К юбилею Бродского
Случайно выловилась интересная статья:
Владимир БондаренкоШашни броневика и телебашни
Русский менталитет «лесного мужика» и поэта Иосифа Бродского
В эмиграции начинаешь любить Россию особенно остро.
Л.Браиловский. Северный монастырь. Российский фонд культуры
Я не хочу выискивать в многочисленных интервью русского поэта Иосифа Бродского аргументы в поддержку моей уверенности в его русском природном менталитете. В многочисленных американских интервью Бродского можно найти аргументы в поддержку любой версии. Да он и сам посмеивался над этими интервью. Кто знает его творчество, тот и сам найдет подтверждение в стихах, кто верит мне, поверит и моей концепции, а кто не хочет видеть в Иосифе Бродском русского поэта (такие есть и справа и слева, и среди русских, и среди евреев), пусть ищут в нем что-то иное. Создают облик чисто американского или чисто еврейского поэта. Мне важнее высказать саму версию. И если она правдива, она и восторжествует. Любой миф, в том числе и критический, держится на правде, и каждый Генрих Шлиман в конце концов находит свою Трою.
Да, Иосиф Бродский сотни раз называл себя «русским поэтом», не стеснялся выступать не только от своего имени, но и от имени русской культуры, русской поэзии. Это больше всего и поражает, он - ярчайший индивидуалист, сделавший ставку на личность, вдруг перебарывает себя, отказываясь от своего «я» ради русского народного «мы».
Большинство пишущих о Бродском или вообще не касаются его поэтической, творческой и эмоциональной русскости, или же начисто отрицают ее. Старательно обходя высказывания и стихи самого же Бродского или находя в них примеры его раздражения и полемики с коммунистическими властями.
Пожалуй, кроме Льва Лосева, никто не посмел опубликовать тот вполне убедительный и подтвержденный факт православного крещения маленького Иосифа Бродского его нянькой в Череповце в 1942 году, где он жил с матерью в эвакуации из блокированного Ленинграда, факт о котором мать Бродского Мария Моисеевна доверительно рассказала в свое время Наталье Грудининой. А ведь внимательный и дотошный исследователь еще может поднять все документы в череповецких церквях. Найти достоверных свидетелей. Думаю, это череповецкое крещение, пусть и неосознанно, провиденциально всю жизнь сказывалось в его творчестве, как бы он сам шутливо ни отмахивался от своей воцерковленности.
Конечно, в самой русской культуре он принадлежал к ее западническому крылу, и в споре славянофилов с западниками он, безусловно, защищал интересы западников. Но - русских западников, русских европейцев. Когда же ему приходилось встречаться с неприкрытой русофобией, неприятием России и русской культуры, он интуитивно, не размышляя, становился на сторону русских. Так было и с западником Герценом, для Карла Маркса он был замшелым русским мракобесом. Не знаю, шла ли его воинственная защита русской культуры от офицерства его отца, коим он гордился (жаль, не поступил в училище подводников, все равно стал бы поэтом, но уже иным поэтом), или же зачарованность русскостью пришла в его северной ссылке, которую он вспоминал с восторгом до последних дней своих. Или же он пропитывался ею во время встреч и разговоров со своей возлюбленной - русской художницей Мариной Басмановой, несомненной участницей русского кружка в Петергофе художника Стерлигова?
Все аргументы в его стихах, которые он никогда не прикрывал неким размытым «лирическим героем», а следовал девизу своего любимого поэта Константина Батюшкова «Живи - как пишешь, пиши - как живешь», шли от него самого. И потому соглашусь с мнением автора книги о Бродском Льва Лосева: «Между Бродским в жизни и Бродским в стихах принципиальной разницы нет».
Если в стихотворении «Народ», признанном Анной Ахматовой как гениальное, он пишет:
Припадаю к народу. Припадаю
к великой реке.
Пью великую речь, растворяюсь
в ее языке.
Припадаю к реке, бесконечно
текущей вдоль глаз
Сквозь века, прямо в нас,
мимо нас, дальше нас…
Это означает, что не некий лирический герой воспевает русский народ, а непосредственно поэт Иосиф Бродский поет гимн своему русскому народу и своему русскому языку.
Впрочем, его русский менталитет чаще всего проявляется спонтанно, неожиданно, к примеру, в довольно грубоватом и хлестком, для него самого «рискованном» стихотворении «На независимость Украины», написанном после отделения Украины от России, проскальзывает: «Не нам, кацапам, их обвинять в измене…»
То есть ощущает себя «кацапом», русским. А ведь написано уже в Америке, спустя годы после эмиграции. Он остро переживал отделение Украины от России. Уж тут его, как в случае со стихотворением «Народ», никто в «паровозности написания» ради скорейшего освобождения из ссылки не обвинил бы. В Прибалтике он был гостем, Украину всегда чувствовал частью единого целого. Любил героическую историю обороны Севастополя. Да и Киев для него был «мать городов русских». Потому так остро, болезненно реагировал даже в далеком Квинсе на незалежность Украины.
С Богом орлы-казаки, гетманы,
вертухаи,
Только когда придет и вам
помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край
матраса,
Строчки из Александра,
а не брехню Тараса.
И не случайно, читая его в США, в Квинс-колледже, он добавил: «Сейчас найду стихотворение, которое мне нравится… я рискну, впрочем, сделать это…» Не было бы в нем русского менталитета, какое бы ему было дело до любого развала его бывшей родины?
Его естественность и искренность поведения была заложена с детства, стала его позицией, и нынешним исследователям не приходится отделять его искренние стихи от стихов, написанных в угоду властям или кому бы то ни было. Разве что единственный, может быть, раз в жизни, во время суда над ним в Ленинграде, он выдавил из себя: «Строительство коммунизма - это не только стояние у станка и пахота земли. Это и интеллигентный труд…» Потом он сам же и высмеял свою попытку заигрывания с судом в иронических стихах, когда он писал в «Речи о пролитом молоке» об «Ученье строить/ Закону глазки,/ Изображать немого…». Насколько я знаю, больше никогда никакому закону он глазки не строил, и с уверенностью можно цитировать его стихи и высказывания, как истинные мнения самого поэта, какие бы политкорректные или, наоборот, неполиткорректные эти высказывания ни были. Вообще он не выносил политкорректности по характеру своему, был всегда максималистом, в лицо говорил человеку все, что он думал.
Да и что он выигрывал, к примеру, от письма Леониду Брежневу, посланного перед отъездом из России в эмиграцию? Сегодня это письмо иные его поклонники хотят обратить чуть ли не в пьяную шутку, в пародию, написанную чуть ли не совместно пьяной компанией перед отлетом из России.
Нет, господа, такие проникновенные письма в шутку не пишутся: «Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не может. (И не повлияла. - В.Б.) Язык - вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятва с трибуны…»
В этом письме продумано каждое слово. Это его писательская концепция, подтвержденная всей жизнью и творчеством.
Никто, по-моему, осознанно не замечает той достаточно жесткой полемики, которую вел Иосиф Бродский с недругами русской культуры на страницах западной печати. Наши либералы до сих пор жестко цензурируют Иосифа Бродского. Хотя никаких запретов на публикацию и цитирование (кроме личного архива) сам поэт не оставлял.
Умудрились в России при множестве изданий Бродского лишь один раз напечатать в дополнительном седьмом томе собрания сочинений его ответ на высказывания чешского писателя Милана Кундеры «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому» (1985), пройти мимо «Письма президенту» Вацлаву Гавелу (1993), написанному опять же в споре с его речью «Посткоммунистический кошмар». Лишь недавно была впервые напечатана в малотиражном журнале дискуссия в Лиссабоне о России и Центральной Европе, состоявшаяся 16-17 мая 1988 года, на которой, откровенно говоря, эмигрант Иосиф Бродский защищал интересы России и русской культуры гораздо более отважно, нежели приехавшие из России Анатолий Ким, Лев Аннинский, Татьяна Толстая и другие, скорее оправдывающиеся перед именитыми западными писателями. Русских участников можно как-то понять: они впервые в начале перестройки выехали на подобную конференцию и послушно каялись за все существующие и несуществующие грехи.
Эти статьи и выступления в защиту России и русской культуры Иосифу Бродскому никто не заказывал. Накипело, на Западе он боролся за Россию не менее страстно, чем Александр Солженицын. И спор их друг с другом типичен для русской литературы. Но об этом споре как-нибудь в другой раз. Я согласен с тем же Львом Лосевым, который пишет:
«Западник» Бродский не менее, чем «славянофил» Солженицын, был всегда готов грудью стать на защиту России, русских как народа, от предвзятых или легкомысленных обвинений в природной агрессивности, рабской психологии, национальном садомазохизме и т.д.».
К примеру, высказался он с присущей ему саркастической иронией в адрес властей и после печально известного расстрела октября 1993 года:
Мы дожили. Мы наблюдаем
шашни
Броневика и телебашни.
Для начала обратимся к его полемике с чешским писателем Миланом Кундерой. В беседе с Адамом Михником он сказал: «Кундера - это быдло. Глупое чешское быдло». Иосиф Бродский со своим русским менталитетом свои мысли не прятал, и при всем былом уважении и поляков и чехов, сохранившемся с былых советских времен, слыша их уничижительный разговор о русской литературе, он перечеркивал даже былые дружбы.
Милан Кундера в своем письме «Предисловие к вариации» пишет: «Когда в 1968 году русские оккупировали мою маленькую страну, все мои книги были запрещены, и я внезапно потерял все законные возможности получения средств к существованию. Кое-кто пытался помочь мне, так в один прекрасный день режиссер предложил мне написать текст инсценировки романа Достоевского «Идиот». Перечитав роман, я осознал, что не возьмусь за эту работу, даже если буду умирать от голода. Созданный Достоевским мир отталкивал меня (так же как раньше отталкивал мир Гоголя. - В.Б.) напыщенными жестами, грязной изнанкой и агрессивной сентиментальностью… Меня раздражала атмосфера романов Достоевского: мира, где любая мелочь оборачивается переживанием или, другими словами, где чувства возводятся в ранг ценностей и истин…»
Но таким же, как Федор Достоевский, был поэт Иосиф Бродский. Очевидно, между русскими евреями, укоренившимися в России, и европейскими евреями, принявшими западный индивидуализм и рационализм, разница почти такая же, как между самими русскими и, к примеру, поляками или чехами.
Казалось бы, не Иосифу Бродскому, осудившему советскую оккупацию Чехии в своем стихотворении «Письмо генералу Z», а позже, после ввода войск в Афганистан, написавшему резкие «Стихи о зимней кампании 1980 года», набрасываться на Милана Кундеру (а заодно и на других, таких же) с их антиоккупационными манифестами и заявлениями.
В своем изгнанничестве русский европеец Иосиф Бродский оказался более эмоционален, более умственно иррационален, чем иные ныне присмиревшие чисто русские интеллигенты, предпочитающие Достоевскому уютно обывательного с маленьким мирком рассчитанных страстей и дозволенных эмоций Милана Кундеру. Он оказывается даже непоследователен, всегда отказывающийся и в поэзии, и в эссе от русского коллективного «мы», всегда этике предпочитающий эстетику, вдруг, задетый выпадами русофобов, он сам неоднократно повторяет это русское «мы». В своей политической поэзии он не боится быть неполиткорректным и по отношению к России, прежде всего к ее властям, когда надо. Он даже готов смотреть на Москву сквозь прицел бомбардировщика. Но это, как всегда в России, по-пушкински, эмоции среди своих. Когда же чужие на твою Россию и на всю великую русскую литературу накладывают свои грязные руки, от его антисоветских эмоций не остается и следа. Он первым кидается в бой даже со своими друзьями.
И дело даже не в том, что не Достоевский и его сторонники вводили в Прагу советские танки в 1968 году, скорее, наоборот, те, кто вводил, ни Достоевского, ни Гоголя не читали, и подчинялись те, кто вводил танки, именно что - рациональному марксистско-коммунистическому западному доктринерству. Иосиф Бродский замечает, что большинство преступлений, совершаемых той или иной идеологической системой в России и за ее пределами - «совершались и совершаются во имя не столько любви, сколько необходимости - исторической, в частности. Концепция исторической необходимости есть продукт рациональной мысли, и в Россию она прибыла со стороны западной». Все эти идеи о социальных государствах, идеальных обществах - «ни одна из них не расцвела на берегах Волги». В конце концов, и «Капитал» Маркса, замечает Бродский, «был переведен на русский с немецкого».
Подобно Александру Солженицыну, отметает он и версию о желательности и притягательности этой западной марксистской теории именно для России. «Необходимо тем не менее отметить, что нигде не встречал этот призрак (призрак коммунизма. - В.Б.) сопротивления сильнее, начиная с «Бесов» Достоевского и продолжая кровавой бойней Гражданской войны и Великого террора, сопротивление это не закончилось и по сей день. Во всяком случае, у этого призрака, - ехидно добавляет Бродский, - было куда меньше хлопот в 1945 году, когда он внедрялся на родине Милана Кундеры, как, впрочем, и в 1968-м». В другом месте, в знаменитой беседе с Михником Бродский утверждает, что «то, что произошло с Россией, не является ее виной. Ведь Маркс родился не на Волге…»
Адам Михник считает, что суть полемики Бродского с Кундерой в том, что Россия - это часть Европы, фрагмент Европы, и потому все, что там происходит, - это общеевропейское дело. Бродский уточняет, что Россия - «это часть христианской культуры. А знаешь, что сказал Чеслав Милош об этой полемике? Посмеялся и сказал: чехи - новички в этих вопросах».
Кстати, почти все свои полемические статьи в защиту России Иосиф Бродский печатал прежде всего у своего друга и единомышленника Владимира Максимова, которого всегда высоко ценил и защищал.
Короче говоря, Иосиф Бродский в ответе Кундере резко отделяет русский народ и русскую литературу от любых политических доктрин, время от времени побеждающих в том или ином регионе. Как второгоднику, забывшему ответы на все вопросы, Бродский объясняет нашкодившему Кундере, что он лишь пал жертвой геополитической детерминированности - концепции деления мира на Запад и Восток, придуманной все на том же рациональном Западе, никак не желающем впускать в Европу чересчур громоздкую Россию.
Указал Иосиф Бродский и эстетическое место Милану Кундере в сравнении с Федором Достоевским. «Если у литературы и есть общественная функция, то она… в том, чтобы показать человеку его духовный максимум. По этой шкале метафизический человек романов Достоевского (так же как герой стихов Иосифа Бродского или Юрия Кузнецова. - В.Б.) представляет собой большую ценность, чем кундеровский уязвленный рационалист, сколь бы современен и сколь бы распространен он ни был».
Читая Бродского, понимаешь, что у русской иррациональности есть еще какие-то шансы на спасение. Как и все русские поэты, он жил и умер идеалистом, хотя сам же и посмеивался над своим русским идеализмом... Еврей Бродский в быту, в веселой еврейской компании, чисто по-еврейски подсмеивался над русским поэтом Бродским. Как русский поэт он «привык смотреть на свое существование как на опыт, который ставится на нем Провидением. Это означает, что основная задача русской культуры... оправдать свое существование. Желательно на метафизическом, иррациональном уровне. Это означает, что во всем, что с тобой происходит, ты усматриваешь длань Господню…». Тебя сажают в тюрьму, отсылают в ссылку, бросает любимая - все это, по Бродскому, - инструмент Провидения. Точно такой же инструмент Провидения - его стихи. «Когда я писал стихи, я хотел одного - изменить уровень сознания и мышления своих читателей… Думаю, что хоть немного мне это удалось…» Чистая литературоцентричная консервативная модель русского мира.
Не будем забывать, когда сегодня в московском метро мы слышим стихи русских поэтов - это осуществление идеи Иосифа Бродского, и никого другого. Сначала он заставил в американских метрополитенах во всех вагонах наклеивать короткие стихи ведущих национальных поэтов. Как водится, наши начальники метро заимствовали у американцев этот опыт, может, не догадываясь, что идея-то чисто русская. И сам же называл свои стихи - стишками, сам же высмеивал поиски смысла поэзии. Высмеивал свою Провиденциальность. Высмеивал свою «нахальную декларацию идеализма». Но тут же добавлял, что «в каждой шутке большая доля правды».
Как всегда, для того чтобы понять сущность Иосифа Бродского, надо не лезть в его поздние американские посленобелевские беседы, когда он иногда вынужден был, как в разговоре с судьей Соловьевым, политкорректно облекать свои мысли в какие-то общечеловеческие сентенции. Скажу честно, я такого Бродского не люблю. Из его откровенных бесед ценю беседы с Волковым, с Михником, с ними он высказывался так же искренне, как в своих стихах. «Живу и говорю». Вот так однажды он и выразил своему другу Адаму Михнику в той же беседе, где определил место и положение Кундеры, свою суть:
«Сразу скажу, с кем ты имеешь дело. Чтобы у тебя не было иллюзий. Я состою из трех частей: античности, литературы абсурда и лесного мужика. Пойми, я не являюсь интеллигентом…» Римская античность, а затем и китайская древность (не забудем его изумительный цикл стихов «Письма династии Минь», где поэт волшебным образом переплел собственную судьбу с мотивами древней китайской поэзии, и то, что в конце жизни он стал учить китайский язык), литература абсурда его старой и любимой скандинавско-английской Европы и третья земная часть русского лесного мужика (ибо на Руси еврейских лесных мужиков не бывает, нет их и в Израиле). Иногда он перемешивает эти части, переходит от античности порой резко к мужицкому говору и наоборот.
Еще более решительно Иосиф Бродский перечеркнул весь набор русофобских версий, обвиняющих Россию и русский народ чуть ли не во всех бедах ХХ столетия на второй Уитлендской конференции по литературе в Лиссабоне, проходившей под покровительством доктора Марио Соариша, президента Португалии, где были собраны писатели Восточной Европы и России. Где предполагалось окончательно взорвать стену между русской литературой и другими литературами Европы. Но каким образом? Заставив прежде всего каяться во всех грехах абсолютно всех русских писателей?
Поначалу русские писатели, как дети, решившие, что пришли на рождественскую елку, раскланивались направо и налево, объединяясь и с писателями-эмигрантами, и с писателями из стран Восточной Европы. При этом говорили они горделиво и об уникальном русском опыте ХХ века, из которого, по их мнению, русская литература вышла вполне достойно. И вдруг в ответ от венгра Дьердя Конрада, от поляков Адама Загаевского и Яна Щепаньского, от югослава Данило Киша они услышали не поддержку в свой адрес, а обвинения в учительском тоне, в излишней имперскости, чуть ли не в том, почему они не взрывают у себя на родине советские танки. Присутствовавший там же, я уж не знаю, от имени какой Европы, Салман Рушди вообще обвинил и Татьяну Толстую, и других в колониалистском тоне разговора, в имперской и безнравственной позиции. Представляю, каково было удивление членов русской делегации, отобранных из самых демократически настроенных писателей перестроечного времени. Татьяна Толстая почувствовала себя в роли Василия Белова и Александра Проханова. Лев Аннинский стал как бы Михаилом Лобановым. Сразу зазвучали из их уст и покаяния, и извинения, и отказ от любой имперскости. На всякий случай даже за Иосифа Бродского извинились, за его излишнюю дерзость, за его употребление слова «империя». И лишь Иосиф Бродский резко заявил: «Никакая это не имперская политика. Я бы сказал, что это единственно возможный реалистический взгляд на данную проблему, который для нас, русских, возможен… Концепция Центральной Европы ничего не дает. Мы - писатели, и нас нельзя определять нашей политической системой… Определяет нас язык, на котором мы пишем, то есть мы - русские писатели…» Бродский утверждал, что нельзя Россию и русскую литературу отделять от Европы. А понятие Центральной Европы - это вообще нелепое и ненужное с точки зрения литературы. «Есть польская литература, чешская литература, словацкая литература… невозможно говорить об этой концепции даже с точки зрения литературы…»
Но спрашиваю всех оппонентов русскости Иосифа Бродского, и справа и слева: зачем ему, американскому лауреату, еврею, было влезать в это избиение русских писателей, становиться на их защиту? Сидела в нем всю жизнь русская заноза, и метафизическая, и реальная, и требовала дать бой зарвавшимся «жертвам русской имперскости».
«Мы - русские писатели…», «Определяет нас язык...» Что заставляло этого лютого индивидуалиста перейти на столь соборный язык? Какая Провиденциальность? Какое предназначение? Или в эти минуты его брала за руку та череповецкая русская бабка, которая отнесла его креститься в православную церковь? Или вставали за ним русские северные богатыри из архангельских лесов? Тот самый Бог, который в деревне живет не только по углам?
Думаю, на Страшном суде эта защита русской литературы всегда и везде ему была зачтена...
http://exlibris.ng.ru/kafedra/2006-11-30/4_brodski.html