На площади
Я торгую украшениями. С разрешения городского начальства продаю отличные недорогие и прочные сережки, ожерелья и запястья прямо из окна моего дома. Каждый может купить и порадовать жену или наложницу. Даже за несколько медных монеток найдете на подоконнике что-нибудь для вашей дочери или любимой сестры. Вот и сижу весь день, и смотрю на улицу.
Он иногда приходит посидеть под деревом. В такой час человек должен быть или в поле, или на гумне, или в мастерской. А если уж богач, то в Городском совете или в перистиле своего дома у фонтана. Но прохожие знают, что он человек странный... По гречески говорят "философ". Безвредный совсем. Пьяным его ни разу... и чтобы подраться - ни-ни! Сидит в тенечке. Если кто с ним заговорит, он с трудом отвлекается от своих мыслей, и я слышу, как он рассуждает. Слова простые, и все понятно, а пересказать никогда не могу. Странные какие-то вещи. О цифрах... зачем человеку говорить о цифрах? Или о долге. Что там рассуждать о долге? Задолжал? Отдай и не греши! Или еще он любит о том, что хорошо, а что плохо. Это и мой пятилетний сынок знает. А к этому философу, не знаю, как его зовут, приходят достойные люди и разговаривают дотемна. Я уж и окно закрываю, а они все лясы точат.
Сегодня смотрю - сидит философ на своем камне и палочкой на песке рисует... Из окна не видно - что. Я взял свежую лепешку, что жена испекла, вышел на площадь, и подал ему. "Поешь, - говорю, - пока теплая". Он принял с благодарностью, и ел. А я посмотрел, что за картинка в пыли. А это не буквы и не рисунок, а будто землемерский чертеж. Фигуры из прямых линий, смыкающихся между собой. Тут он увидел, что я стою почти на его линиях и вместо "спасибо": "Эй, - говорит мне, - не тронь моих чертежей". Я обиделся, конечно, зашел в дом и хлопнул дверью.
Но не тут-то было. Выглянул в окно, а на улице уже целая толпа. И тащат какую-то бабу. Ну, такую - видно по ней, что лучше бы ей городской страже не попадаться. По крайней мере, когда они на службе. Я понял, что дело плохо: в такой суматохе непременно стащат что-нибудь, что плохо лежит. Жена моя, умница, тут же захлопнула ставни, но мы смотрели в щелку. Они к философу всей толпой и шлюху ту подтолкнули прямо к нему. Я аж засмеялся - затоптала она своими сандалиями чертежи, а он и не пикнул.
Чего-то они от него требовали - я не понял, причем тут он. Блудницу можно казнить. Закон даже требует побить камнями до смерти... но он, хоть бы и был пойман прямо на ней, неподсуден. Они что-то кричали - вроде "Казни ее! Казни ее!". Многие уже и камни подняли с земли. А некоторые притащили большие каменюки издалека. Да ведь он не судья! Причем тут он?
Мы с женой хотели ставни приоткрыть, но изнутри никак нельзя, а выйти на улицу я побоялся. Приоткрыл чуточку дверь. Ан было уже поздно. Что-то такое он им сказал, что все как бы охолонули. Гнев свой порастеряли, камни не то, чтобы побросали, а они просто выпали. И глядь - где та толпа? Обычные люди идут неторопливо по своим делам.
Тут уж я осмелел, вышел на улицу. Гляжу - сидит он на своем месте и палочкой восстанавливает в пыли, что он там рисовал прежде. А блудня стоит рядом. Голову опустила и слезы размазывает.
А философ ей: "Видишь, как оно кончается? Иди и больше не попадайся". Или что-то такое... я не запомнил.
Он иногда приходит посидеть под деревом. В такой час человек должен быть или в поле, или на гумне, или в мастерской. А если уж богач, то в Городском совете или в перистиле своего дома у фонтана. Но прохожие знают, что он человек странный... По гречески говорят "философ". Безвредный совсем. Пьяным его ни разу... и чтобы подраться - ни-ни! Сидит в тенечке. Если кто с ним заговорит, он с трудом отвлекается от своих мыслей, и я слышу, как он рассуждает. Слова простые, и все понятно, а пересказать никогда не могу. Странные какие-то вещи. О цифрах... зачем человеку говорить о цифрах? Или о долге. Что там рассуждать о долге? Задолжал? Отдай и не греши! Или еще он любит о том, что хорошо, а что плохо. Это и мой пятилетний сынок знает. А к этому философу, не знаю, как его зовут, приходят достойные люди и разговаривают дотемна. Я уж и окно закрываю, а они все лясы точат.
Сегодня смотрю - сидит философ на своем камне и палочкой на песке рисует... Из окна не видно - что. Я взял свежую лепешку, что жена испекла, вышел на площадь, и подал ему. "Поешь, - говорю, - пока теплая". Он принял с благодарностью, и ел. А я посмотрел, что за картинка в пыли. А это не буквы и не рисунок, а будто землемерский чертеж. Фигуры из прямых линий, смыкающихся между собой. Тут он увидел, что я стою почти на его линиях и вместо "спасибо": "Эй, - говорит мне, - не тронь моих чертежей". Я обиделся, конечно, зашел в дом и хлопнул дверью.
Но не тут-то было. Выглянул в окно, а на улице уже целая толпа. И тащат какую-то бабу. Ну, такую - видно по ней, что лучше бы ей городской страже не попадаться. По крайней мере, когда они на службе. Я понял, что дело плохо: в такой суматохе непременно стащат что-нибудь, что плохо лежит. Жена моя, умница, тут же захлопнула ставни, но мы смотрели в щелку. Они к философу всей толпой и шлюху ту подтолкнули прямо к нему. Я аж засмеялся - затоптала она своими сандалиями чертежи, а он и не пикнул.
Чего-то они от него требовали - я не понял, причем тут он. Блудницу можно казнить. Закон даже требует побить камнями до смерти... но он, хоть бы и был пойман прямо на ней, неподсуден. Они что-то кричали - вроде "Казни ее! Казни ее!". Многие уже и камни подняли с земли. А некоторые притащили большие каменюки издалека. Да ведь он не судья! Причем тут он?
Мы с женой хотели ставни приоткрыть, но изнутри никак нельзя, а выйти на улицу я побоялся. Приоткрыл чуточку дверь. Ан было уже поздно. Что-то такое он им сказал, что все как бы охолонули. Гнев свой порастеряли, камни не то, чтобы побросали, а они просто выпали. И глядь - где та толпа? Обычные люди идут неторопливо по своим делам.
Тут уж я осмелел, вышел на улицу. Гляжу - сидит он на своем месте и палочкой восстанавливает в пыли, что он там рисовал прежде. А блудня стоит рядом. Голову опустила и слезы размазывает.
А философ ей: "Видишь, как оно кончается? Иди и больше не попадайся". Или что-то такое... я не запомнил.