«Я сомневаюсь, подпоручик, была ли у вас мать…»
Это фраза из телесериала «Адъютант его превосходительства», снятого, безусловно, весьма талантливо и оказавшего значительное влияние на восприятии Гражданской войны жителями позднего СССР.
Увы…
Интеллигентный, порядочный, а главное, трезвый образ, созданный Павлом Стрижельчиком, в принципе не имеет ничего общего с реальным прототипом - генералом Май-Маевским.
Однако важно другое: в деникинской контрразведке не могли работать офицеры, подобные киношным: полковнику Щукину, ротмистру Волину или даже штабс-капитану Осипову.
Там могли работать лишь люди, подобные тому безымянному подпоручику, наличие матери у которого и поставил под сомнение полковник.
И никакого другого вывода невозможно сделать на основании воспоминаний самих эмигрантов, участников белого движения и даже его руководства.
В воспоминаниях генерала А. Лукомского (АРР. Т.6. С. 152) в параграфе «Контрразведка» (меньше страницы объемом) сразу сказано, практически с места в карьер:
«Деятельность контрразведки вызывала не только серьезные жалобы, но и всеобщее возмущение».
Всеобщее возмущение!
Парадокс заключается в том, что «контрразведки» были порождением самого белого движения, которое их же деятельностью «всеобще и возмущалось». Все эти военно-полевые суды, военно и судебно-следственные комиссии (чрезвычайные по определению), а также контрразведки, были «портретом Дориана Грея» антисоветской части «интеллигентно-буржуазного класса». Включая сюда и «рафинированных» интеллигентов-кадетов типа И.А. Ильина, П.И. Новгородцева, С.Е. Трубецкого, связанных как научной, так и политической деятельностью.
Генерал А. Лукомский:
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
А нормального-то в этом что?
И что значит - «шел»?
Хоть сколько-нибудь нормальная власть, у которой есть хоть что-то за душой, формирует подобного рода органы сверху, уделяя самое пристальное внимание кадровому составу. Даже в этом случае в обстановке смуты и всеобщего морального разложения злоупотребления неизбежны. Чекисты тоже не были ангелами, отнюдь. Вопрос в объемах зла.
Такие органы не формируются «самотеком», когда сам «элемент» выбирает себе поприще по душе, куда ему «идти».
Лукомский объясняет состояние контрразведки наличием широкого спектра соблазнов «для всевозможных злоупотреблений и преступных действий».
Подобная «логика» наблюдается у всех белых генералов, они как детишки, пойманные за банкой варенья, считают виноватыми не себя, а соблазн.
Второе оправдание - виноваты большевики-искусители…
Кем надо быть, чтобы использовать подобное в качестве оправдания полного морального ничтожества собственных спецслужб?
Поясню.
В том же «Архиве…», но только в 7-м томе, а не в 6-м, по поводу контрразведки высказано такое мнение:
«Главное командование, а вместе с ним и «Особое Совещание», т. е. Правительство (это, прежде всего, Деникин и Лукомский - otshelnik_1), с своей стороны, казалось, делали, что могли, чтобы окончательно разнуздать, распустить эту кромешную банду провокаторов и профессиональных убийц.»
АРР. Т.7 С.232
Приведем лишь один пример законодательного творчества «белых рыцарей».
Всякий, кто разоблачал большевистского агента, получал 80%, находившихся при нем денег и ценностей.
Последствия?
Да, просто зашибись!
«Стоило только какому-нибудь агенту обнаружить у счастливого обывателя района добровольческой армии достаточную, по его агента, понятию, сумму денег, и он мог учредить за ним охоту по всем правилам контрразведывательного искусства. Мог просто пристрелить его в укромном месте, сунуть в карман компрометирующий документ, грубую фальсификацию, и дело было сделано. Грабитель-агент, согласно законам, на сей предмет изданным, получал что-то около 80% из суммы, найденной при арестованном или убитом «комиссаре». Население было терроризировано и готово заплатить, что угодно, лишь бы избавиться от привязавшегося «горохового пальто»…
АРР. Т.7. С.233.
Это же «Клондайк»!
Спектр деятельности - широчайший. От шантажа состоятельных семейств сфабрикованным делом (а в условиях «чрезвычайного правосудия» оправдаться невозможно, да и негде), до убийства и ограбления в тихую - сунул в карман покойнику пачку большевистских листовок и дело с концом (и барыш получил, и раскрываемость повысил).
По свидетельству эмигрантов «выведение в расход» лиц, которые контрразведке почему-либо просто «не нравились», но против которых не имелось никакого обвинительного материала, было делом обычным и обыденным - «убит при попытке к бегству».
И в этих условиях совершенно естественно, что
«Вся обывательская масса в ее целом была «взята под сомнение» в смысле ее политической благонадежности».
А над ней стояли
«Контрразведка, уголовный розыск, государственная стража (полиция), действовавшие под охраной высших властей (!) в полном единении с шайкой спекулянтов, грабителей и убийц. Все это сонмище, в конце концов, погубившее добровольческую армию, было в равной мере опасно для населения «глубокого тыла» - по отношению к нему, сонмищу, абсолютно лишенному элементарных прав человека и гражданина».
АРР. Т.7. С.233.
Советский зритель вряд ли был в состоянии до конца поверить, что показанная в булгаковском «Беге» деятельность контрразведки была основной ее «работой» (а, тем более, на это не способен оболваненный антисоветским официозом нынешний зритель).
У приват-доцента Голубкова выбивают ложные показания на жену товарища (заместителя) министра (!) Парамона Корзухина. Все - политик и делец Корзухин у них в кармане.
Тихий. Поручик Скунский! Оцените документ! Сколько даст Корзухин, чтобы откупиться?
Скунский. Здесь, у трапа? Десять тысяч долларов. В Константинополе меньше. Советую у Корзухиной получить признание.
Тихий. Да. Задержите под каким-нибудь предлогом посадку Корзухина на полчасика.
Скунский. Моя доля?
Тихий пальцами показывает - две.
Это не связано с катастрофой и эвакуацией. Все, то же самое, было и в период побед.
Сколько же раз я читал у потомков «графа Замазкина», которые ныне идентифицируют себя с «благородным сословием», что «Булгаков оболгал нашу доблестную Белую гвардию, наших белых героев». (Тьфу… Прости, Господи…)
На самом деле Булгаков не показал и доли того, что было в реальности.
Обратите внимание, даже министры от произвола не были защищены, что же говорить об обычных предпринимателях, врачах, преподавателях.
Кстати, рабочим в этом плане было несколько легче - у них взять было нечего.
«Сверх всего этого в Новороссийске существовали тайные союзы офицеров… Эти союзы иногда проводили в жизнь постановления чисто террористические и перед ними трепетали все, не исключая и генерала Деникина».
АРР. Т.7. С.233.
А теперь, внимание: детальное разъяснение генерала Лукомского.
«При арестах большевистских деятелей обыкновенно находили много награбленных драгоценностей и крупные суммы денег; так как ответственным большевистским деятелям грозила смертная казнь, то за свое освобождение, многие из них предлагали крупные взятки».
АРР. Т.6. С. 152.
Обратите внимание, генерал ассоциирует грабеж исключительно с большевиками, а контрразведка выступает здесь в качестве пострадавшего от большевиков-искусителей.
Во-во, большевики-подпольщики всегда ходили с карманами, набитыми деньгами и драгоценностями. Это был их отличительный признак: если на человеке дорогая шуба, портмоне набито купюрами, перстни на пальцах, и на галстуке бриллиантовая заколка, то это большевистский агент - стопудово.
То есть фактически глава Особого совещания генерал Лукомский задним числом задекларировал всех ограбленных и убитых в результате рэкета своих контрразведок, как большевистских агентов.
Ежу понятно, что арестованный контрразведкой со всем, что при нем было, и так полностью находился в ее власти. Забирай себе практически все по закону, а арестованного - в производство.
Хотя, с другой стороны, как еще оправдываться главе Особого совещания, который вместе с главнокомандующим Деникиным действительно «делал все, чтобы окончательно разнуздать, распустить кромешную банду провокаторов и профессиональных убийц.»
Интересно, а если бы большевики провели такой «закон о 80%» в жизнь, сколько «благородного» визгу было бы сегодня со стороны «бело-православно-монаршизнутых» утырков?
А что по поводу предъявленных обвинений скажет Деникин?
«За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже... отдел пропаганды... Это было кaкoe-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью».
А. Деникин. «Очерки…»
Твою мать! Такого рода учреждения должны создаваться верховной властью, они должны создаваться сверху, как централизованные иерархические структуры, жестко управляемые и контролируемые. Например, как ВЧК.
Подобные органы не должны образовываться сами по себе, будто плесень от сырости в каждой непроветриваемой щели.
«Поветрие», «болезненная мания»…
Деникин признает прямо: контрразведки создавались не столько центральным руководством Добровольческой армии, сколько возникали стихийно - в силу «разлитого по стране взаимного недоверия и подозрительности». Одно уточнение: «разлитого» не «по стране», а в среде озлобленной на народ интеллигентщины в погонах и без оных.
Подобные «органы» возникали «сами по себе», даже при, казалось бы, гражданских «конторах», но, тем не менее, все они делегировали себе любимым классические полномочия: право проводить следствие, обвинять, приговаривать и приводить приговор в исполнение.
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
Так и должно быть - «сам по себе» торжествует только сорняк, «сама по себе» торжествует только болезнь, «поветрие», «мания».
Ставропольский прокурор В. Краснов, мемуары которого обсуждались в предыдущей статье, приводит следующий случай-пример (не как исключение, а как происшествие типичное и характерное).
Случайное воинское подразделение остановилось на ночлег в имении одного землевладельца. Во время ночной пирушки хозяина с офицерами тот пожаловался на землевладельца-соседа (личная неприязнь, плюс хозяйственные и судебные тяжбы) и обрисовал его как «левого».
«Офицеры распорядились арестовать соседа - землевладельца Н.Н. Безменова. Тут же на залитом напитками столе был написан приказ об учреждении военно-полевого суда и о предании ему Н.Н. Безменова.
Чуть ли не за этим же столом Безменова осудили к повешению… и на утро повесили.
После этого заблудившаяся часть вновь откочевала в Астраханские степи, скрывшие в своих песках имена участников этого ночного дела».
АРР. Т.11. С.136.
При этом прокурор Краснов добавил, что местные крестьяне совершали паломничество к месту гибели невинно убиенного. Ненависть крестьян к белым носила не только классовый, но и общечеловеческий характер.
Деникин нас не обманывает: свою контрразведку создавала
«почти каждая воинская часть».
СВОЮ - это здесь главное!
И между всеми этими «контрразведками» в целом не было практически ни организационной взаимосвязи, ни иерархического подчинения. Определенная координация еще могла наблюдаться на уровне главного командования, командования крупными соединениями, и глав губерний, но и она была слабой.
Таким образом, «контрразведка» не была организацией, она была сетевым явлением, одним из продуктов морального распада дореволюционного прозападного интеллигентно-буржуазного класса, его предсмертным болезнетворным «выделением».
* * * * *
Сложился стереотип, согласно которому представители «образованного слоя» и, вообще, интеллигентно-буржуазного класса становились жертвами преимущественно, или даже исключительно, большевистской власти.
Приведу лишь пару свидетельств, которые позволяют сильно усомниться в этих устоявшихся представлениях.
В Екатеринославе летом 1919 года было так.
«В гостинице «Франция» расположилась добровольческая контрразведка.
И началось хватание людей на улицах, в вагонах трамваев, в учреждениях… Арестовывали по самым бессмысленным доносам; загоняли в одну большую общую комнату и держали по нескольку дней без допроса и даже без какой-либо записи».
АРР. Т.12 С. 92
В «учреждениях» рабочих и крестьян не было, и в трамваях на тот момент тоже ездила в основном «чистая» публика. Да и сам текст, следующий за цитатой, развернуто поясняет, что речь идет преимущественно о представителях того круга, к которому принадлежал и мемуарист - редактор местной проденикинской газеты.
Это, прежде всего, ими набивали арестантские комнаты, содержа, будто сельдь в бочке, и их же при отсутствии какого-либо обвинительного материала могли «выводить в расход», так сказать, «при попытке к бегству», действуя по принципу: лучше покарать десять невиновных, чем пропустить одного большевика. (И такое оправдание приходилось слышать из уст сторонников белого террора).
К тому же направление репрессий стимулировал и «закон о 80%».
Так было везде.
Так было в Екатеринославе, так было в Новороссийске, так было в Ставрополе…
«Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)».
Это уже добавляет Деникин.
Ну, Деникину-то вы верите?
С другой стороны имеется свидетельство Б.В. Станкевича, известного антисоветского деятеля. Просто бытовая зарисовка.
Он, как представитель антибольшевистской организации в начале 1919 года с петлюровской Украины направился на советскую территорию для координации деятельности антисоветских сил. Но перейдя границу, недалеко от городка Суджа Курской губернии, попал в ЧК.
Знакомые, обосновавшиеся на Украине, просили его передать письма родственникам, оставшимся в «Совдепии». При задержании текст писем показался представителям власти «симптоматичным», и задержание перетекло в арест.
Его отвезли в Курск и поместили в арестантскую ЧК, где сидели примерно 30 человек.
«Мне еще ни разу не приходилось быть так по-товарищески среди народной массы, так как арестованные были, крестьяне, красноармейцы, один матрос и два комиссара - один по милицейскому, другой по продовольственному делу».
Тюрьма ВЧК оказалась тем самым местом, где В.Б. Станкевич, либеральный интеллигент, «трудовик» по партийной принадлежности, наконец-то, смог впервые познакомиться «по-товарищески» с народом.
На момент ареста Станкевич был единственным (!) представителем интеллигентно-буржуазного класса, из всей арестованной братии. Он слушал рассказы сидельцев и понимал, что, как минимум, среди красноармейцев и комиссаров невиновных не было. Особо отвратителен был матрос, откровенно хваставшийся своими «подвигами».
Пропорция - один к тридцати. Вряд ли это было какое-то особое узилище ВЧК, скорее, типовое, «среднестатистическое». Ну, предположим, что где-то могло быть немного иначе, не один «буржуй» на тридцать человек, а два-три. Но, все равно, пропорция достаточно определенная.
И удивляться здесь совершенно нечему.
Сколько «Станкевичей» было на Руси в процентном отношении? Да примерно, столько же - процента три. Так что статистически все было вполне естественно.
Как справедливо утверждал А.Фурсов, ВЧК создавалась, прежде всего, для наведения порядка в обстановке общего морального разложения, для умиротворения всеобщего бунта, а уже потом для всего прочего.
Например, один из мужиков, сидевший со Станкевичем, украл мешок сахара. Вот поэтому он, голубчик, и парился на нарах, а вовсе не потому, что «русофобы-большевики» «ненавидели русский народ».
Тот же профессор Иван Ильин сахара не крал, и поэтому гулял на воле.
А вот милицейского комиссара, который сидел со Станкевичем, посадили за взятку - он получил фунт табака.
Уже через несколько дней Станкевич был освобожден и поехал в Москву и Петроград по своим контрреволюционным делам, а население узилища в социальном плане стало еще более однородным.
Не было у ЧК на Станкевича «обвинительного материала», разобрались с конкретным пустяшным обвинением (письма) и отпустили. При этом есть основания полагать, что путешествовал он под своим достаточно одиозным именем, а не под легендой.
Но, как бы там ни было, его отпустили. Полагаю, еще и извинились, как в феврале 1918-го ревтрибунал извинился перед самим генералом Лукомским, не найдя оснований для опровержения его легенды.
А вот комиссарам-коррупционерам я не завидую. Во всяком случае, по другим воспоминаниям в том же «Архиве…» укравший два мешка муки местный коммунист был в ЧК расстрелян.
Кстати, губернская ЧК дала предписание своей уездной «дочке» вернуть Станкевичу отобранные у него при аресте деньги. Согласитесь, без денег заниматься контрреволюционной деятельностью трудновато. Однако в уездной ЧК заявили, что деньги уже отправлены в казначейство, и посмотрели на Станкевича так, что тот счел за лучшее ретироваться.
Конечно, чудовищного бардака и коррупции тогда везде хватало. И репрессии в отношении очень многих «бывших», безусловно, имели место.
Идеализировать саму ЧК не собираюсь от слова «совсем». Ну, нисколечки. Кто-то же на допросе в ЧК выбил глаз поручику Лятьевскому из «Поднятой целины»? Мы ее в советское время в школе изучали.
Хотя, с другой стороны, тот же митрополит Вениамин какое-то время сидел в крымской ЧК и о каких-либо ужасах в отношении себя не повествует.
Предвижу возражение, что перед нами некий исключительный случай, однако лично я не понимаю, почему курская ЧК того времени должна быть какой-то исключительной.
* * * * *
Два социальных организма могут быть чудовищно больны.
Но внутри одного организма может жить воля к оздоровлению.
А внутренний закон функционирования другого организма может приводить лишь к тому, что любая царапина будет становиться нарывом, нарыв - язвой, а язва - перерастать в гангрену.
* * * * *
Деникинский юрист В.М. Краснов рассказал еще один случай, какой-то дикий, нелепо-страшный.
В жизни ведь, черт знает, что порой случается, нельзя же из этого отдельного «черт те что» непременно выводить «общую идеологию» (как и из отдельного «зашибись», конечно). Я бы сам этот случай для общей характеристики деникинской системы не использовал, но прокурор его в своих воспоминаниях привел, значит, считал, что в этой частности отражалась некая важная и страшная социально-психологическая черта всего движения.
«Ставропольский хлеботорговец Г. поведал мне в моем прокурорском кабинете следующую печальную повесть.
В разгар большевистского террора на территории Кавказских минеральных вод (имеется в виду «красногвардейский период» - otshelnik_1), его дочь - девушка Р.Г. - бежала оттуда с несколькими офицерами в Ставрополь, уже занятый добровольческими частями.
Ехать приходилось на лошадях через красноармейские кордоны и села, где митинговали красные, призывая население на фронт против белых.
Спасая себя и своих спутников, Г. в критические моменты выступала на митингах, заявляя себя большевичкой, едущей с «товарищами» по особо важному поручению. В конце концов, она благополучно добралась вместе с офицерами до Ставрополя.
Там по рапорту своего спутника, офицера Б., она была арестована, предана полевому суду и казнена.
По словам ее отца, в ночь перед казнью в помещение, где она содержалась, явился один из ее судей.
- Что, барышня, скоро повесят… Страшно, небось? А хорошенькая! Глазки-то какие! Небось, кто-нибудь целовал их? Ну, поцелуй меня…
Через несколько часов Г. была повешена на опушке леса.
Я знаю, какие упреки по моему адресу может вызвать эта часть моих воспоминаний.
Но, когда я взялся за перо, я дал обещание своей совести человека, много верившего, много пережившего, не скрывать ничего из этих ужасов, задавивших своею тяжестью общерусское идейное дело».
АРР. Т.11. С.138.
Хлеботорговец Г. пришел к прокурору Ставрополя, возможно, для того, чтобы восстановить хотя бы посмертно честь своей дочери. Но, как написал сам прокурор по поводу «контрразведок» и «полевых судов»,
«от нас, цивильных людей, учреждения эти были отгорожены высокими стенами».
Прикасаться к их деятельности было опасно для жизни, в том числе и прокурору Ставрополя.
«Вообще было известно, что то, что творилось в застенках контрразведки Новороссийска, напоминало самые мрачные времена средневековья».
АРР. Т. 7 С. 233.
То же самое прокурор В. Краснов писал и про контрразведку Ставрополя.
Вспомните следователя военно-полевого суда из предыдущей статьи (АРР. Т.7. С. 229).
Вот того, который арестовывает в станице подозреваемого «интеллигента-зеленого» (такие просто бежали из городов в станицы и села от беспредела деникинской власти). Затем этот следователь там же, на месте ареста, с помощью мангала поджаривает ему ступни («подрумянивает пятки») и, таким образом, добивается признания в том, что тот является большевистским организатором.
А потом следователь, прокурор и судья в одном лице здесь же в станице на площади, устраивает изощренную по жестокости публичную казнь, предварительно «для назидания» нагайками согнав на площадь жителей. Причем взрослые казаки и бабы не выдерживают этого дикого зрелища.
«К нам иногда заходил член военно-полевого суда, офицер-петербуржец… Когда выносили у него в суде смертный приговор, потирал от удовольствия свои выхоленные руки. Раз, когда приговорил к петле женщину, он прибежал ко мне, пьяный от радости.
- Наследство получили?
- Какое там! Первую. Вы понимаете, первую сегодня!.. Ночью вешать в тюрьме будут…»
АРР. Т.7. С. 229-230.
Даже если изображенные в «Архиве…» следователи олицетворяли собой крайность, то другой «край» не мог быть принципиально иным, створ между «краями» в таких организациях не должен быть широким. В противном случае они не смогли бы функционировать.
На территории тогдашней РСФСР «цивильные» наркоматы юстиции должны были осуществлять правовой надзор за деятельностью ЧК. Однако это во многом оставалось «на бумаге». Трудно осуществлять правовой надзор в условиях Гражданской войны над чрезвычайной организацией с чрезвычайными полномочиями.
Но, тем не менее, «на бумаге» было далеко не все, и между ЧК и «цивильной» юриспруденцией (которая также вела дела и по контрреволюции) шла постоянная вязкая тяжба. Дело доходило даже до того, что местный наркомат юстиции мог возбуждать против местной ЧК уголовные дела о превышении власти. Такие случаи бывали.
Очевидно, хлеботорговец Г. хотел, чтобы «цивильный» прокурор В. Краснов возбудил расследование против контрразведки и полевого суда. Однако Василий Михайлович ничем не мог помочь убитому горем отцу.
* * * * *
Или вот, к примеру, история о том, как два колчаковских офицера под видом простых обывателей перешли линию фронта с целью установить связи с белым подпольем на территории Центральной России. Историю рассказывает один из них (АРР. Т.10.С.110-111).
Перейти перешли, но напоролись на бойцов особого отряда, в задачу которого в частности как раз и входило обнаружение подобных разведчиков.
Дальше начинается душещипательная детективно-приключенческая сага о злоключениях «белых витязей» (светлых эльфов), которым грозила неминуемая гибель от рук «большевистских варваров» (темных орков).
Особенность мемуарного жанра заключается в том, что читатель подпадает под влияние автора и невольно проникается сочувствием к нему и его единомышленникам, сопереживая именно им.
Наши «бело-православно-монаршизнутые» любят погружаться в этот жанр именно так, на автопилоте, полностью отключив моск.
Но нас в данном журнале интересуют только факты и конкретные действия в конкретных обстоятельствах.
Бойцы особого отряда отвели задержанных в избу, где начали проводить следственные действия. Они допрашивали их порознь и вместе, пытаясь поймать на несоответствии показаний, тщательно изучали документы.
И не найдя ничего компрометирующего, задержанных отпустили, даже участливо поинтересовались: «Дорогу-то назад к своему ночлегу найдете?»
Но потом офицеров-колчаковцев снова задержали, и шмонали несколько часов. На этот раз, произвели детальный обыск, прощупали всю одежду, детально изучили содержимое вещмешков.
И снова вынуждены были задержанных отпустить, ибо не нашли против них никакого обвинительного материала.
Что для нас важно в этой истории?
И прямо и косвенно (например, через высказывания хозяина избы) до читателя доводится мысль, что эти красноармейцы спецотряда - «звери, а не люди». Тщательный обыск - это были «мучения»! «Даже хозяйка избы заплакала». Представляете!
Но что на самом деле остается от рассказа в сухом осадке, если вы не ангажированы мировоззрением и эмоциями рассказчика?
1) Бойцы особого отряда - это простые крестьянские и рабочие парни, политесам не обученные. Тем не менее, допрос они вели холодно-корректно. Рассказчик об угрозах или оскорблениях не упоминает. И это несмотря на то, что красноармейцы моментально вычислили задержанных, как «классово-чуждых» (видимо, по офицерской выправке и интеллигентной внешности).
2) Задержанных никто пальцем не тронул. Возможно, если бы «особисты» воспользовались методами дознания, принятыми у «белых витязей», и на мангале поджарили бы подозреваемым ступни (подрумянили пяточки»), они бы узнали, что те еще двое суток назад лично беседовали с адмиралом Колчаком, который давал им подробные инструкции. Однако, судя по всему, этот метод дознания «особистам» даже в голову не приходил.
3) Ничто из вещей и денег не было отобрано. Рассказчик упомянул имевшуюся у них половину бутылки коньяка. Дескать, изображая из себя «правоверных коммунистов», они даже коньяк не тронули.
Вот ведь чмо колчаковское!
Повальное пьянство было бичом именно офицерства белых армий. Когда видный советский военспец, перебежал из Красной армии к колчаковцам, командование предоставило ему возможность прочитать лекцию для широкого круга своих офицеров. Рассказ о реальном положении в Красной армии вызвал у колчаковских офицеров разрыв шаблона и соответствующую истерику.
А когда лектор дошел до утверждения, что появление пьяного командира в Красной армии невозможно, ибо его на месте застрелит комиссар, раздались крики: «Убирайся назад в свою Совдепию!»
Так что не могли эти красноармейцы взять полбутылки коньяка. Потом доказывай, что это не взятка, ведь «милицейский комиссар» из воспоминаний Станкевича на фунте табака «спалился».
(Конечно, в менее ответственных местах, на каких-нибудь дорогах и заставах, красноармейцы, досматривая груз и багаж, вполне могли быть и не столь щепетильными. Моральное состояние общества было довольно низким. Но в данном случае речь шла о чем-то вроде армейской контрразведки.)
* * * * *
«У чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки».
Дзержинский говорил о том, что должно быть, он не утверждал, что так оно и было, он прекрасно знал истинное положение дел, подчас далеко не радужное. Но он задавал планку, интенцию…
А. Лукомский:
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
Почему?
Белое движение являло собой интеллигентскую секту, «противостоявшую безнравственному большевизированному большинству». Белые ощущали себя горсткой избранных, бросивших вызов «абсолютному злу», и уже по одному этому они представлялись себе самим почти святыми.
«Не будучи долго поддержаны другими, первые добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними».
А. Деникин. «Очерки…»
Презрение и ненависть узкого социально-психологического слоя ко всем прочим (его не поддерживавшим) - это отщепенство, сублимируемое через мессианство.
Воистину, дьявольский «микс» - здесь все позволено.
Какие бы отвратительные дела не вытворяли «святые добровольцы», все равно, существовала аксиома - «у большевиков было намного хуже». Любой разрыв этого шаблона вызывал только пущую ярость и дополнительную репрессивность.
Итог закономерный.
* * * * *
Вопрос: «была ли мать у подпоручика 100-летней давности», меня нисколько не волнует. Это было давно, и, к тому же, мы ничего не можем изменить в прошлом.
Все вопросы, которые я себе задаю, связаны исключительно с социально-психологическим состоянием изрядной части наших современников.
Увы…
Интеллигентный, порядочный, а главное, трезвый образ, созданный Павлом Стрижельчиком, в принципе не имеет ничего общего с реальным прототипом - генералом Май-Маевским.
Однако важно другое: в деникинской контрразведке не могли работать офицеры, подобные киношным: полковнику Щукину, ротмистру Волину или даже штабс-капитану Осипову.
Там могли работать лишь люди, подобные тому безымянному подпоручику, наличие матери у которого и поставил под сомнение полковник.
И никакого другого вывода невозможно сделать на основании воспоминаний самих эмигрантов, участников белого движения и даже его руководства.
В воспоминаниях генерала А. Лукомского (АРР. Т.6. С. 152) в параграфе «Контрразведка» (меньше страницы объемом) сразу сказано, практически с места в карьер:
«Деятельность контрразведки вызывала не только серьезные жалобы, но и всеобщее возмущение».
Всеобщее возмущение!
Парадокс заключается в том, что «контрразведки» были порождением самого белого движения, которое их же деятельностью «всеобще и возмущалось». Все эти военно-полевые суды, военно и судебно-следственные комиссии (чрезвычайные по определению), а также контрразведки, были «портретом Дориана Грея» антисоветской части «интеллигентно-буржуазного класса». Включая сюда и «рафинированных» интеллигентов-кадетов типа И.А. Ильина, П.И. Новгородцева, С.Е. Трубецкого, связанных как научной, так и политической деятельностью.
Генерал А. Лукомский:
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
А нормального-то в этом что?
И что значит - «шел»?
Хоть сколько-нибудь нормальная власть, у которой есть хоть что-то за душой, формирует подобного рода органы сверху, уделяя самое пристальное внимание кадровому составу. Даже в этом случае в обстановке смуты и всеобщего морального разложения злоупотребления неизбежны. Чекисты тоже не были ангелами, отнюдь. Вопрос в объемах зла.
Такие органы не формируются «самотеком», когда сам «элемент» выбирает себе поприще по душе, куда ему «идти».
Лукомский объясняет состояние контрразведки наличием широкого спектра соблазнов «для всевозможных злоупотреблений и преступных действий».
Подобная «логика» наблюдается у всех белых генералов, они как детишки, пойманные за банкой варенья, считают виноватыми не себя, а соблазн.
Второе оправдание - виноваты большевики-искусители…
Кем надо быть, чтобы использовать подобное в качестве оправдания полного морального ничтожества собственных спецслужб?
Поясню.
В том же «Архиве…», но только в 7-м томе, а не в 6-м, по поводу контрразведки высказано такое мнение:
«Главное командование, а вместе с ним и «Особое Совещание», т. е. Правительство (это, прежде всего, Деникин и Лукомский - otshelnik_1), с своей стороны, казалось, делали, что могли, чтобы окончательно разнуздать, распустить эту кромешную банду провокаторов и профессиональных убийц.»
АРР. Т.7 С.232
Приведем лишь один пример законодательного творчества «белых рыцарей».
Всякий, кто разоблачал большевистского агента, получал 80%, находившихся при нем денег и ценностей.
Последствия?
Да, просто зашибись!
«Стоило только какому-нибудь агенту обнаружить у счастливого обывателя района добровольческой армии достаточную, по его агента, понятию, сумму денег, и он мог учредить за ним охоту по всем правилам контрразведывательного искусства. Мог просто пристрелить его в укромном месте, сунуть в карман компрометирующий документ, грубую фальсификацию, и дело было сделано. Грабитель-агент, согласно законам, на сей предмет изданным, получал что-то около 80% из суммы, найденной при арестованном или убитом «комиссаре». Население было терроризировано и готово заплатить, что угодно, лишь бы избавиться от привязавшегося «горохового пальто»…
АРР. Т.7. С.233.
Это же «Клондайк»!
Спектр деятельности - широчайший. От шантажа состоятельных семейств сфабрикованным делом (а в условиях «чрезвычайного правосудия» оправдаться невозможно, да и негде), до убийства и ограбления в тихую - сунул в карман покойнику пачку большевистских листовок и дело с концом (и барыш получил, и раскрываемость повысил).
По свидетельству эмигрантов «выведение в расход» лиц, которые контрразведке почему-либо просто «не нравились», но против которых не имелось никакого обвинительного материала, было делом обычным и обыденным - «убит при попытке к бегству».
И в этих условиях совершенно естественно, что
«Вся обывательская масса в ее целом была «взята под сомнение» в смысле ее политической благонадежности».
А над ней стояли
«Контрразведка, уголовный розыск, государственная стража (полиция), действовавшие под охраной высших властей (!) в полном единении с шайкой спекулянтов, грабителей и убийц. Все это сонмище, в конце концов, погубившее добровольческую армию, было в равной мере опасно для населения «глубокого тыла» - по отношению к нему, сонмищу, абсолютно лишенному элементарных прав человека и гражданина».
АРР. Т.7. С.233.
Советский зритель вряд ли был в состоянии до конца поверить, что показанная в булгаковском «Беге» деятельность контрразведки была основной ее «работой» (а, тем более, на это не способен оболваненный антисоветским официозом нынешний зритель).
У приват-доцента Голубкова выбивают ложные показания на жену товарища (заместителя) министра (!) Парамона Корзухина. Все - политик и делец Корзухин у них в кармане.
Тихий. Поручик Скунский! Оцените документ! Сколько даст Корзухин, чтобы откупиться?
Скунский. Здесь, у трапа? Десять тысяч долларов. В Константинополе меньше. Советую у Корзухиной получить признание.
Тихий. Да. Задержите под каким-нибудь предлогом посадку Корзухина на полчасика.
Скунский. Моя доля?
Тихий пальцами показывает - две.
Это не связано с катастрофой и эвакуацией. Все, то же самое, было и в период побед.
Сколько же раз я читал у потомков «графа Замазкина», которые ныне идентифицируют себя с «благородным сословием», что «Булгаков оболгал нашу доблестную Белую гвардию, наших белых героев». (Тьфу… Прости, Господи…)
На самом деле Булгаков не показал и доли того, что было в реальности.
Обратите внимание, даже министры от произвола не были защищены, что же говорить об обычных предпринимателях, врачах, преподавателях.
Кстати, рабочим в этом плане было несколько легче - у них взять было нечего.
«Сверх всего этого в Новороссийске существовали тайные союзы офицеров… Эти союзы иногда проводили в жизнь постановления чисто террористические и перед ними трепетали все, не исключая и генерала Деникина».
АРР. Т.7. С.233.
А теперь, внимание: детальное разъяснение генерала Лукомского.
«При арестах большевистских деятелей обыкновенно находили много награбленных драгоценностей и крупные суммы денег; так как ответственным большевистским деятелям грозила смертная казнь, то за свое освобождение, многие из них предлагали крупные взятки».
АРР. Т.6. С. 152.
Обратите внимание, генерал ассоциирует грабеж исключительно с большевиками, а контрразведка выступает здесь в качестве пострадавшего от большевиков-искусителей.
Во-во, большевики-подпольщики всегда ходили с карманами, набитыми деньгами и драгоценностями. Это был их отличительный признак: если на человеке дорогая шуба, портмоне набито купюрами, перстни на пальцах, и на галстуке бриллиантовая заколка, то это большевистский агент - стопудово.
То есть фактически глава Особого совещания генерал Лукомский задним числом задекларировал всех ограбленных и убитых в результате рэкета своих контрразведок, как большевистских агентов.
Ежу понятно, что арестованный контрразведкой со всем, что при нем было, и так полностью находился в ее власти. Забирай себе практически все по закону, а арестованного - в производство.
Хотя, с другой стороны, как еще оправдываться главе Особого совещания, который вместе с главнокомандующим Деникиным действительно «делал все, чтобы окончательно разнуздать, распустить кромешную банду провокаторов и профессиональных убийц.»
Интересно, а если бы большевики провели такой «закон о 80%» в жизнь, сколько «благородного» визгу было бы сегодня со стороны «бело-православно-монаршизнутых» утырков?
А что по поводу предъявленных обвинений скажет Деникин?
«За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже... отдел пропаганды... Это было кaкoe-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью».
А. Деникин. «Очерки…»
Твою мать! Такого рода учреждения должны создаваться верховной властью, они должны создаваться сверху, как централизованные иерархические структуры, жестко управляемые и контролируемые. Например, как ВЧК.
Подобные органы не должны образовываться сами по себе, будто плесень от сырости в каждой непроветриваемой щели.
«Поветрие», «болезненная мания»…
Деникин признает прямо: контрразведки создавались не столько центральным руководством Добровольческой армии, сколько возникали стихийно - в силу «разлитого по стране взаимного недоверия и подозрительности». Одно уточнение: «разлитого» не «по стране», а в среде озлобленной на народ интеллигентщины в погонах и без оных.
Подобные «органы» возникали «сами по себе», даже при, казалось бы, гражданских «конторах», но, тем не менее, все они делегировали себе любимым классические полномочия: право проводить следствие, обвинять, приговаривать и приводить приговор в исполнение.
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
Так и должно быть - «сам по себе» торжествует только сорняк, «сама по себе» торжествует только болезнь, «поветрие», «мания».
Ставропольский прокурор В. Краснов, мемуары которого обсуждались в предыдущей статье, приводит следующий случай-пример (не как исключение, а как происшествие типичное и характерное).
Случайное воинское подразделение остановилось на ночлег в имении одного землевладельца. Во время ночной пирушки хозяина с офицерами тот пожаловался на землевладельца-соседа (личная неприязнь, плюс хозяйственные и судебные тяжбы) и обрисовал его как «левого».
«Офицеры распорядились арестовать соседа - землевладельца Н.Н. Безменова. Тут же на залитом напитками столе был написан приказ об учреждении военно-полевого суда и о предании ему Н.Н. Безменова.
Чуть ли не за этим же столом Безменова осудили к повешению… и на утро повесили.
После этого заблудившаяся часть вновь откочевала в Астраханские степи, скрывшие в своих песках имена участников этого ночного дела».
АРР. Т.11. С.136.
При этом прокурор Краснов добавил, что местные крестьяне совершали паломничество к месту гибели невинно убиенного. Ненависть крестьян к белым носила не только классовый, но и общечеловеческий характер.
Деникин нас не обманывает: свою контрразведку создавала
«почти каждая воинская часть».
СВОЮ - это здесь главное!
И между всеми этими «контрразведками» в целом не было практически ни организационной взаимосвязи, ни иерархического подчинения. Определенная координация еще могла наблюдаться на уровне главного командования, командования крупными соединениями, и глав губерний, но и она была слабой.
Таким образом, «контрразведка» не была организацией, она была сетевым явлением, одним из продуктов морального распада дореволюционного прозападного интеллигентно-буржуазного класса, его предсмертным болезнетворным «выделением».
* * * * *
Сложился стереотип, согласно которому представители «образованного слоя» и, вообще, интеллигентно-буржуазного класса становились жертвами преимущественно, или даже исключительно, большевистской власти.
Приведу лишь пару свидетельств, которые позволяют сильно усомниться в этих устоявшихся представлениях.
В Екатеринославе летом 1919 года было так.
«В гостинице «Франция» расположилась добровольческая контрразведка.
И началось хватание людей на улицах, в вагонах трамваев, в учреждениях… Арестовывали по самым бессмысленным доносам; загоняли в одну большую общую комнату и держали по нескольку дней без допроса и даже без какой-либо записи».
АРР. Т.12 С. 92
В «учреждениях» рабочих и крестьян не было, и в трамваях на тот момент тоже ездила в основном «чистая» публика. Да и сам текст, следующий за цитатой, развернуто поясняет, что речь идет преимущественно о представителях того круга, к которому принадлежал и мемуарист - редактор местной проденикинской газеты.
Это, прежде всего, ими набивали арестантские комнаты, содержа, будто сельдь в бочке, и их же при отсутствии какого-либо обвинительного материала могли «выводить в расход», так сказать, «при попытке к бегству», действуя по принципу: лучше покарать десять невиновных, чем пропустить одного большевика. (И такое оправдание приходилось слышать из уст сторонников белого террора).
К тому же направление репрессий стимулировал и «закон о 80%».
Так было везде.
Так было в Екатеринославе, так было в Новороссийске, так было в Ставрополе…
«Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)».
Это уже добавляет Деникин.
Ну, Деникину-то вы верите?
С другой стороны имеется свидетельство Б.В. Станкевича, известного антисоветского деятеля. Просто бытовая зарисовка.
Он, как представитель антибольшевистской организации в начале 1919 года с петлюровской Украины направился на советскую территорию для координации деятельности антисоветских сил. Но перейдя границу, недалеко от городка Суджа Курской губернии, попал в ЧК.
Знакомые, обосновавшиеся на Украине, просили его передать письма родственникам, оставшимся в «Совдепии». При задержании текст писем показался представителям власти «симптоматичным», и задержание перетекло в арест.
Его отвезли в Курск и поместили в арестантскую ЧК, где сидели примерно 30 человек.
«Мне еще ни разу не приходилось быть так по-товарищески среди народной массы, так как арестованные были, крестьяне, красноармейцы, один матрос и два комиссара - один по милицейскому, другой по продовольственному делу».
Тюрьма ВЧК оказалась тем самым местом, где В.Б. Станкевич, либеральный интеллигент, «трудовик» по партийной принадлежности, наконец-то, смог впервые познакомиться «по-товарищески» с народом.
На момент ареста Станкевич был единственным (!) представителем интеллигентно-буржуазного класса, из всей арестованной братии. Он слушал рассказы сидельцев и понимал, что, как минимум, среди красноармейцев и комиссаров невиновных не было. Особо отвратителен был матрос, откровенно хваставшийся своими «подвигами».
Пропорция - один к тридцати. Вряд ли это было какое-то особое узилище ВЧК, скорее, типовое, «среднестатистическое». Ну, предположим, что где-то могло быть немного иначе, не один «буржуй» на тридцать человек, а два-три. Но, все равно, пропорция достаточно определенная.
И удивляться здесь совершенно нечему.
Сколько «Станкевичей» было на Руси в процентном отношении? Да примерно, столько же - процента три. Так что статистически все было вполне естественно.
Как справедливо утверждал А.Фурсов, ВЧК создавалась, прежде всего, для наведения порядка в обстановке общего морального разложения, для умиротворения всеобщего бунта, а уже потом для всего прочего.
Например, один из мужиков, сидевший со Станкевичем, украл мешок сахара. Вот поэтому он, голубчик, и парился на нарах, а вовсе не потому, что «русофобы-большевики» «ненавидели русский народ».
Тот же профессор Иван Ильин сахара не крал, и поэтому гулял на воле.
А вот милицейского комиссара, который сидел со Станкевичем, посадили за взятку - он получил фунт табака.
Уже через несколько дней Станкевич был освобожден и поехал в Москву и Петроград по своим контрреволюционным делам, а население узилища в социальном плане стало еще более однородным.
Не было у ЧК на Станкевича «обвинительного материала», разобрались с конкретным пустяшным обвинением (письма) и отпустили. При этом есть основания полагать, что путешествовал он под своим достаточно одиозным именем, а не под легендой.
Но, как бы там ни было, его отпустили. Полагаю, еще и извинились, как в феврале 1918-го ревтрибунал извинился перед самим генералом Лукомским, не найдя оснований для опровержения его легенды.
А вот комиссарам-коррупционерам я не завидую. Во всяком случае, по другим воспоминаниям в том же «Архиве…» укравший два мешка муки местный коммунист был в ЧК расстрелян.
Кстати, губернская ЧК дала предписание своей уездной «дочке» вернуть Станкевичу отобранные у него при аресте деньги. Согласитесь, без денег заниматься контрреволюционной деятельностью трудновато. Однако в уездной ЧК заявили, что деньги уже отправлены в казначейство, и посмотрели на Станкевича так, что тот счел за лучшее ретироваться.
Конечно, чудовищного бардака и коррупции тогда везде хватало. И репрессии в отношении очень многих «бывших», безусловно, имели место.
Идеализировать саму ЧК не собираюсь от слова «совсем». Ну, нисколечки. Кто-то же на допросе в ЧК выбил глаз поручику Лятьевскому из «Поднятой целины»? Мы ее в советское время в школе изучали.
Хотя, с другой стороны, тот же митрополит Вениамин какое-то время сидел в крымской ЧК и о каких-либо ужасах в отношении себя не повествует.
Предвижу возражение, что перед нами некий исключительный случай, однако лично я не понимаю, почему курская ЧК того времени должна быть какой-то исключительной.
* * * * *
Два социальных организма могут быть чудовищно больны.
Но внутри одного организма может жить воля к оздоровлению.
А внутренний закон функционирования другого организма может приводить лишь к тому, что любая царапина будет становиться нарывом, нарыв - язвой, а язва - перерастать в гангрену.
* * * * *
Деникинский юрист В.М. Краснов рассказал еще один случай, какой-то дикий, нелепо-страшный.
В жизни ведь, черт знает, что порой случается, нельзя же из этого отдельного «черт те что» непременно выводить «общую идеологию» (как и из отдельного «зашибись», конечно). Я бы сам этот случай для общей характеристики деникинской системы не использовал, но прокурор его в своих воспоминаниях привел, значит, считал, что в этой частности отражалась некая важная и страшная социально-психологическая черта всего движения.
«Ставропольский хлеботорговец Г. поведал мне в моем прокурорском кабинете следующую печальную повесть.
В разгар большевистского террора на территории Кавказских минеральных вод (имеется в виду «красногвардейский период» - otshelnik_1), его дочь - девушка Р.Г. - бежала оттуда с несколькими офицерами в Ставрополь, уже занятый добровольческими частями.
Ехать приходилось на лошадях через красноармейские кордоны и села, где митинговали красные, призывая население на фронт против белых.
Спасая себя и своих спутников, Г. в критические моменты выступала на митингах, заявляя себя большевичкой, едущей с «товарищами» по особо важному поручению. В конце концов, она благополучно добралась вместе с офицерами до Ставрополя.
Там по рапорту своего спутника, офицера Б., она была арестована, предана полевому суду и казнена.
По словам ее отца, в ночь перед казнью в помещение, где она содержалась, явился один из ее судей.
- Что, барышня, скоро повесят… Страшно, небось? А хорошенькая! Глазки-то какие! Небось, кто-нибудь целовал их? Ну, поцелуй меня…
Через несколько часов Г. была повешена на опушке леса.
Я знаю, какие упреки по моему адресу может вызвать эта часть моих воспоминаний.
Но, когда я взялся за перо, я дал обещание своей совести человека, много верившего, много пережившего, не скрывать ничего из этих ужасов, задавивших своею тяжестью общерусское идейное дело».
АРР. Т.11. С.138.
Хлеботорговец Г. пришел к прокурору Ставрополя, возможно, для того, чтобы восстановить хотя бы посмертно честь своей дочери. Но, как написал сам прокурор по поводу «контрразведок» и «полевых судов»,
«от нас, цивильных людей, учреждения эти были отгорожены высокими стенами».
Прикасаться к их деятельности было опасно для жизни, в том числе и прокурору Ставрополя.
«Вообще было известно, что то, что творилось в застенках контрразведки Новороссийска, напоминало самые мрачные времена средневековья».
АРР. Т. 7 С. 233.
То же самое прокурор В. Краснов писал и про контрразведку Ставрополя.
Вспомните следователя военно-полевого суда из предыдущей статьи (АРР. Т.7. С. 229).
Вот того, который арестовывает в станице подозреваемого «интеллигента-зеленого» (такие просто бежали из городов в станицы и села от беспредела деникинской власти). Затем этот следователь там же, на месте ареста, с помощью мангала поджаривает ему ступни («подрумянивает пятки») и, таким образом, добивается признания в том, что тот является большевистским организатором.
А потом следователь, прокурор и судья в одном лице здесь же в станице на площади, устраивает изощренную по жестокости публичную казнь, предварительно «для назидания» нагайками согнав на площадь жителей. Причем взрослые казаки и бабы не выдерживают этого дикого зрелища.
«К нам иногда заходил член военно-полевого суда, офицер-петербуржец… Когда выносили у него в суде смертный приговор, потирал от удовольствия свои выхоленные руки. Раз, когда приговорил к петле женщину, он прибежал ко мне, пьяный от радости.
- Наследство получили?
- Какое там! Первую. Вы понимаете, первую сегодня!.. Ночью вешать в тюрьме будут…»
АРР. Т.7. С. 229-230.
Даже если изображенные в «Архиве…» следователи олицетворяли собой крайность, то другой «край» не мог быть принципиально иным, створ между «краями» в таких организациях не должен быть широким. В противном случае они не смогли бы функционировать.
На территории тогдашней РСФСР «цивильные» наркоматы юстиции должны были осуществлять правовой надзор за деятельностью ЧК. Однако это во многом оставалось «на бумаге». Трудно осуществлять правовой надзор в условиях Гражданской войны над чрезвычайной организацией с чрезвычайными полномочиями.
Но, тем не менее, «на бумаге» было далеко не все, и между ЧК и «цивильной» юриспруденцией (которая также вела дела и по контрреволюции) шла постоянная вязкая тяжба. Дело доходило даже до того, что местный наркомат юстиции мог возбуждать против местной ЧК уголовные дела о превышении власти. Такие случаи бывали.
Очевидно, хлеботорговец Г. хотел, чтобы «цивильный» прокурор В. Краснов возбудил расследование против контрразведки и полевого суда. Однако Василий Михайлович ничем не мог помочь убитому горем отцу.
* * * * *
Или вот, к примеру, история о том, как два колчаковских офицера под видом простых обывателей перешли линию фронта с целью установить связи с белым подпольем на территории Центральной России. Историю рассказывает один из них (АРР. Т.10.С.110-111).
Перейти перешли, но напоролись на бойцов особого отряда, в задачу которого в частности как раз и входило обнаружение подобных разведчиков.
Дальше начинается душещипательная детективно-приключенческая сага о злоключениях «белых витязей» (светлых эльфов), которым грозила неминуемая гибель от рук «большевистских варваров» (темных орков).
Особенность мемуарного жанра заключается в том, что читатель подпадает под влияние автора и невольно проникается сочувствием к нему и его единомышленникам, сопереживая именно им.
Наши «бело-православно-монаршизнутые» любят погружаться в этот жанр именно так, на автопилоте, полностью отключив моск.
Но нас в данном журнале интересуют только факты и конкретные действия в конкретных обстоятельствах.
Бойцы особого отряда отвели задержанных в избу, где начали проводить следственные действия. Они допрашивали их порознь и вместе, пытаясь поймать на несоответствии показаний, тщательно изучали документы.
И не найдя ничего компрометирующего, задержанных отпустили, даже участливо поинтересовались: «Дорогу-то назад к своему ночлегу найдете?»
Но потом офицеров-колчаковцев снова задержали, и шмонали несколько часов. На этот раз, произвели детальный обыск, прощупали всю одежду, детально изучили содержимое вещмешков.
И снова вынуждены были задержанных отпустить, ибо не нашли против них никакого обвинительного материала.
Что для нас важно в этой истории?
И прямо и косвенно (например, через высказывания хозяина избы) до читателя доводится мысль, что эти красноармейцы спецотряда - «звери, а не люди». Тщательный обыск - это были «мучения»! «Даже хозяйка избы заплакала». Представляете!
Но что на самом деле остается от рассказа в сухом осадке, если вы не ангажированы мировоззрением и эмоциями рассказчика?
1) Бойцы особого отряда - это простые крестьянские и рабочие парни, политесам не обученные. Тем не менее, допрос они вели холодно-корректно. Рассказчик об угрозах или оскорблениях не упоминает. И это несмотря на то, что красноармейцы моментально вычислили задержанных, как «классово-чуждых» (видимо, по офицерской выправке и интеллигентной внешности).
2) Задержанных никто пальцем не тронул. Возможно, если бы «особисты» воспользовались методами дознания, принятыми у «белых витязей», и на мангале поджарили бы подозреваемым ступни (подрумянили пяточки»), они бы узнали, что те еще двое суток назад лично беседовали с адмиралом Колчаком, который давал им подробные инструкции. Однако, судя по всему, этот метод дознания «особистам» даже в голову не приходил.
3) Ничто из вещей и денег не было отобрано. Рассказчик упомянул имевшуюся у них половину бутылки коньяка. Дескать, изображая из себя «правоверных коммунистов», они даже коньяк не тронули.
Вот ведь чмо колчаковское!
Повальное пьянство было бичом именно офицерства белых армий. Когда видный советский военспец, перебежал из Красной армии к колчаковцам, командование предоставило ему возможность прочитать лекцию для широкого круга своих офицеров. Рассказ о реальном положении в Красной армии вызвал у колчаковских офицеров разрыв шаблона и соответствующую истерику.
А когда лектор дошел до утверждения, что появление пьяного командира в Красной армии невозможно, ибо его на месте застрелит комиссар, раздались крики: «Убирайся назад в свою Совдепию!»
Так что не могли эти красноармейцы взять полбутылки коньяка. Потом доказывай, что это не взятка, ведь «милицейский комиссар» из воспоминаний Станкевича на фунте табака «спалился».
(Конечно, в менее ответственных местах, на каких-нибудь дорогах и заставах, красноармейцы, досматривая груз и багаж, вполне могли быть и не столь щепетильными. Моральное состояние общества было довольно низким. Но в данном случае речь шла о чем-то вроде армейской контрразведки.)
* * * * *
«У чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки».
Дзержинский говорил о том, что должно быть, он не утверждал, что так оно и было, он прекрасно знал истинное положение дел, подчас далеко не радужное. Но он задавал планку, интенцию…
А. Лукомский:
«На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент».
Почему?
Белое движение являло собой интеллигентскую секту, «противостоявшую безнравственному большевизированному большинству». Белые ощущали себя горсткой избранных, бросивших вызов «абсолютному злу», и уже по одному этому они представлялись себе самим почти святыми.
«Не будучи долго поддержаны другими, первые добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними».
А. Деникин. «Очерки…»
Презрение и ненависть узкого социально-психологического слоя ко всем прочим (его не поддерживавшим) - это отщепенство, сублимируемое через мессианство.
Воистину, дьявольский «микс» - здесь все позволено.
Какие бы отвратительные дела не вытворяли «святые добровольцы», все равно, существовала аксиома - «у большевиков было намного хуже». Любой разрыв этого шаблона вызывал только пущую ярость и дополнительную репрессивность.
Итог закономерный.
* * * * *
Вопрос: «была ли мать у подпоручика 100-летней давности», меня нисколько не волнует. Это было давно, и, к тому же, мы ничего не можем изменить в прошлом.
Все вопросы, которые я себе задаю, связаны исключительно с социально-психологическим состоянием изрядной части наших современников.