BRODSKY / BARYSHNIKOV
Бродский/Барышников» - моноспектакль длиною в полтора часа. И все это время Барышников читает стихотворения Бродского на русском языке, читает душевно, без надуманного актерства. Лишь иногда его сменяет запись с голосом Бродского.
Барышников и Бродский познакомились в 1974 году в Нью-Йорке и дружили до смерти Бродского, который звонил поздравлять Барышникова с днем рождения за день до своей смерти в 1996-м.
Отбор стихотворений взял на себя режиссер постановки Алвис Херманис. Главный критерий - простота и понятность, чтобы зритель в зале мог понять, о чем речь, не ломая голову над символами и не залезая в энциклопедию. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку...» в список отобранных стихотворений не вошло.
Декорация на сцене напоминает застекленную веранду старой, пустующей усадьбы. Герой Барышникова появляется на сцене в пиджаке и с чемоданом в руках, внутри него - будильник, сигареты, книга и выпивка (маленькая бутылка похожа на Jameson - в интервью изданию Rigas Laiks Барышников упоминает, что Бродский «любил виски, в основном Jameson, но не пил ни пива, ни вина»). Рядом стоит магнитофон - это из него потом будет звучать голос Бродского. В ходе спектакля Барышников избавится от сигаретного фильтра, но так и не закурит, книгу раскроет не раз (всего Бродского было бы сложно выучить наизусть), из бутылки отхлебнет, пиджак снимет и окажется раздетым по пояс на словах
«Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания».
Барышников не танцует в привычном понимании, но для него любое движение на сцене - это уже танец, хореография. Когда он на строчках «Тело, застыв, продлевает стул. / Выглядит, как кентавр» («Полдня в комнате») поднимает на спине стул, изображая этого кентавра - это тоже танец.
Свет на сцене ставил Глеб Фильштинский, он у него постоянно меняется с холодного на теплый или вообще резко отключается, на фасаде «веранды» - оголенная проводка. А убаюкивающая музыка, с которой начинается спектакль - это God’s Chorus of Crickets Джима Уилсона.
Если в «Молодости», новом фильме Соррентино, жизнь затягивает в водоворот даже стариков, не позволяя оставаться пассивным наблюдателем, то у Бродского старости боятся и сопротивляться ей не могут. Почти все стихотворения, которые звучат со сцены, они об этом - о старости и смерти.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.
Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.
Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.
Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.
или
Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.
О чем? О днях. о ночах.
Или же - ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.
Когда Барышников читает «Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него и потом сотри», кажется, что на этом все и закончится: герой закрывает дверь, но потом вдруг возвращается, присаживается на скамейку перед входом и решается: «Еще одно, 57 года»:
Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.
http://www.gq.ru/culture/theatre/132922_chto_izvestno_o_postanovke_brodskiy_baryshnikov.php
Барышников и Бродский познакомились в 1974 году в Нью-Йорке и дружили до смерти Бродского, который звонил поздравлять Барышникова с днем рождения за день до своей смерти в 1996-м.
Отбор стихотворений взял на себя режиссер постановки Алвис Херманис. Главный критерий - простота и понятность, чтобы зритель в зале мог понять, о чем речь, не ломая голову над символами и не залезая в энциклопедию. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку...» в список отобранных стихотворений не вошло.
Декорация на сцене напоминает застекленную веранду старой, пустующей усадьбы. Герой Барышникова появляется на сцене в пиджаке и с чемоданом в руках, внутри него - будильник, сигареты, книга и выпивка (маленькая бутылка похожа на Jameson - в интервью изданию Rigas Laiks Барышников упоминает, что Бродский «любил виски, в основном Jameson, но не пил ни пива, ни вина»). Рядом стоит магнитофон - это из него потом будет звучать голос Бродского. В ходе спектакля Барышников избавится от сигаретного фильтра, но так и не закурит, книгу раскроет не раз (всего Бродского было бы сложно выучить наизусть), из бутылки отхлебнет, пиджак снимет и окажется раздетым по пояс на словах
«Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания».
Барышников не танцует в привычном понимании, но для него любое движение на сцене - это уже танец, хореография. Когда он на строчках «Тело, застыв, продлевает стул. / Выглядит, как кентавр» («Полдня в комнате») поднимает на спине стул, изображая этого кентавра - это тоже танец.
Свет на сцене ставил Глеб Фильштинский, он у него постоянно меняется с холодного на теплый или вообще резко отключается, на фасаде «веранды» - оголенная проводка. А убаюкивающая музыка, с которой начинается спектакль - это God’s Chorus of Crickets Джима Уилсона.
Если в «Молодости», новом фильме Соррентино, жизнь затягивает в водоворот даже стариков, не позволяя оставаться пассивным наблюдателем, то у Бродского старости боятся и сопротивляться ей не могут. Почти все стихотворения, которые звучат со сцены, они об этом - о старости и смерти.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.
Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.
Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.
Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.
или
Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.
О чем? О днях. о ночах.
Или же - ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.
Когда Барышников читает «Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него и потом сотри», кажется, что на этом все и закончится: герой закрывает дверь, но потом вдруг возвращается, присаживается на скамейку перед входом и решается: «Еще одно, 57 года»:
Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.
http://www.gq.ru/culture/theatre/132922_chto_izvestno_o_postanovke_brodskiy_baryshnikov.php
Click to view