Достоевский на выставке Академии Художеств ч.1
Я понимаю, что многие только завидев фамилию Федор Михалыча, панически бросились бежать.
АСТАНАВИТЕСЬ!
Никаких всматриваний в темные глубины лакеев и проституток!
Только чистый продух!
Ваше Благородие ! Сударыня!
Зайдите под кат, вы не пожалеете!
В этом отношении (общего образования) Академия Художеств ничего не может сделать. Все ее усилия клонятся к образованию специалистов, и все академические лекции имеют утилитарный характер, все направлены к специальности.
Например, там читается история с точки зрения... костюмов.
Там читается архитектура, перспектива без начертательной геометрии (т. е. правила перспективы - ощупью), теория изящного без общего философского приготовления, анатомия с точки зрения костей, мускулов и покровов, без естественной истории человека, и т. д.
Такое утилитарное направление, конечно, не дает того общего образования, которое крайне необходимо для художника, и художества у нас никогда не подвинутся вперед без серьезного к ним приготовления в университетах. Иначе мы никогда не выбьемся или из дагеротипирования, более или менее удачного, или из непроходимого псевдоклассицизма.
Касательно этого последнего надо объясниться несколько подробнее.
В нынешнем году выставлено три картины, изображающие Харона. который перевозит души через реку Стикс* [...]
Такого рода задача, как Харон с душами, предлагается ученикам академии на том основании, что тут можно писать тело, что без тела нет академической картины. По мнению академии, картина особенно хороша, когда тело представлено голое, без одежды, или по крайней мере, с некоторою драпировкой, не более.
Правда, что художнику необходимо изучить анатомию, точно так же, как и врачу; но у того и у другого это только средство, а не цель. Да уж и времена пришли не те. Милоны Кротонские**, хотя бы они справлялись не с быками, а с слонами, теперь уже нам вовсе не интересны. В древней Греции они были очень важны, потому что тогда неизвестны были ни штуцер, ни револьвер. От развития того или другого мускула тогда зависела судьба республики; по этому одному граждане уже должны были с любовью смотреть на мускулы. Сверх того, климат Греции позволял не прикрывать одеждой тело так старательно, как приходится это делать нам. Это другая причина, почему тело в Греции было у художников в большом почете. Затем у нас остается одна с ними общая причина: поклонение прекрасному; а конечно, ничего нет на свете прекраснее прекрасного тела.
Но где же взять нашим художникам тело? Где взять натуру, чтобы написать тело в самом деле прекрасное, такую натуру, после которой не очень много оставалось бы идеализировать? У нас еще есть возможность за хорошие деньги найти порядочного натурщика, но сколько-нибудь сносных натурщиц - вовсе нет. Ноги изуродованы башмаками, живот испорчен картофелем и глупым перехватом юбки, так что бедному художеству приходится хоть выдумывать женщину. И в самом деле, что за женщин мы видим на выставке. Г. Алексеев поставил "Вакханку", которая выставила непомерную левую грудь, и "Нимфу с сатиром" г. Мане из Парижа. Ужас, ужас, ужас! Последняя картина выставлена, конечно, с намерением, чтобы показать, до какого безобразия может дойти фантазия художника, который написал самую плоскую вещь и дал телу нимфы колорит пятидневного трупа.
С другой стороны, женщина в нынешнем костюме в серьезную картину не идет, потому что кринолин и перетянутая талия - верх безобразия, от которого отвернется с ужасом художник, который имеет претензию писать что-нибудь долговечнее модной картинки. Впрочем, и такая картина есть на выставке, и не одна. Г. Страшинский, например, выставил "Девицу в кабинете брата". Девица эта, держа в руках недочитанный роман, отдергивает занавес, которым закрыта была какая-то неблагопристойная картина, и любуется ею. Дело не в сюжете, а в том, что девица написана хорошая, настоящая, в розовом платье, с перетянутою талией, в кринолине, в надлежащем корсете. Через пять лет не дальше, по случаю какой-нибудь другой, новой моды, ее розовое платье устареет так, что на него забавно будет смотреть, оно будет производить впечатление модной картинки, выдранной из "Телеграфа". Но как же быть художнику? Что же делать? Тела негде взять, а кринолин, корсет и фрак - претят человеку с сколько-нибудь развитым вкусом.
Но что же именно делать - об этом поговорим впоследствии. А между тем заметим, что ложноклассическое направление не только не может обойтись без тельца и преувеличенно-широких драпировок, но требует непременно, чтобы Харон был представлен здоровенным мужчиной с сильно развитыми и резко обозначенными мускулами. Псевдоклассицизму в живописи, или лучше сказать академизму, дела нет до того, что Харон дряхлый старик, и дела нет, что он перевозит души, а не мешки с мукой, стало быть лодка его не тяжела, и слишком больших усилий от него не требуется. Потом академизму дела нет до того, что Харон старик не сердитый, что он рассердился только, увидав между тенями живого человека, Данта, а потом гнев его пропал, и он хладнокровно занялся своим вечным делом. Что за нужда академизму до всех тех соображений, которые могут представиться при обдумываньи заданной темы! Уж ежели перевозчик, то подавай его всего, с такими мышцами, как у самых сильных из служащих у г. Тайвани перевозчиков.
Но зритель очень легко помирится со всеми этими картинами, изображающими Харона и души, если вспомнит, что это работы еще только ученические, что стало быть живописцы в них только искали природы, добивались верности рисунка и теней, и с этой стороны картины очень удовлетворительны.
В них видно изучение натурщика, старание, а может быть впоследствии окажется у этих господ и художественный талант. Влияние Флаксмана видно в рисунке, но влияние не лучшей, не высокой половины Флаксмана, а только самого рисунка его; а художественный смысл его не отразился ни в композиции, ни в колорите. Конечно, у Флаксмана колорита нет, но уже самые очерки фигур показывают, что он смотрел на дантовские души, как на что-то прозрачное, с телом почти туманным, почти сливающимся с окружающею средою*. Если бы живописцы вздумали передать это в своих картинах, то, может быть, это было бы художественнее, ближе к дантовской фантазии, но это было бы несообразно с академическими требованиями. Старик Харон далеко не силач; его дряблые мускулы движутся по непреложной воле рока, он не старается, не лезет из кожи; его деятельность автоматическая, непроизвольная, не нуждающаяся ни в малейшем усилии;
но академизм не позволяет так его изобразить, потому что так не выйдет, пожалуй, ярко очерченных мускулов, а выйдет, чего доброго, художественное произведение.
АСТАНАВИТЕСЬ!
Никаких всматриваний в темные глубины лакеев и проституток!
Только чистый продух!
Ваше Благородие ! Сударыня!
Зайдите под кат, вы не пожалеете!
В этом отношении (общего образования) Академия Художеств ничего не может сделать. Все ее усилия клонятся к образованию специалистов, и все академические лекции имеют утилитарный характер, все направлены к специальности.
Например, там читается история с точки зрения... костюмов.
Там читается архитектура, перспектива без начертательной геометрии (т. е. правила перспективы - ощупью), теория изящного без общего философского приготовления, анатомия с точки зрения костей, мускулов и покровов, без естественной истории человека, и т. д.
Такое утилитарное направление, конечно, не дает того общего образования, которое крайне необходимо для художника, и художества у нас никогда не подвинутся вперед без серьезного к ним приготовления в университетах. Иначе мы никогда не выбьемся или из дагеротипирования, более или менее удачного, или из непроходимого псевдоклассицизма.
Касательно этого последнего надо объясниться несколько подробнее.
В нынешнем году выставлено три картины, изображающие Харона. который перевозит души через реку Стикс* [...]
Такого рода задача, как Харон с душами, предлагается ученикам академии на том основании, что тут можно писать тело, что без тела нет академической картины. По мнению академии, картина особенно хороша, когда тело представлено голое, без одежды, или по крайней мере, с некоторою драпировкой, не более.
Правда, что художнику необходимо изучить анатомию, точно так же, как и врачу; но у того и у другого это только средство, а не цель. Да уж и времена пришли не те. Милоны Кротонские**, хотя бы они справлялись не с быками, а с слонами, теперь уже нам вовсе не интересны. В древней Греции они были очень важны, потому что тогда неизвестны были ни штуцер, ни револьвер. От развития того или другого мускула тогда зависела судьба республики; по этому одному граждане уже должны были с любовью смотреть на мускулы. Сверх того, климат Греции позволял не прикрывать одеждой тело так старательно, как приходится это делать нам. Это другая причина, почему тело в Греции было у художников в большом почете. Затем у нас остается одна с ними общая причина: поклонение прекрасному; а конечно, ничего нет на свете прекраснее прекрасного тела.
Но где же взять нашим художникам тело? Где взять натуру, чтобы написать тело в самом деле прекрасное, такую натуру, после которой не очень много оставалось бы идеализировать? У нас еще есть возможность за хорошие деньги найти порядочного натурщика, но сколько-нибудь сносных натурщиц - вовсе нет. Ноги изуродованы башмаками, живот испорчен картофелем и глупым перехватом юбки, так что бедному художеству приходится хоть выдумывать женщину. И в самом деле, что за женщин мы видим на выставке. Г. Алексеев поставил "Вакханку", которая выставила непомерную левую грудь, и "Нимфу с сатиром" г. Мане из Парижа. Ужас, ужас, ужас! Последняя картина выставлена, конечно, с намерением, чтобы показать, до какого безобразия может дойти фантазия художника, который написал самую плоскую вещь и дал телу нимфы колорит пятидневного трупа.
С другой стороны, женщина в нынешнем костюме в серьезную картину не идет, потому что кринолин и перетянутая талия - верх безобразия, от которого отвернется с ужасом художник, который имеет претензию писать что-нибудь долговечнее модной картинки. Впрочем, и такая картина есть на выставке, и не одна. Г. Страшинский, например, выставил "Девицу в кабинете брата". Девица эта, держа в руках недочитанный роман, отдергивает занавес, которым закрыта была какая-то неблагопристойная картина, и любуется ею. Дело не в сюжете, а в том, что девица написана хорошая, настоящая, в розовом платье, с перетянутою талией, в кринолине, в надлежащем корсете. Через пять лет не дальше, по случаю какой-нибудь другой, новой моды, ее розовое платье устареет так, что на него забавно будет смотреть, оно будет производить впечатление модной картинки, выдранной из "Телеграфа". Но как же быть художнику? Что же делать? Тела негде взять, а кринолин, корсет и фрак - претят человеку с сколько-нибудь развитым вкусом.
Но что же именно делать - об этом поговорим впоследствии. А между тем заметим, что ложноклассическое направление не только не может обойтись без тельца и преувеличенно-широких драпировок, но требует непременно, чтобы Харон был представлен здоровенным мужчиной с сильно развитыми и резко обозначенными мускулами. Псевдоклассицизму в живописи, или лучше сказать академизму, дела нет до того, что Харон дряхлый старик, и дела нет, что он перевозит души, а не мешки с мукой, стало быть лодка его не тяжела, и слишком больших усилий от него не требуется. Потом академизму дела нет до того, что Харон старик не сердитый, что он рассердился только, увидав между тенями живого человека, Данта, а потом гнев его пропал, и он хладнокровно занялся своим вечным делом. Что за нужда академизму до всех тех соображений, которые могут представиться при обдумываньи заданной темы! Уж ежели перевозчик, то подавай его всего, с такими мышцами, как у самых сильных из служащих у г. Тайвани перевозчиков.
Но зритель очень легко помирится со всеми этими картинами, изображающими Харона и души, если вспомнит, что это работы еще только ученические, что стало быть живописцы в них только искали природы, добивались верности рисунка и теней, и с этой стороны картины очень удовлетворительны.
В них видно изучение натурщика, старание, а может быть впоследствии окажется у этих господ и художественный талант. Влияние Флаксмана видно в рисунке, но влияние не лучшей, не высокой половины Флаксмана, а только самого рисунка его; а художественный смысл его не отразился ни в композиции, ни в колорите. Конечно, у Флаксмана колорита нет, но уже самые очерки фигур показывают, что он смотрел на дантовские души, как на что-то прозрачное, с телом почти туманным, почти сливающимся с окружающею средою*. Если бы живописцы вздумали передать это в своих картинах, то, может быть, это было бы художественнее, ближе к дантовской фантазии, но это было бы несообразно с академическими требованиями. Старик Харон далеко не силач; его дряблые мускулы движутся по непреложной воле рока, он не старается, не лезет из кожи; его деятельность автоматическая, непроизвольная, не нуждающаяся ни в малейшем усилии;
но академизм не позволяет так его изобразить, потому что так не выйдет, пожалуй, ярко очерченных мускулов, а выйдет, чего доброго, художественное произведение.