов на починку инвентаря к новому сезону пахоты, закончил дорогой стол на львиных ножках для местного богача, положил в мешок с десяток лепешек, тыквенную флягу для воды, чистую тунику, пять серебряных монеток в кожаном мешочке, несколько вощенных дощечек и стилос, и ушел на рассвете. Осла он оставил отцу - плотнику без осла тяжело, а сам пошел пешком на юг, собираясь добраться до места в последние дни месяца адар. Однако, быстрого пути не получилось. Где бы он ни останавливался на ночлег, как-то так выходило, что вокруг собирались люди. Величали его "раби" - учитель. Задавали вопросы...
Он чувствовал себя обязанным вникать в их дела и отвечать, используя всю глубину познаний в Законе. Долг каждого помогать нуждающемуся в помощи. Долг ученого - разъяснять каждому, кто попросит, Закон, чтобы и бедняк, знающий лишь грамоту и пятикнижие, мог жить праведно. Однако ученые люди не бродят пешком и недоступны простонародью. Поэтому всякие беспутные, но любознательные бродяги вечно окружали Иешуа, а иные даже следовали за ним из города в город. Отчасти это было удобно - они хлопотали о ночлеге, носили запас воды на дорогу, избавляли его от мелких житейских забот. Зато у него почти не было времени для главного в жизни - размышлений, сопоставлений, умозаключений. Кроме того, он досадовал, что не только праздные бродяги составляли его свиту, но и некоторые серьезные люди, усердные работники, мужья и отцы, ответственные за свои семьи, посидев вечерок в кружке его слушателей, шли за ним, оставив свои сети и молотки, пренебрегши долгом и семьей. Он много раз напоминал, что, следуя за ним, эти люди бросают родителей и детей, поступаются своим долгом. Но они отвечали, что впервые в жизни слышат зов Божественной истины, а притягательность истины была неодолима - он и сам ушел из дома ради нее. Утешало его то, что они уже были близки к Храму. Постоялый дом в Эфраиме - их последняя ночевка по пути в Иерушалаим. Два-три дня он отводил на беседы с Элиезером, а потом - обратная дорога в Назарет. Там можно будет работать в мастерской рядом с молчаливым отцом и размышлять о том, зачем Бог сотворил человека, и что Он от него хочет.
Они позавтракали лепешками с оливковым маслом и специями, запили кислым молоком и отправились в последний переход. Рядом с ним шел новый спутник. Сапожник, что прибился только накануне, во время ужина и беседы на постоялом дворе. Дело его было самым простым. Этот Иуда занял у соседа денег, чтобы купить кожи и дратву для своего сандального ремесла, которое он решил расширить, наняв еще двух сапожников. Сосед одолжил ему тридцать сикелей серебра. Однако купленные кожи и даже дратва оказались худыми. Они рвались пока сандалии еще шились. А несколько пар, которые удалось сшить и продать, развалились раньше, чем покупатели добрались до дома. Был скандал. Все потребовали вернуть деньги и мало того, один из покупателей не только забрал свои монеты, но и пнул хозяина лавки в зад, да еще, в сердцах, сломал калитку. И работники забрали свою плату.
Иешуа слушал внимательно. Ждал, что сапожник спросит за что Господь наслал на него несчастья. Но Иуда спросил другое - обязан ли он возвращать деньги, взятые для определенной цели, если эту цель Бог не благословил.
- Обязан, конечно, - сказал учитель. - Ты ведь обещал вернуть. Кстати, твой сосед требовал, чтобы ты вернул больше, чем взял?
- Нет, рабби. Только тридцать сиклей через год. Год прошел, денег у меня нет, да и брал я на дело, которое не свершилось. Я и так в убытке. Не буду платить.
- Как же не будешь? - улыбнулся Иешуа. - Ты ждешь, что я освобожу тебя от долга? Это невозможно, будь я хоть царь иудейский. Есть закон. Твой сосед пойдет к судье. Судья вызовет свидетеля...
- Так нет никаких свидетелей, - захохотал Иуда. - Дурак и не позвал никого.
- Все равно ты должен вернуть долг, - сказал рабби. - Господь свидетель, а если надо, то и я свидетель. Ты ведь рассказал мне, как было дело. И не стоит идти со мной в Иерушалаим. Возвращайся домой, в Крайот. Не трать моего времени. Другого ответа не будет.
- Да нет, - сказал Иуда из Крайот - я провожу тебя до города. У меня там тоже есть дело. Оказалось, что есть. Так, говоришь, будь ты хоть царь Иудейский…