«Дактилоскопия» истории
Изучение истории на «крутых поворотах» - это как «следствие по делу».
Ведь известно, что ни «авторитетные» обвинение со стороны, ни даже громогласно объявленные «намерения», не могут быть доказательствами совершения деяния, или хотя бы доказательством реального намерения его совершить.
Но при этом такая «мелочь» как дактилоскопия, сравнение каких-то малозаметных узорчиков на пальцах в расследовании имеет неоспоримую силу.
«А вот эти «пальчики», Штирлиц, мы обнаружили, где бы Вы думали?»
Вот такой «дактилоскопией» являются вроде бы незначительные обстоятельства в описании тех или иных моментов «великого урагана». Свидетели «обвинения» приводят, казалось бы, убийственные «доводы» и «факты», цитируют самих «обвиняемых», но при этом живо повествуют о многочисленных «мелочах», и по большей части даже не замечают, что эти «мелочи» выстраиваются во вполне определенный «дактилоскопический» узор, не только опровергающий обвинение, но и указывающий в прямо противоположном направлении.
Впрочем, подобное «лирическое отступление» относится ко всем последним статьям.
* * * * *
«Грабь награбленное!»
Интересно, а что еще можно сказать в обстановке начавшегося уже весной 1917 года повсеместного «черного передела», которым уже летом 1917 года было охвачено более 90% уездов. И этот «передел» ни у кого не спрашивал разрешения и, кстати, вовсе не ограничивался сферой «сельскохозяйственного производства».
К тому же у этого «грабежа», между прочим, имелись веские исторические моральные основания, хотя он и начал осуществляться вне рамок какого-либо законодательства. Противоречия здесь накапливались не десятилетиями, а столетиями.
Коллапс промышленного производства, первые признаки, которого появились еще до февраля 1917 года, после «после великой и бескровной» обрел лавинообразный характер. Владельцы предприятий были вынуждены сокращать производство, а то и вовсе закрывать предприятия, увольняя рабочих.
Что можно было сказать рабочим, которые, подступая с ножом к горлу (иногда в прямом смысле), требовали национализации закрывающихся или практически не работающих предприятий, требовали организации их функционирования, а также соответствующей оплаты?
«И всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. (Аплодисменты.) Но вы скажите: вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано».
Лучше всего стоит дело у тех рабочих, которые этот государственный капитализм проводят: у кожевников, текстилей, сахарного производства, потому что они с трезвостью пролетария знают свое производство и хотят сохранить его и сделать более крупным, - потому что в этом наибольший социализм. Они говорят: я еще сейчас с такой задачей не слажу, я капиталистов посажу, 1/3 мест предоставлю им и научусь у них. И когда я читаю у «левых коммунистов» иронические слова: еще неизвестно, кто кого использует, то мне становится странной их недальновидность... Если после взятия власти в октябре и после победного похода против всей буржуазии с октября по апрель, мы можем сомневаться в том, кто кого использует - рабочий организаторов треста, или деляга и выжига использует рабочих, ...то нужно складывать пожитки и убираться восвояси, предоставляя место Милюковым и Мартовым. Но это не так.».
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
«Расплавленная стихия» вырвалась на волю вольную вовсе не по результатам деятельности большевиков. Их задача заключалась в том, чтобы возглавив ее, направить ее энергию в созидательное русло, ибо собственное естественное русло «расплавленной стихии» - это архаизация общественного бытия. Социальное саморазрушение.
Видели ли большевики эту задачу так изначально? Не всегда и далеко не все.
Однако «есть логика намерений, и есть логика обстоятельств. И логика обстоятельств сильнее логики намерений».
* * * * *
В советском сериале «Рожденная революцией» рассказывается в частности про то, как правоохранительные органы, где работают сплошь люди, набранные от станка и от сохи, чуть ли не подпольно пользуются консультациями бывшего следователя полиции Колычева. Причем «низы» к нему относятся с «пониманием», а вот «верхи» постоянно хотят пресечь это политически вредное сотрудничество.
Ложные стереотипы, которые насаждались в позднее советское время, потом сыграли на руку разрушителям СССР. И зачастую те, кто их создавали, потом в 90-е с легкостью снимали и писали прямо противоположное, то, чем нынешний официоз загаживает людям мозги и по сей день.
В предыдущих статьях упоминался профессиональный юрист, который 10 лет проработал прокурором в РИ, но почти целый год с начала 1918-го возглавлял уездный наркомат юстиции г. Торжка и уезда. Он относился к деятельности большевиков более чем критически (практически не скрывая этого), и, тем не менее, он опирался на поддержку не только местного советского руководства, но и руководства губернского. Этот человек, фактически кадетских взглядов, мог позволить себе даже конфликтовать с ЧК в рамках, дозволяемых законами.
Как он оказался в этом качестве?
А очень просто - он был профессиональным юристом.
А до того, как стал уездным «наркомом», он, как и многие другие «бывшие», несколько месяцев работал официальным юридическим консультантом при центральном аппарате наркомата юстиции РСФСР (Служба в комиссариате юстиции и народном суде - Н. Майера. АРР. Т.8).
«Торжок утопал в белом яблоневом саду…
Он был хорош этот маленький уездный городок… Я остался в нем почти на целый год. Меня убедил сделать это бывший судебный следователь Н.Н. Воскресенский, приведший много доводов в пользу того, что я должен остаться в Торжке и служить в уголовной следственной комиссии, которой он состоял представителем».
Итак, «царский» следователь Воскресенский преспокойненько продолжает работать советским следователем и убеждает всех «бывших» продолжить работать по специальности.
«Я выставил своим условием право работать на дому, являясь в комиссию лишь для сдачи и приемки дел, и после переговоров с местным комиссаром юстиции стал исполнять обязанности товарища прокурора».
«Товарища» - то есть заместителя.
Это он выставлял условия советской власти!
Над ним был комиссар юстиции гор. Твери - некто Козырев, с которым Майер, до этого работавший в центральном аппарате, был знаком по Москве, тот часто заезжал в центральный комиссариат по делам. И хотя по взглядам своим Козырев был существенно ближе к большевикам, нежели Майер (который был ближе к кадетам), в РСДРП(б) губернский комиссар юстиции Козырев не состоял, он был беспартийным.
Кто был главным врагом правопорядка, кроме самого криминала?
Безграмотность и революционная гиперактивность масс.
Не сами массы, а их состояние, которое было следствием всего предыдущего исторического периода и результатом полного разгрома государственных и общественных институтов весной 1917 года. И все это представляло собой обстоятельства непреодолимой силы.
Кто был союзником уездного комиссара юстиции, бывшего царского прокурора?
Вышестоящие органы советской власти и партийное руководство.
Наркомат юстиции возглавил Д. И. Курский, который задолго до революции окончил юридический факультет Московского университета. В 1918 году он входил вместе с Дзержинским и Сталиным в состав комиссии по организации в Советской России разведывательных органов.
«Курский говорил о принятии большевизма Сибирью (в до-колчаковский период), о том, что большевизм собирает Россию, готовую развалиться на куски, о преимуществах народовластии и т. п. Но важным было НЕ ЧТО он говорил, а КАК он говорил. Его некрасивое, но приятное, «купеческой» складки лицо воодушевлялось неподдельно, от всей его невысокой крепкой фигуры, от мягкого голоса, от просвечивавшего нежелания увлечься больше, чем следует, - создавалось впечатление о нем, как о человеке искренне верующем, увлеченным желанием общего блага, далеким от своекорыстных партийных или личных расчетов».
Это пишет убежденный противник советской власти и пишет уже в эмиграции, в эмигрантском сборнике.
«Несмотря на то, что все судьи были из крестьян, состав их был довольно разнообразен по степени умственного и интеллектуального развития. Был один рабочий, незлобивый и нерешительный человек, разрешавший дела самым фантастическим образом и писавший в мотивированном решении о чем угодно, но только не о существе дела…
Он запомнился мне еще и потому, что у него оказался служащим бывший жандарм, которого он желал уволить, но не хотел уплатить двухнедельного вознаграждения». Без такой выплаты служащий увольнялся только за провинность, - а за жандармом их не имелось... Ко мне ходили и судья и жандарм. Выяснилось, что увольнения его требует вовсе не судья, а местный комитет бедноты».
«Комбеды» - вот еще лихо, изобретенное большевиками на основании «логики намерений», причем недальновидных, и довольно быстро ликвидированное ими же в силу «логики обстоятельств».
«Я предложил судье разъяснить комитету, что раз он требует увольнения, то он обязан и платить за это, а жандарму рекомендовал в случае бесплатного его увольнения предъявить иск в соседнем участке».
А как же иначе? Если он бывший жандарм, то ему в РСФСР уже и правозащита не гарантирована?
Судьи - выборные люди из народа. Они по определению юридически неграмотны, и поэтому к каждому из них прикреплялись юридические помощники с полноценным юридическим образованием. Жандарм - так жандарм…
Как только какая-нибудь территория освобождалась от белых, объявлялась мобилизация юристов.
Зачем?
Для работы в правоохранительных органах.
- Нужны были следователи, которые могли профессионально проводить следствие и соответствующим образом грамотно оформлять документацию.
- Нужны были прокуроры, которые могли грамотно сформулировать обвинение.
- Нужны были адвокаты, которые могли профессионально представлять интересы подсудимых в народном суде.
- И нужны были юридически грамотные помощники не шибко грамотным юридически народным судьям.
Следственный отдел (комиссия), отдел государственного обвинения, отдел адвокатуры и народный суд - это четыре слагаемых тогдашней правоохранительной системы, которая тоже именовалась Трибуналом.
Тот факт, что она именовалась так же, как и система упрощенного судопроизводства (действовавшая лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах), сегодня тоже может вводить в заблуждение.
Здесь уже упоминался сюжет с двумя колчаковскими офицерами, посланными адмиралом для установления контактов с антисоветским подпольем и попавшими в поле зрения специального подразделения, выполнявшего контрразведывательные функции в полосе расположения советских войск.
«Самый молодой… оказался комиссаром-коммунистом и начальником отряда… Помощник комиссара, не мальчишка, по-видимому, из прежних полицейских, занялся паспортами, крайне внимательно изучая их… старался сбить нас переспросом фамилий и т. д.»
Именно из «прежних» полицейских, ибо «бывшими» полицейские не бывают. Молодой рабоче-крестьянский паренек «комиссарил», но профессионализму он учился у своего старшего по возрасту помощника-професстонала.
Трибунал мог возглавлять большевик без юридического образования, но его заместителем непременно был профессиональный юрист из «бывших» (а откуда они еще возьмутся?) Хотя не редки были случаи, когда «бывшие» непосредственно стояли и во главе Трибунала.
Екатеринославский проденикинский журналист возмущался в «Архиве…» тем, что ЧК вмешивалась в работу Трибунала. Она забирала отдельные дела «по контрреволюции» и выносила суровые приговоры. Так ведь, мил человек, это территория, на которой была власть Рады, гетмана, Петлюры, а Деникина - даже не один раз. И речь идет о гражданской войне.
Тем более, мемуарист свидетельствовал, что Трибуналы вовсе не были покорными, они часто вели за этих заключенных тяжбу с ЧК («Вы дезорганизуете работу следственного отдела!») и порой добивались их возвращения в Трибунал, где приговоры выносились, понятное дело, менее суровые.
При этом сам же мемуарист рассказывал о «правосудии» периода господства в городе белых. Предположим, развешивание на городских деревьях извлеченных из больниц раненых и больных тифом махновцев в приход Слащева можно объяснить агонией.
Но ведь и основательный период господства белых, со слов журналиста, был поистине страшен. Какое там следствие, какой там суд, какая еще состязательность сторон. Никакого обвинительного материала, вообще, не нужно было - «убит при попытке к бегству». Людей хватали на улицах, в учреждениях, в трамваях, держали сутками даже без предварительного допроса и предъявления обвинения. Тюрьмы были переполнены…
Сам же описывал полный беспредел…
Но людоедским режимом для него, конечно же, являлся именно советский…
* * * * *
В Гражданскую и у красных, и у белых «на местах» имели место и рэкет, и рейдерские захваты хозяйств.
При этом «Архив…», предоставил нам ради симметрии воспоминания двух практиковавших высокопоставленных юристов: деникинского прокурора В. Краснова и его советско-антисоветского коллеги Н. Майера. А это позволяет нам оценить и размеры бедствия, и характер борьбы с ним в обоих лагерях.
Если на советской территории отдельные крестьяне выясняли отношения друг с другом, каковые зачастую у них сложились еще до революции, то на территории Деникина взаимоотношения выясняли помещики и довольно крупные предприниматели.
Сравнения двух лагерей вовсе не в пользу белых. От слова «совсем».
Те или иные крестьяне на советской территории, могли, используя свою недавно обретенную близость к власти, обвинять других крестьян в различных грехах, сводить счеты, или действовать из корыстных побуждений. И с этим приходилось разбираться. Но эти новоявленные «коммунисты» не могли сами своих «врагов» ни расстрелять, ни повесить, они апеллировали к власти, которая на советской территории все же была.
А на территории Деникина, на том же Ставрополье, действовали многочисленные полулегальные отряды, вроде «эскадронов смерти», как правило, от имени тех или иных групп помещиков и предпринимателей. Они где-то отстаивали их интересы, где-то «крышевали», но прокурор Краснов был над ними абсолютно не властен!
У него не было своей воинской силы, гражданская юстиция была всего лишь видимостью. Если один помещик, опираясь на свои «военные силы» (типа ЧОПа, но в армейском исполнении), обвинял другого помещика-конкурента в «большевизме» и вешал, то поделать с этим никто ничего не мог. Тем более, всем было пофигу, когда «эскадроны смерти» вешали просто «для острастки» первых встреченных на улице простых обывателей.
Иной раз разворачивались целые сражения между карманными армиями «хозяйствующих субъектов», сражения за «активы» и обозы с «конечным продуктом».
А вот на территории Торжковского уезда несколько местных новоявленных «коммунистов» решили захватить крестьянское хозяйство полуграмотной вдовы. По этому поводу было заведено уголовное дело. Их вызвали для дачи показаний. Они отказались прийти, мол, мы сами - власть. Так беспартийный прокурор пригнал этих «местных коммунистов» под конвоем, этак верст за пятнадцать по крепкому морозцу. Конечно, подобных случаев, но таких, когда справедливость отнюдь не торжествовала, наверняка, было множество. Однако важен подход, важен «вектор».
Напомним, комиссар Временного правительства В.Б. Станкевич перешел через границу Украины с РСФСР для антисоветской деятельности и в районе то ли Коренево, то ли Суджы Курской губернии попал в ЧК. Из трех десятков сидельцев в чекистском «обезьяннике» он был единственным представителем интеллигентно-буржуазного класса. При этом половину сидельцев представляли собой советские работники: «комиссары» и милиционеры. Остальные - крестьяне, арестованные за различные неповиновения.
Причем «контру» Станкевича очень быстро выпустили, ибо против него ничего конкретного не было, не считая того, что он был общеизвестной «контрой». Однако это было не деяние, а всего лишь репутация.
Когда Н. Майер инспектировал торжковскую тюрьму (которую он признал в «идеальном состоянии») он только раз вспомнил о политических репрессиях, когда увидел в камере священника с четками. Но и тот, как выяснилось, сидел за самогонку.
Видного кадета А. Изгоева в конце 1918 года отправили в лагерь, но при этом в своем лагерном повествовании он практически не упоминает людей своего круга и своей судьбы. Кто-то из интеллигентных зеков помог ему вначале, но в целом его окружало простонародье.
Кто взял его чисто по-человечески под плотную опеку?
Это был арестованный за коррупцию чекист, их там двое было (были и другие осужденные представители советской власти).
- Вы человек сильный, любите и уважаете только силу, почему же вы помогаете и заботитесь обо мне, воплощенной и ненужной слабости?
- Силы то у меня у самого много. Мне тоже иногда хочется ум и правду видеть. Вы думаете, человек может жить только как грязная свинья или голодная собака? Если бы не было образованных, хоть слабых, но честных, совсем скучно было бы. А власти вам давать нельзя. Вы ничего не умеете…
И далее:
- Русскому народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас уважает? Нет, он над вами смеется, а большевика уважает.
Конечно, все было: и официальный двухмесячный Красный террор с сотнями жертв, и террор менее официальный, и сакраментальное: «Извините, расстреляли по ошибке…»
В. Вишневский. «Оптимистическая трагедия».
Комиссар. Вы можете мне ответить прямо, как вы относитесь к нам, к Советской власти?
Командир (сухо и невесело). Пока спокойно.
Пауза.
А зачем, собственно, вы меня спрашиваете? Вы же славитесь уменьем познавать тайны целых классов…
Счастье и благо всего человечества?! Включая меня и членов моей семьи, расстрелянной вами где-то с милой небрежностью… Стоит ли внимания человек, когда речь идёт о человечестве…
* * * * *
Рассмотрим «треугольник».
Один «угол», самый малочисленный (условно верхний) - это большевики, как партия, как политическая сила.
Второй «угол», самый массовый (условно нижний левый) - «массы», внутри которых диффузно бушует «расплавленная стихия».
Третий «угол» (условно нижний правый) - интеллигентно-буржуазный класс, который состоял:
- из открыто выступивших с оружием в руках против большевиков и народных масс,
- из «мирных» саботажников,
- а также из осторожно или даже с надеждой присматривавшихся к большевикам.
Большевики сильны были поддержкой масс, с которыми они составляли сложный и противоречивый симбиоз, ибо большевики требовали порядка и дисциплины от «расплавленной стихии». Они требовали почти невозможного, но, как известно, ничего невозможного для большевиков не существовало.
Отношения большевиков с правым нижним «углом», тем более, были крайне сложные, даже если брать в расчет только «мирных» саботажников и тех, кто «с надеждой присматривался» к большевикам.
Большевикам они, как спецы, нужны были до зарезу, ибо у большевиков был модернизационный проект. Они просто помешаны были на технической и культурной модернизации страны. Именно помешаны. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» - это ведь клиника, если воспринимать сие буквально. Но мы-то понимаем, что это всего лишь гипербола, крик души, страстное желание, как можно скорее, увидеть
«Русь по-настоящему могучей и обильной…»
Но самые сложные взаимоотношения были между двумя нижними «углами», между массами и интеллигентно-буржуазным классом. В самом резком варианте это выглядело так.
С одной стороны: «ПОпили, гады, нашей кровушки!»
А с другой - «Народ явил харю озлобленного раба».
Сопрячь два нижних «угла» в конструктивном сотрудничестве могли только большевики. Сами по себе «углы» были практически не сопрягаемы.
Только у большевиков имелся «интерфейс» взаимодействия с массами, и только у них был «интерфейс» взаимодействия с интеллигентно-буржуазным классом. Помимо большевиков сотрудничество русских «верхов» и русских «низов» в направлении модернизации, обеспечить было некому.
Определенное взаимодействие эсеров с определенной частью народных масс вело только к архаизации и не выходило за рамки бунта.
Поскольку партийные ряды (равно как и органы власти) пополнялись представителями народных масс, большевики испытывали мощнейшее давление идеологии «расплавленной стихии», непримиримой по отношению к интеллигентно-буржуазному классу. Но этому давлению большевики стойко противостояли.
«Левые коммунисты пишут: «введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве, не может существенно увеличить производительность труда, но оно понизит классовую самодеятельность, активность и организованность пролетариата. Оно грозит закрепощением рабочего класса…». Это неправда…»
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
Но задача, скорее, и состояла в понижении «классовой активности», дабы активность эту можно было направить в созидательное русло…
«…В двух словах скажу: впору кричать, когда люди договорились до того, что введение трудовой дисциплины будет шагом назад, - и я должен сказать, что усматриваю в этом такую неслыханную реакционную вещь, такую угрозу революции, что если бы я не знал, что это говорит группа без влияния и что на любом сознательном собрании рабочих это опровергнут, то я сказал бы: погибла русская революция».
Там же.
Для «расплавленной стихии» и для ее креатуры в РСДРП(б), для «левых коммунистов» - дисциплина была врагом номер один, но дисциплина была остро необходима не только в армии, но и на производстве, и в быту.
Стремительное возрождение страны и ее не менее стремительная модернизация проходили в несколько этапов, каждый из которых требовал от активных участников процесса выкладываться по полной, и это формировало соответствующих руководителей максимально адекватными специфике именно данного конкретного этапа.
Люди не умеют быстро меняться, а меняться кардинально им, вообще, трудно.
И потому в начале нового этапа (резкой грани между ними, конечно, не было) могли возникать и возникали трагические конфликты. Те задатки руководителей, которые были естественны и даже необходимы на определенном этапе, в начале нового этапа могли становиться фактором недопустимым, можно сказать, гибельным для дела.
Однако люди с «выпрямившейся гордостью» ощущали себя творцами Истории и таковыми в целом являлись. А потому им было тяжело принять необходимость соответствующих новому историческому этапу кардинальных изменений в их представлениях и в поведении.
Этого, например, не смогли сделать ни Иван Лукич Сорокин, ни Борис Мокеевич Думенко. Это были мужественные русские самородки. Но признавая их заслуги, нельзя впадать в ересь и проклинать тех, с кем они вступили в конфликт.
Этот конфликт лишь внешне выглядит, как конфликт между «русскими народными военачальниками» и «евреями-комиссарами». На самом деле истинный смысл конфликта состоял в другом: к новому этапу восстановления государственности и ее важнейшего инструмента - армии, они оказались не готовы. Хмель «расплавленной стихии» бродил в их крови в концентрации, на очередном этапе уже недопустимой.
В отличие, кстати, от того же Буденного.
«Рубака, лихой наездник, он умом, душой и телом близок и понятен той армии, во главе которой он поставлен, а врожденный мужицкий ум дает ему достаточно такта при непрерывных сношениях со своими штабными - людьми голубой крови. В вопросах стратегического характера Буденный принимает в действительности только совещательное участие, понимая, что годы, проведенные офицерами в академиях и штабах, дают им больше прав на решение боевых задач, нежели ему - вахмистру…
Но когда выработанный план требовалось осуществить, - тогда выступал вахмистр Буденный - командующий первой конной армией, и казаки, видя впереди своего же брата-казака, …бросались в самые отчаянные атаки». АРР. Т12. Стр. 107.
Это воспоминания деникинского журналиста, которому судьба предоставила возможность довольно близко наблюдать семейства Ворошилова и Буденного в 1920-м.
«Жена Ворошилова «напоминала собой даму выше-среднего буржуазного класса. Хотя она одно время и была в ссылке, но… будучи женой одного из вождей мирового пролетариата, она… кокетливо принимала ухаживания молодых красивых командиров конной армии, в большинстве состоявших ранее в лучших кавалерийских полках.
Нередко на улицах можно было встретить ее, окруженную свитой кавалеристов, и эта группа внешне и по беседе была очень далека от рабоче-крестьянской красной армии (надо думать, образца первой половины 1918 года - otshelnik_1), давая скорее картинку полковой жизни былой царской армии». АРР. Т12. Стр. 106.
У Буденного (в отличие от…) было «достаточно врожденного мужицкого ума» и такта, дабы принять свое положение, как среди «комиссаров», так и среди «золотопогонников». Положение, кстати, для бывшего вахмистра по заслугам вполне почетное.
Повод для неповиновения того или иного харизматического народного военачальника мог выглядеть вполне «обоснованно» (перегибы продразверстки, высокомерие «чужаков», оскорбление традиций). Но в настоящей армии не может быть никакого «обоснования» для самовольных перемещений целых воинских соединений вопреки приказам вышестоящего начальства, тем более соединений, в которых лояльность бойцов харизматическому лидеру существенно выше их лояльности центральной власти. Речь идет только о событиях гражданской войны, любые ассоциации с нашим временем оставляем исключительно на совести читателя.
* * * * *
С правым малочисленным интеллигентно-буржуазным «углом» противоречивого политического «треугольника», как ни странно, большевикам было проще:
«Наша задача: всех саботажников разместить на работы под нашим контролем, под контролем Советской власти, создать органы управления, чтобы учет и контроль был строго налажен».
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
Саботаж ломали и кнутом и пряником, но в целом «сверху» к «спецам» во всех сферах относились вполне сносно.
При этом многие спецы-патриоты, даже не разделяя большевистских «измов», только на большевиков и уповали, и не столько потому, что были серьезные основания уповать, сколько потому, что в этот начальный период больше уповать им было не на что и не на кого.
Ведь известно, что ни «авторитетные» обвинение со стороны, ни даже громогласно объявленные «намерения», не могут быть доказательствами совершения деяния, или хотя бы доказательством реального намерения его совершить.
Но при этом такая «мелочь» как дактилоскопия, сравнение каких-то малозаметных узорчиков на пальцах в расследовании имеет неоспоримую силу.
«А вот эти «пальчики», Штирлиц, мы обнаружили, где бы Вы думали?»
Вот такой «дактилоскопией» являются вроде бы незначительные обстоятельства в описании тех или иных моментов «великого урагана». Свидетели «обвинения» приводят, казалось бы, убийственные «доводы» и «факты», цитируют самих «обвиняемых», но при этом живо повествуют о многочисленных «мелочах», и по большей части даже не замечают, что эти «мелочи» выстраиваются во вполне определенный «дактилоскопический» узор, не только опровергающий обвинение, но и указывающий в прямо противоположном направлении.
Впрочем, подобное «лирическое отступление» относится ко всем последним статьям.
* * * * *
«Грабь награбленное!»
Интересно, а что еще можно сказать в обстановке начавшегося уже весной 1917 года повсеместного «черного передела», которым уже летом 1917 года было охвачено более 90% уездов. И этот «передел» ни у кого не спрашивал разрешения и, кстати, вовсе не ограничивался сферой «сельскохозяйственного производства».
К тому же у этого «грабежа», между прочим, имелись веские исторические моральные основания, хотя он и начал осуществляться вне рамок какого-либо законодательства. Противоречия здесь накапливались не десятилетиями, а столетиями.
Коллапс промышленного производства, первые признаки, которого появились еще до февраля 1917 года, после «после великой и бескровной» обрел лавинообразный характер. Владельцы предприятий были вынуждены сокращать производство, а то и вовсе закрывать предприятия, увольняя рабочих.
Что можно было сказать рабочим, которые, подступая с ножом к горлу (иногда в прямом смысле), требовали национализации закрывающихся или практически не работающих предприятий, требовали организации их функционирования, а также соответствующей оплаты?
«И всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. (Аплодисменты.) Но вы скажите: вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано».
Лучше всего стоит дело у тех рабочих, которые этот государственный капитализм проводят: у кожевников, текстилей, сахарного производства, потому что они с трезвостью пролетария знают свое производство и хотят сохранить его и сделать более крупным, - потому что в этом наибольший социализм. Они говорят: я еще сейчас с такой задачей не слажу, я капиталистов посажу, 1/3 мест предоставлю им и научусь у них. И когда я читаю у «левых коммунистов» иронические слова: еще неизвестно, кто кого использует, то мне становится странной их недальновидность... Если после взятия власти в октябре и после победного похода против всей буржуазии с октября по апрель, мы можем сомневаться в том, кто кого использует - рабочий организаторов треста, или деляга и выжига использует рабочих, ...то нужно складывать пожитки и убираться восвояси, предоставляя место Милюковым и Мартовым. Но это не так.».
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
«Расплавленная стихия» вырвалась на волю вольную вовсе не по результатам деятельности большевиков. Их задача заключалась в том, чтобы возглавив ее, направить ее энергию в созидательное русло, ибо собственное естественное русло «расплавленной стихии» - это архаизация общественного бытия. Социальное саморазрушение.
Видели ли большевики эту задачу так изначально? Не всегда и далеко не все.
Однако «есть логика намерений, и есть логика обстоятельств. И логика обстоятельств сильнее логики намерений».
* * * * *
В советском сериале «Рожденная революцией» рассказывается в частности про то, как правоохранительные органы, где работают сплошь люди, набранные от станка и от сохи, чуть ли не подпольно пользуются консультациями бывшего следователя полиции Колычева. Причем «низы» к нему относятся с «пониманием», а вот «верхи» постоянно хотят пресечь это политически вредное сотрудничество.
Ложные стереотипы, которые насаждались в позднее советское время, потом сыграли на руку разрушителям СССР. И зачастую те, кто их создавали, потом в 90-е с легкостью снимали и писали прямо противоположное, то, чем нынешний официоз загаживает людям мозги и по сей день.
В предыдущих статьях упоминался профессиональный юрист, который 10 лет проработал прокурором в РИ, но почти целый год с начала 1918-го возглавлял уездный наркомат юстиции г. Торжка и уезда. Он относился к деятельности большевиков более чем критически (практически не скрывая этого), и, тем не менее, он опирался на поддержку не только местного советского руководства, но и руководства губернского. Этот человек, фактически кадетских взглядов, мог позволить себе даже конфликтовать с ЧК в рамках, дозволяемых законами.
Как он оказался в этом качестве?
А очень просто - он был профессиональным юристом.
А до того, как стал уездным «наркомом», он, как и многие другие «бывшие», несколько месяцев работал официальным юридическим консультантом при центральном аппарате наркомата юстиции РСФСР (Служба в комиссариате юстиции и народном суде - Н. Майера. АРР. Т.8).
«Торжок утопал в белом яблоневом саду…
Он был хорош этот маленький уездный городок… Я остался в нем почти на целый год. Меня убедил сделать это бывший судебный следователь Н.Н. Воскресенский, приведший много доводов в пользу того, что я должен остаться в Торжке и служить в уголовной следственной комиссии, которой он состоял представителем».
Итак, «царский» следователь Воскресенский преспокойненько продолжает работать советским следователем и убеждает всех «бывших» продолжить работать по специальности.
«Я выставил своим условием право работать на дому, являясь в комиссию лишь для сдачи и приемки дел, и после переговоров с местным комиссаром юстиции стал исполнять обязанности товарища прокурора».
«Товарища» - то есть заместителя.
Это он выставлял условия советской власти!
Над ним был комиссар юстиции гор. Твери - некто Козырев, с которым Майер, до этого работавший в центральном аппарате, был знаком по Москве, тот часто заезжал в центральный комиссариат по делам. И хотя по взглядам своим Козырев был существенно ближе к большевикам, нежели Майер (который был ближе к кадетам), в РСДРП(б) губернский комиссар юстиции Козырев не состоял, он был беспартийным.
Кто был главным врагом правопорядка, кроме самого криминала?
Безграмотность и революционная гиперактивность масс.
Не сами массы, а их состояние, которое было следствием всего предыдущего исторического периода и результатом полного разгрома государственных и общественных институтов весной 1917 года. И все это представляло собой обстоятельства непреодолимой силы.
Кто был союзником уездного комиссара юстиции, бывшего царского прокурора?
Вышестоящие органы советской власти и партийное руководство.
Наркомат юстиции возглавил Д. И. Курский, который задолго до революции окончил юридический факультет Московского университета. В 1918 году он входил вместе с Дзержинским и Сталиным в состав комиссии по организации в Советской России разведывательных органов.
«Курский говорил о принятии большевизма Сибирью (в до-колчаковский период), о том, что большевизм собирает Россию, готовую развалиться на куски, о преимуществах народовластии и т. п. Но важным было НЕ ЧТО он говорил, а КАК он говорил. Его некрасивое, но приятное, «купеческой» складки лицо воодушевлялось неподдельно, от всей его невысокой крепкой фигуры, от мягкого голоса, от просвечивавшего нежелания увлечься больше, чем следует, - создавалось впечатление о нем, как о человеке искренне верующем, увлеченным желанием общего блага, далеким от своекорыстных партийных или личных расчетов».
Это пишет убежденный противник советской власти и пишет уже в эмиграции, в эмигрантском сборнике.
«Несмотря на то, что все судьи были из крестьян, состав их был довольно разнообразен по степени умственного и интеллектуального развития. Был один рабочий, незлобивый и нерешительный человек, разрешавший дела самым фантастическим образом и писавший в мотивированном решении о чем угодно, но только не о существе дела…
Он запомнился мне еще и потому, что у него оказался служащим бывший жандарм, которого он желал уволить, но не хотел уплатить двухнедельного вознаграждения». Без такой выплаты служащий увольнялся только за провинность, - а за жандармом их не имелось... Ко мне ходили и судья и жандарм. Выяснилось, что увольнения его требует вовсе не судья, а местный комитет бедноты».
«Комбеды» - вот еще лихо, изобретенное большевиками на основании «логики намерений», причем недальновидных, и довольно быстро ликвидированное ими же в силу «логики обстоятельств».
«Я предложил судье разъяснить комитету, что раз он требует увольнения, то он обязан и платить за это, а жандарму рекомендовал в случае бесплатного его увольнения предъявить иск в соседнем участке».
А как же иначе? Если он бывший жандарм, то ему в РСФСР уже и правозащита не гарантирована?
Судьи - выборные люди из народа. Они по определению юридически неграмотны, и поэтому к каждому из них прикреплялись юридические помощники с полноценным юридическим образованием. Жандарм - так жандарм…
Как только какая-нибудь территория освобождалась от белых, объявлялась мобилизация юристов.
Зачем?
Для работы в правоохранительных органах.
- Нужны были следователи, которые могли профессионально проводить следствие и соответствующим образом грамотно оформлять документацию.
- Нужны были прокуроры, которые могли грамотно сформулировать обвинение.
- Нужны были адвокаты, которые могли профессионально представлять интересы подсудимых в народном суде.
- И нужны были юридически грамотные помощники не шибко грамотным юридически народным судьям.
Следственный отдел (комиссия), отдел государственного обвинения, отдел адвокатуры и народный суд - это четыре слагаемых тогдашней правоохранительной системы, которая тоже именовалась Трибуналом.
Тот факт, что она именовалась так же, как и система упрощенного судопроизводства (действовавшая лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах), сегодня тоже может вводить в заблуждение.
Здесь уже упоминался сюжет с двумя колчаковскими офицерами, посланными адмиралом для установления контактов с антисоветским подпольем и попавшими в поле зрения специального подразделения, выполнявшего контрразведывательные функции в полосе расположения советских войск.
«Самый молодой… оказался комиссаром-коммунистом и начальником отряда… Помощник комиссара, не мальчишка, по-видимому, из прежних полицейских, занялся паспортами, крайне внимательно изучая их… старался сбить нас переспросом фамилий и т. д.»
Именно из «прежних» полицейских, ибо «бывшими» полицейские не бывают. Молодой рабоче-крестьянский паренек «комиссарил», но профессионализму он учился у своего старшего по возрасту помощника-професстонала.
Трибунал мог возглавлять большевик без юридического образования, но его заместителем непременно был профессиональный юрист из «бывших» (а откуда они еще возьмутся?) Хотя не редки были случаи, когда «бывшие» непосредственно стояли и во главе Трибунала.
Екатеринославский проденикинский журналист возмущался в «Архиве…» тем, что ЧК вмешивалась в работу Трибунала. Она забирала отдельные дела «по контрреволюции» и выносила суровые приговоры. Так ведь, мил человек, это территория, на которой была власть Рады, гетмана, Петлюры, а Деникина - даже не один раз. И речь идет о гражданской войне.
Тем более, мемуарист свидетельствовал, что Трибуналы вовсе не были покорными, они часто вели за этих заключенных тяжбу с ЧК («Вы дезорганизуете работу следственного отдела!») и порой добивались их возвращения в Трибунал, где приговоры выносились, понятное дело, менее суровые.
При этом сам же мемуарист рассказывал о «правосудии» периода господства в городе белых. Предположим, развешивание на городских деревьях извлеченных из больниц раненых и больных тифом махновцев в приход Слащева можно объяснить агонией.
Но ведь и основательный период господства белых, со слов журналиста, был поистине страшен. Какое там следствие, какой там суд, какая еще состязательность сторон. Никакого обвинительного материала, вообще, не нужно было - «убит при попытке к бегству». Людей хватали на улицах, в учреждениях, в трамваях, держали сутками даже без предварительного допроса и предъявления обвинения. Тюрьмы были переполнены…
Сам же описывал полный беспредел…
Но людоедским режимом для него, конечно же, являлся именно советский…
* * * * *
В Гражданскую и у красных, и у белых «на местах» имели место и рэкет, и рейдерские захваты хозяйств.
При этом «Архив…», предоставил нам ради симметрии воспоминания двух практиковавших высокопоставленных юристов: деникинского прокурора В. Краснова и его советско-антисоветского коллеги Н. Майера. А это позволяет нам оценить и размеры бедствия, и характер борьбы с ним в обоих лагерях.
Если на советской территории отдельные крестьяне выясняли отношения друг с другом, каковые зачастую у них сложились еще до революции, то на территории Деникина взаимоотношения выясняли помещики и довольно крупные предприниматели.
Сравнения двух лагерей вовсе не в пользу белых. От слова «совсем».
Те или иные крестьяне на советской территории, могли, используя свою недавно обретенную близость к власти, обвинять других крестьян в различных грехах, сводить счеты, или действовать из корыстных побуждений. И с этим приходилось разбираться. Но эти новоявленные «коммунисты» не могли сами своих «врагов» ни расстрелять, ни повесить, они апеллировали к власти, которая на советской территории все же была.
А на территории Деникина, на том же Ставрополье, действовали многочисленные полулегальные отряды, вроде «эскадронов смерти», как правило, от имени тех или иных групп помещиков и предпринимателей. Они где-то отстаивали их интересы, где-то «крышевали», но прокурор Краснов был над ними абсолютно не властен!
У него не было своей воинской силы, гражданская юстиция была всего лишь видимостью. Если один помещик, опираясь на свои «военные силы» (типа ЧОПа, но в армейском исполнении), обвинял другого помещика-конкурента в «большевизме» и вешал, то поделать с этим никто ничего не мог. Тем более, всем было пофигу, когда «эскадроны смерти» вешали просто «для острастки» первых встреченных на улице простых обывателей.
Иной раз разворачивались целые сражения между карманными армиями «хозяйствующих субъектов», сражения за «активы» и обозы с «конечным продуктом».
А вот на территории Торжковского уезда несколько местных новоявленных «коммунистов» решили захватить крестьянское хозяйство полуграмотной вдовы. По этому поводу было заведено уголовное дело. Их вызвали для дачи показаний. Они отказались прийти, мол, мы сами - власть. Так беспартийный прокурор пригнал этих «местных коммунистов» под конвоем, этак верст за пятнадцать по крепкому морозцу. Конечно, подобных случаев, но таких, когда справедливость отнюдь не торжествовала, наверняка, было множество. Однако важен подход, важен «вектор».
Напомним, комиссар Временного правительства В.Б. Станкевич перешел через границу Украины с РСФСР для антисоветской деятельности и в районе то ли Коренево, то ли Суджы Курской губернии попал в ЧК. Из трех десятков сидельцев в чекистском «обезьяннике» он был единственным представителем интеллигентно-буржуазного класса. При этом половину сидельцев представляли собой советские работники: «комиссары» и милиционеры. Остальные - крестьяне, арестованные за различные неповиновения.
Причем «контру» Станкевича очень быстро выпустили, ибо против него ничего конкретного не было, не считая того, что он был общеизвестной «контрой». Однако это было не деяние, а всего лишь репутация.
Когда Н. Майер инспектировал торжковскую тюрьму (которую он признал в «идеальном состоянии») он только раз вспомнил о политических репрессиях, когда увидел в камере священника с четками. Но и тот, как выяснилось, сидел за самогонку.
Видного кадета А. Изгоева в конце 1918 года отправили в лагерь, но при этом в своем лагерном повествовании он практически не упоминает людей своего круга и своей судьбы. Кто-то из интеллигентных зеков помог ему вначале, но в целом его окружало простонародье.
Кто взял его чисто по-человечески под плотную опеку?
Это был арестованный за коррупцию чекист, их там двое было (были и другие осужденные представители советской власти).
- Вы человек сильный, любите и уважаете только силу, почему же вы помогаете и заботитесь обо мне, воплощенной и ненужной слабости?
- Силы то у меня у самого много. Мне тоже иногда хочется ум и правду видеть. Вы думаете, человек может жить только как грязная свинья или голодная собака? Если бы не было образованных, хоть слабых, но честных, совсем скучно было бы. А власти вам давать нельзя. Вы ничего не умеете…
И далее:
- Русскому народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас уважает? Нет, он над вами смеется, а большевика уважает.
Конечно, все было: и официальный двухмесячный Красный террор с сотнями жертв, и террор менее официальный, и сакраментальное: «Извините, расстреляли по ошибке…»
В. Вишневский. «Оптимистическая трагедия».
Комиссар. Вы можете мне ответить прямо, как вы относитесь к нам, к Советской власти?
Командир (сухо и невесело). Пока спокойно.
Пауза.
А зачем, собственно, вы меня спрашиваете? Вы же славитесь уменьем познавать тайны целых классов…
Счастье и благо всего человечества?! Включая меня и членов моей семьи, расстрелянной вами где-то с милой небрежностью… Стоит ли внимания человек, когда речь идёт о человечестве…
* * * * *
Рассмотрим «треугольник».
Один «угол», самый малочисленный (условно верхний) - это большевики, как партия, как политическая сила.
Второй «угол», самый массовый (условно нижний левый) - «массы», внутри которых диффузно бушует «расплавленная стихия».
Третий «угол» (условно нижний правый) - интеллигентно-буржуазный класс, который состоял:
- из открыто выступивших с оружием в руках против большевиков и народных масс,
- из «мирных» саботажников,
- а также из осторожно или даже с надеждой присматривавшихся к большевикам.
Большевики сильны были поддержкой масс, с которыми они составляли сложный и противоречивый симбиоз, ибо большевики требовали порядка и дисциплины от «расплавленной стихии». Они требовали почти невозможного, но, как известно, ничего невозможного для большевиков не существовало.
Отношения большевиков с правым нижним «углом», тем более, были крайне сложные, даже если брать в расчет только «мирных» саботажников и тех, кто «с надеждой присматривался» к большевикам.
Большевикам они, как спецы, нужны были до зарезу, ибо у большевиков был модернизационный проект. Они просто помешаны были на технической и культурной модернизации страны. Именно помешаны. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» - это ведь клиника, если воспринимать сие буквально. Но мы-то понимаем, что это всего лишь гипербола, крик души, страстное желание, как можно скорее, увидеть
«Русь по-настоящему могучей и обильной…»
Но самые сложные взаимоотношения были между двумя нижними «углами», между массами и интеллигентно-буржуазным классом. В самом резком варианте это выглядело так.
С одной стороны: «ПОпили, гады, нашей кровушки!»
А с другой - «Народ явил харю озлобленного раба».
Сопрячь два нижних «угла» в конструктивном сотрудничестве могли только большевики. Сами по себе «углы» были практически не сопрягаемы.
Только у большевиков имелся «интерфейс» взаимодействия с массами, и только у них был «интерфейс» взаимодействия с интеллигентно-буржуазным классом. Помимо большевиков сотрудничество русских «верхов» и русских «низов» в направлении модернизации, обеспечить было некому.
Определенное взаимодействие эсеров с определенной частью народных масс вело только к архаизации и не выходило за рамки бунта.
Поскольку партийные ряды (равно как и органы власти) пополнялись представителями народных масс, большевики испытывали мощнейшее давление идеологии «расплавленной стихии», непримиримой по отношению к интеллигентно-буржуазному классу. Но этому давлению большевики стойко противостояли.
«Левые коммунисты пишут: «введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве, не может существенно увеличить производительность труда, но оно понизит классовую самодеятельность, активность и организованность пролетариата. Оно грозит закрепощением рабочего класса…». Это неправда…»
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
Но задача, скорее, и состояла в понижении «классовой активности», дабы активность эту можно было направить в созидательное русло…
«…В двух словах скажу: впору кричать, когда люди договорились до того, что введение трудовой дисциплины будет шагом назад, - и я должен сказать, что усматриваю в этом такую неслыханную реакционную вещь, такую угрозу революции, что если бы я не знал, что это говорит группа без влияния и что на любом сознательном собрании рабочих это опровергнут, то я сказал бы: погибла русская революция».
Там же.
Для «расплавленной стихии» и для ее креатуры в РСДРП(б), для «левых коммунистов» - дисциплина была врагом номер один, но дисциплина была остро необходима не только в армии, но и на производстве, и в быту.
Стремительное возрождение страны и ее не менее стремительная модернизация проходили в несколько этапов, каждый из которых требовал от активных участников процесса выкладываться по полной, и это формировало соответствующих руководителей максимально адекватными специфике именно данного конкретного этапа.
Люди не умеют быстро меняться, а меняться кардинально им, вообще, трудно.
И потому в начале нового этапа (резкой грани между ними, конечно, не было) могли возникать и возникали трагические конфликты. Те задатки руководителей, которые были естественны и даже необходимы на определенном этапе, в начале нового этапа могли становиться фактором недопустимым, можно сказать, гибельным для дела.
Однако люди с «выпрямившейся гордостью» ощущали себя творцами Истории и таковыми в целом являлись. А потому им было тяжело принять необходимость соответствующих новому историческому этапу кардинальных изменений в их представлениях и в поведении.
Этого, например, не смогли сделать ни Иван Лукич Сорокин, ни Борис Мокеевич Думенко. Это были мужественные русские самородки. Но признавая их заслуги, нельзя впадать в ересь и проклинать тех, с кем они вступили в конфликт.
Этот конфликт лишь внешне выглядит, как конфликт между «русскими народными военачальниками» и «евреями-комиссарами». На самом деле истинный смысл конфликта состоял в другом: к новому этапу восстановления государственности и ее важнейшего инструмента - армии, они оказались не готовы. Хмель «расплавленной стихии» бродил в их крови в концентрации, на очередном этапе уже недопустимой.
В отличие, кстати, от того же Буденного.
«Рубака, лихой наездник, он умом, душой и телом близок и понятен той армии, во главе которой он поставлен, а врожденный мужицкий ум дает ему достаточно такта при непрерывных сношениях со своими штабными - людьми голубой крови. В вопросах стратегического характера Буденный принимает в действительности только совещательное участие, понимая, что годы, проведенные офицерами в академиях и штабах, дают им больше прав на решение боевых задач, нежели ему - вахмистру…
Но когда выработанный план требовалось осуществить, - тогда выступал вахмистр Буденный - командующий первой конной армией, и казаки, видя впереди своего же брата-казака, …бросались в самые отчаянные атаки». АРР. Т12. Стр. 107.
Это воспоминания деникинского журналиста, которому судьба предоставила возможность довольно близко наблюдать семейства Ворошилова и Буденного в 1920-м.
«Жена Ворошилова «напоминала собой даму выше-среднего буржуазного класса. Хотя она одно время и была в ссылке, но… будучи женой одного из вождей мирового пролетариата, она… кокетливо принимала ухаживания молодых красивых командиров конной армии, в большинстве состоявших ранее в лучших кавалерийских полках.
Нередко на улицах можно было встретить ее, окруженную свитой кавалеристов, и эта группа внешне и по беседе была очень далека от рабоче-крестьянской красной армии (надо думать, образца первой половины 1918 года - otshelnik_1), давая скорее картинку полковой жизни былой царской армии». АРР. Т12. Стр. 106.
У Буденного (в отличие от…) было «достаточно врожденного мужицкого ума» и такта, дабы принять свое положение, как среди «комиссаров», так и среди «золотопогонников». Положение, кстати, для бывшего вахмистра по заслугам вполне почетное.
Повод для неповиновения того или иного харизматического народного военачальника мог выглядеть вполне «обоснованно» (перегибы продразверстки, высокомерие «чужаков», оскорбление традиций). Но в настоящей армии не может быть никакого «обоснования» для самовольных перемещений целых воинских соединений вопреки приказам вышестоящего начальства, тем более соединений, в которых лояльность бойцов харизматическому лидеру существенно выше их лояльности центральной власти. Речь идет только о событиях гражданской войны, любые ассоциации с нашим временем оставляем исключительно на совести читателя.
* * * * *
С правым малочисленным интеллигентно-буржуазным «углом» противоречивого политического «треугольника», как ни странно, большевикам было проще:
«Наша задача: всех саботажников разместить на работы под нашим контролем, под контролем Советской власти, создать органы управления, чтобы учет и контроль был строго налажен».
В.И. Ленин. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г.
Саботаж ломали и кнутом и пряником, но в целом «сверху» к «спецам» во всех сферах относились вполне сносно.
При этом многие спецы-патриоты, даже не разделяя большевистских «измов», только на большевиков и уповали, и не столько потому, что были серьезные основания уповать, сколько потому, что в этот начальный период больше уповать им было не на что и не на кого.