D'inacheve: De imitatione Christi
Кухни у меня нет, но есть плитка и небольшой холодильник в ванной. Я сделал себе тосты и кофе, и достал банку меда. Не очень подходящая еда для человека, начинающего полнеть, но мне чужда современная лихорадочная погоня за стройностью. Еда помогает мне думать.
Речь Брауна была изложена в газете не целиком, но довольно полно. Мне приходилось встречать Мюррея Брауна, когда я работал приходским священником, до того, как занялся научной работой. Он был озлобленным человеком и дал выход этой злобе, отправившись в крестовый поход во благо бедняков. Думая об обидах, нанесенных малоимущим, Браун мог всласть предаваться гневу, как угодно выходить из себя, приписывать низкие мотивы любому, кто с ним не соглашался, и сбрасывать со счетов, как несущественное, все, чего не понимал. Консерваторы его ненавидели, а либералы стыдились, так как он обладал чрезвычайно узким кругозором и не имел определенных целей; но он находил достаточно единомышленников, чтобы снова и снова избираться в парламент провинции Онтарио. Он вечно с чем-нибудь яростно боролся, бичевал те или иные прегрешения, а теперь вот обратил свое внимание на университет. В своем примитивном стиле он был довольно ловким полемистом. Неужели мы тратим такие огромные деньги для того, чтобы профессора возились в дерьме, а девицы несли похабную чушь в аудиториях? Конечно, нам нужны врачи, медсестры, инженеры; может быть, даже юристы. Нужны экономисты, в разумном количестве, и учителя. Но нужны ли нам всякие излишества? Слушатели соглашались, что нет.
Интересно, счел бы Мюррей излишеством меня? Несомненно. По его мнению, я дезертир. Мюррей считал, что задача священников - работать с бедняками: пусть не так эффективно, как специально обученные социальные работники, но уж как могут, и незадорого. Я полагаю, что представление о религии как образе мышления и чувства, который может забирать все интеллектуальные силы здорового человека, Мюррею и в голову не приходило. Но я отработал свое на посту священника в Мюрреевском смысле и обратился к преподаванию в университете, потому что убедился, если воспользоваться любимой формулировкой Эйнштейна, что серьезные ученые-исследователи - единственные по-настоящему верующие люди в наш глубоко материалистический век. Узнав, как трудно спасать чужие души (да и спас ли я на деле хоть одну душу за девять лет приходской работы среди бедных и не столь бедных?), я хотел обратить все время, какое у меня было, на спасение собственной души, заняв должность, которая оставляла бы мне время для главной работы. Мюррей назвал бы меня эгоистом. Но так ли это? Я изо всех сил тружусь над великой задачей по отношению к человеку, наиболее близкому ко мне и наиболее податливому к моим усилиям, и, быть может, своим примером мне удастся убедить еще горстку людей сделать то же самое.
О, нескончаемый труд! Вначале не знаешь совсем ничего, кроме разве того, что наверняка заблуждаешься, а истинный путь скрыт густым туманом. Юнцом, еще полным надежд, я обратил свои силы на подражание Христу, и, как дурак, вообразил, что это значит имитировать Христа в любой мелочи, наставлять людей на правый путь (когда я сам не знал, где право, где лево) и как можно чаще получать заушения и поношения. Нынче людей уже не распинают в поддержание общественного порядка, но по крайней мере я мог добиваться, чтобы меня распяли психологически, и добился, и висел на кресте, пока до меня не начало доходить, что я просто невыносим для окружающих и ни капли не похож на Христа - даже на нудного détraqué [1] Христа, порожденного моим незрелым воображением.
Мало-помалу тяжелая работа на приходе поставила мне мозги на место, я понял, каким дураком был, и стал «христианином-тяжелоатлетом»: я увлеченно работал в мужских клубах и клубах для мальчиков, и заявлял во всеуслышание, что главное для христианина - дела, а вера сама процветет в спортзалах и кружках рукоделия. Может, для кого-то так оно и было, но не для меня.
Постепенно до меня дошло, что подражать Христу не значит устраивать инсценировку Страстей Христовых бродячей труппой, со мной, чудовищно плохим актером, в главной роли. Быть может, подражать Христу следует в его твердом приятии своей участи, и в том, что он не отступил от нее, даже когда эта участь привела его к позорной смерти. Именно цельность Христа осветила такое множество миллионов жизней, а моя задача - найти и явить цельность Саймона Даркурта.
Не профессора, его преподобие Саймона Даркурта, хотя и этой роскошно титулованной фигуре приходилось отдавать должное, поскольку университет платил ему и за то, что он преподобие, и за то, что он профессор. И священник, и профессор будут функционировать вполне удовлетворительно, если Саймон Даркурт, весь целиком, будет жить, серьезно осознавая, кто он такой, и говорить с внешним миром исходя из этого осознания, как священник и как профессор, и всегда - как человек, смиренный перед Богом, но не обязательно всегда смиренный перед ближними.
Вот истинное подражание Христу, а если Фоме Кемпийскому оно не нравится, это потому, что Фома Кемпийский - не Саймон Даркурт. Но старик Фома мог стать и другом. «Если себя не можешь сделать таким, каким желаешь, как можешь сделать, чтобы другой был таков, как тебе угодно?» [2], - спрашивал он. Конечно, никак. Но я решил, что суровая работа над собой, какой я увлекался в молодости, молитвы и лишения (одно время я насыпал горох себе в ботинки, и даже развлекался с бичом, пока моя мать его не обнаружила, и вообще был Полным Ослом, хоть и думал, что играю роль Долготерпеливого Слуги) - все это чепуха. Я полностью бросил работать над собой снаружи и терпеливо ждал, когда судьба сама придаст мне нужную форму изнутри.
Терпеливо ждал! В душе - может быть, но университет мне платит не за терпеливое ожидание, и я вынужден был проводить занятия, готовить богословов к рукоположению, участвовать в куче комитетов и научных групп. Я вел занятую академическую жизнь, но находил время для того, что, как я надеялся, было духовным ростом.
Я обнаружил, что самая большая проблема - мое чувство юмора. Юмор Эркхарта Маквариша был равен безответственности и презрению к остальному человечеству, а мой склонен ставить мир вверх тормашками, переворачивая вещи с ног на голову в самый неподходящий момент. Как преподаватель кафедры богословия я вынужден исполнять определенные обязанности священника, а в «Душке» любят ритуалы. Я это полностью одобряю. Как там говорил Йейтс? How else but in custom and ceremony are innocence and beauty born? Но именно тогда, когда обычаи и церемонии предписывали благоговение, на меня порой нападал приступ смеха. Интересно, не этим ли страдал Льюис Кэрролл? Религия и математика, два царства, в которых юмор, кажется, совершенно не у дел, довели его до написания «Алисы». В христианстве нет места для стояния на голове и очень мало терпимости к юмору. Меня пытались убедить, что св.Франциск любил шутить, но я не верю. Возможно, он был всегда весел, но это нечто другое. Мне случалось задаваться вопросом: а не был ли святой Франциск самую чуточку не в себе? Он слишком мало ел, а это не обязательно ведет к святости. Сколько видений Царства Небесного было вызвано низким уровнем сахара в крови? (Я густо намазал медом третий тост.) По правде сказать, тому Саймону Даркурту, которого я пытаюсь обнаружить в себе и выпустить на свободу, не чуждо свойство, которое можно назвать цинизмом, а можно - ясностью зрения, смягченное любовью к ближнему. Именно благодаря этому качеству я не преминул заметить, что портрет сэра Томаса Эркхарта, принадлежащий Эркхарту Макваришу и так удивительно на него похожий, был подмалеван для достижения нужного эффекта. Зеленый сюртук, волосы (парик) и большая часть лица остались неизменными, но кто-то явно поработал над портретным сходством. Если поглядеть на картину под углом при ярком свете, подрисовка бросалась в глаза. Я кое-что знаю о живописи.
Ох уж этот Эрки. Мне было неприятно, когда он приставал к барышне Феотоки насчет девственности и насчет бедер благородной женщины. Я нашел это место у себя в английском издании Рабле. Действительно, бедра оказались прохладные и влажные, потому что женщины, как утверждал автор, постоянно в неурочное время испускают мочу (интересно, почему? кажется, сейчас они ничего такого не делают), потому что в том месте никогда не светит солнце, и потому что его овевают испускаемые газы. Мерзкий старикашка Рабле и мерзкий старикашка Эрки! Но Мария не растерялась. Молодец!
Но что за жалкий фигляр этот Эрки! Неужели вся его жизнь так же фальшива, как его «внешний человек»?
Разве эти мысли - в духе любви к ближнему? Ну что ж, апостол Павел говорит, что любовь - то и это, но нигде не утверждает, что она слепа.
"Мятежные ангелы" в онлайн-магазине "Лабиринт"
[1] détraqué - испорченный (франц.)
[2] Фома Кемпийский, «О подражании Христу» (пер. с латинского К.П.Победоносцева)
