Дом моего детства
Почти 30 лет я прожила в доме, а не в квартире.
С рождения и до десяти лет я жила в доме, предоставленном отцу как военнослужащему, в г. Черновцы. Затем, когда Н.С. Хрущев существенно сократил армию, сократили и отца. Родители почувствовали, что оставаться в Черновцах из-за царившего там национализма, почти нескрываемой ненависти к русским, оккупантам, коммунистам было невозможно.
Они стали искать возможности переезда в Москву, на родину отца. Для этого им пришлось совершить сначала обмен внутри города и мы некоторое время прожили в великолепной квартире в центре, на ул. О. Кобылянской,. Позже, с огромным трудом обменяли эту трёхкомнатную роскошную квартиру на комнату в общей квартире в Москве, с 8 или 9 соседями.
Почти год мы прожили в коммуналке. Почему-то в этой же комнате какое-то время оставалась жить женщина, совершившая этот обмен ради сына, отбывшего тюремное наказание с запретом жить в Москве.
Неожиданно мы узнали, что папин отец оставил наследство своим трем детям, в том числе и отцу. Мы с облегчением переехали в Лосинку, тогда г. Бабушкин Московской области, где нам досталась небольшая комната в частном доме.
Многое пережили в этом доме: прежде всего, болезнь и смерть отца. Прожили в нем до 1976 г, когда дом снесли и мы с мамой получили квартиру.
Конечно, самым любимым домом моего счастливого детства был дом в Черновцах. Построенный немцами, он заслуживает того, чтобы описать его подробно
Мы жили в пригороде города Черновцы, районе Роша, на улице Зеленевской. Некогда этот район был заселен преимущественно немцами. Существует несколько версий происхождения названия Роша. Одна из них - как исходящее от русского "роща". Иногда утверждают, что название происходит от молдавского "Рош", "Роша" - "красный". Кроме того, бытует версия, что название вполне славянское: Рошошы или Росош, от слова "Розсоха" - "разветвления", "перепутье".
Я помню наш прекрасный, теплый и уютный дом. Дом был одноэтажный, кирпичный, побеленный, с большими окнами, светлый и просторный с тремя комнатами, довольно большой кухней-столовой, террасой, застекленной цветными стеклами.
В доме были печки, особенно великолепна была кухонная печь с вмазанным в нее рукомойником и волшебной духовкой. В ней оставляли печься пирог, индейку или свинину и, возвратившись после работы, кино, концерта, театра, мама доставала из духовки горячий пирог или мясо и мы ужинали.
Помню отца, стоявшего, прислонившись спиной к замечательной, покрытой изразцами печи в гостиной и наслаждающегося ее теплом. Не знавший в прошлом заботы о себе и настоящего семейного очага, отец очень ценил дом и любил и маму и меня, единственное дитя.
В доме был светлый и чистый чердак, где можно было играть в прятки. А ещё в доме была кладовка, в которой висели вкуснейшие колбасы и окорока. Все это приготовил немец-колбасник из нашей свиньи. Особенно вкусной мне казалась кровяная колбаса.
У дома было крыльцо и на нем острая скоба для чистки обуви. У нас всегда жили кошки и собаки. Почти двадцать лет прожила кошка Норка, которая вместе с нами переехала в Москву. Она любила лежать у папы на шее, когда он писал или читал.
Долго жил Джек, умнейшая немецкая овчарка. Однажды пёс играя, опутал меня цепью, я упала на скобу, разбила бровь, чуть не лишилась глаза, испугала родителей залитым кровью лицом, а шрам и сейчас, спустя семь десятилетий можно разглядеть. Позже пес трагически погиб. Его застрелил мальчишка-подросток выстрелом из подаренного его отцом, прокурором, ружья. Мы очень горевали, но жаловаться было бесполезно,
Двор дома был вымощен плиткой. Во дворе был великолепный сарай с электрическим освещением, где держали корову и свинью, и была будка, списанная радиорубка, где мы с друзьями играли, изображая Тимура и его команду.
Моя подруга Бажена, маленькая, бесстрашная и ловкая, иногда каталась по двору верхом на свинье. Она жила в доме напротив. В семье было трое детей, отец-поляк дядя Тадэк (Тадеуш), ставший инвалидом во время войны и мама-украинка Мария, медсестра. Жили они труднее, чем наша семья. Бажена любила у нас бывать, иногда оставалась ночевать. Однажды ее никак не могли утром найти, а она во сне сползла в прикроватную тумбочку и спала, свернувшись калачиком.
Мы жили на улице, которая спускалась вниз, завершалась она воротами мебельного комбината. Когда я видела отца в конце улицы, бежала к нему со всех ног, он поднимал меня, сажал себе на шею и нес домой. Однажды на моем пути к папе появилас «ь курица, но я не испугавшись топнула ногой и она убежала, а папа сказал: «Какая ты отважная!». Я не знала этого слова, мне оно показалось обидным, и я расплакалась.
Я была довольно проказливым ребенком: разрисовывала стены в комнате, могла, чтобы сделать кукле наряд, вырезать кусочек из маминого платья или собственного подола, отстригала себе локон и прикрепляла его пластилином кукле.
Однажды купленные мамой с большим трудом и дорогие белые валеночки для красоты разрисовал маминой же дефицитной красной помадой. Очень была общительной и как-то привела целую ватагу друзей домой. В этот день ожидали гостей. Мама напекла гору пирожков и вынесла на террасу, чтобы остывали. Мои гости, которых никто не звал, понадкусывали все пирожки, проверяя, какая в них начинка.
Во дворе дома стояла ванна, наполненная дождевой водой. Однажды я с двумя приятелями решила посоревноваться, кто дольше продержится на корточках на краю ванной. Естественно, первой свалилась в наполненную до краев водой ванну я, а мальчишки убежали, чтобы их не ругали. На счастье вышел во двор кто-то из взрослых и вытащил меня, неуклюжище.
Когда для корма корове и свинье привозили жмых, мои друзья и я с удовольствием ели его, при этом, разворашивая кучу и растаптывая его, за что мне влетало.
Помню, что носили по домам, вероятно, ворованный с кондитерской фабрики, шоколадный лом. Чудесное лакомство по тем временам.
Наша корова родила телку, которую потом назвали Майкой. Я помню: уже лежала в постели, а вокруг взволнованно суетились домашние. Потом только что родившуюся телку внесли в дом и она, встав на колеблющиеся ножки, взобралась ко мне под одеяло. Майка росла очень ласковой и понятливой.
Мама рассказывала, что Майку на лето отдали на выпас, и когда мама приехала, чтобы ее забрать, она, несмотря на двухмесячную разлуку, сразу узнала маму и бросилась к ней.
Во дворе была калитка, ведущая в сад, где рос грецкий орех и груши Бере, которые, если их вовремя не сорвать, падали на землю и разбивались всмятку. Росла там и кукуруза.
Перед домом был палисадник с ароматными мелкими розочками.
Родители много работали, мы не голодали даже в очень трудные годы. Во-первых, отец как военнослужащий получал паек. Отец привозил из Карпат, покупая у крестьян, вкуснейшее жёлтое майское масло в капустном листе. Холодильников тогда не было, продукты складывали в ведро и опускали в колодец.
В 1947 г. был неурожай пшеницы, но здесь это не так ощущалось, потому что основной культурой была кукуруза. Меня кормили кукурузной кашей - мамалыгой, иногда пекли пирог из кукурузной муки - малай. Позже я узнала, что 1946-47 гг, то есть сразу после моего рождения, в нашей стране был массовый голод, в результате которого умерло по разным оценкам до 1.5 миллиона человек.
Мы не голодали, но жили довольно трудно, любая покупка была событием. Когда мне исполнилось шесть лет, родители с трудом купили мне старенькое пианино и определили в музыкальную школу. Я послушно ходила на занятия, занималась дома под строгим контролем мамы, но толку от этих занятий было мало.
В музыкальную школу мы ходили с моим лучшим другом и первой любовью Вовкой Дымчук. Мне делали кок на голове и прицепляли огромный бант, второй бант был на шее, в руках папка с нотами. Как только мы заворачивали за угол, Вовка говорил, что если не сниму банты, дальше он со мной не пойдет. Банты я, конечно, послушно снимала.
А в Вовке я разочаровалась. Как-то родители оставили меня у его бабушки и дедушки. Бабушка накормила нас обедом, затем уложила каждого спать, но когда я увидела, что Вовке, как маленькому, придвинули к постели стулья, чтобы не упал, влюбленность как рукой сняло. Это было первое разочарование в мужчинах.
Пробовали меня отдавать в детский сад. В сад ходить я любила, особенно любила быть дежурной и помогать воспитательницам, но быстренько чем-нибудь заболевала: корью, свинкой, коклюшем, скарлатиной.
Мои друзья по улице были немного старше меня. Наступило 1 сентября, они пошли в школу, а мне только недавно исполнилось шесть лет и меня не взяли. Я проплакала три дня, пока папа не пошел к директору школы и не упросил его разрешить мне ходить в первый класс.
У меня был большой недостаток, с которым мои родители премудрые боролись, как могли. Я - левша. Мне было трудно научиться писать правой рукой. В тетрадке были сплошные кляксы и каракули. Когда меня спрашивали дома, какие оценки, я отвечала "пять: три по русскому и два по арифметике". Носила в кармане маленького пупса с ванночкой, укладывалась спать на парту, как в детском саду.
Мама много работала: преподавала русский язык в Доме офицеров и работала редактором в какой-то черновицкой газете. Отец как военнослужащий бывал и на дежурствах, и в командировках. У меня была няня, она же домработница по имени Маруся. Я ее очень любила и говорила: «Мауся - узкая касавица», хотя она была далеко не красавица, ну и уж конечно не русская, а румынская. Она однажды тайком водила меня в костел, и я дома проболталась, но родители предпочли проигнорировать мои слова, чтобы я забыла об этом походе. Она обычно спрашивала папу после еды: «Ви ситие?» то есть «Вы сыты?». От нее я узнала некоторые румынские слова, они мне очень нравились. Потом Маруся вышла замуж и покинула нас.
Поскольку мама преподавала офицерам-мужчинам, то в день 8 марта появлялась дома с букетами цветов и коробками духов «Красная Москва», «Белая сирень» в прекрасных флаконах в виде кремлевской башни или ветки сирени. Конечно, такие замечательные флаконы очень пригодились бы мне и моим друзьям, но лежали они на самой верхней полке шкафа, и даже придвинув стул, до них нельзя было дотянуться.
В доме в Роше прошло мое счастливое детство. Когда родители затеяли переселение, я еще долго вспоминала наш дом, двор, сад, друзей, плакала и никак не хотела понять, зачем родителям понадобилось покинуть старый любимый дом.