Привет сталинским защитникам режима в 1934-м из 2012-го.
Утром прочел новость об аресте в Минске модераторов антилукашенковских сообществ в социальных сетях. «Это не первый раз, когда режим Александра Лукашенко открыто вмешивается в работу оппозиционных сообществ и берет под стражу их создателей»
Сейчас читаю первую книгу Надежды Мандельштам о 1934 годе, о первом аресте и ссылке Осипа Мандельштама. Поразительным образом ничего не меняется. И жажда сильной руки и порядка, и полное отсутствие самостоятельности и взятия проблемы на себя, и оправдание жестоких мер к инакомыслящим. Но самое страшное, как и сегодня - подмена реальности абсурдном.
Потеря взаимного доверия - первый признак разъединения общества при диктатурах нашего типа, и именно этого добивались наши руководители.
У нас такие исковерканные правовые представления, мы так одичали и такими полубезумными глазами смотрим на мир, что между «познавшим» и «еще не познавшим», в сущности, не может быть никакого контакта. В тот памятный год я уже кое-что понимала, но еще недостаточно. Кастелянша утверждала, что их всех совершенно незаконно держат в ссылке. Вот она, например, к моменту ареста уже отошла от работы в своей партии и, когда ее забрали, являлась частным лицом. «И они это знали!» А я, дикарка или одичавшая от всего, что мне вливали в уши, не понимала ее доводов: если она сама признает, что принадлежала к разбитой партии, почему ж она обижается, что ее держат в ссылке? По нашим нормам так и полагается... Так я тогда думала. «Наши нормы», как я полагала, ужасны, жестоки, но такова реальность, и сильная власть не может терпеть явных, хотя бы недействующих, но все же потенциально активных противников. Государственной пропаганде я поддавалась очень туго, но все же и мне успели внушить дикарские правовые идеи. А Нарбут, например, оказался еще более восприимчивым учеником нового права. С его точки зрения, нельзя было не сослать Осипа Мандельштама: «Должно же государство защищаться? Что ж будет иначе - ты пойми»...
Фантастика. Это все было в 1934 году и один в один повторяется. «Должно же государство защищаться!»... Раньше государство защищалось убивая поэтов. Теперь сажает художников, бизнесменов, в Белоруссии вообще арестовывают и пытают несовершеннолетних. И все это если не под всеобщее одобрение толпы, то под корпоративное безразличие.
Далее идет объяснение жажды сильной руки и стабильности. Такую формулу я объясняю «любовью мышей к кошке, потому как она сильная и одна может пожрать кучу мышей, на что сами мыши не способны». Автор этой теории Виктор Ерофеев, но он ничего не говорит передачи страха по наследству. У Надежды Мандельштам метафор и образных форм меньше, но спроси ее, что вы думаете о фразе, - Если не Путин, то кто?, - и вот что она ответит:
Мы некогда испугались хаоса и вдруг все сразу взмолились о сильной власти, о мощной руке, чтобы она загнала в русло все взбаламученные людские потоки. Этот страх - самое, пожалуй, стойкое из наших чувств, мы не оправились от него и поныне, и он передается по наследству. Каждому - и старым, видевшим революцию, и молодым, которые еще ничего не знают, - кажется, что именно он станет первой жертвой разбушевавшейся толпы. Услыхав вечно повторяющееся: «нас первых повесят на столбе», - я вспоминаю слова Герцена про интеллигенцию, которая так боится народа, что готова ходить связанной, лишь бы с него не сняли пут.
Выровнять ход истории, уничтожить ухабы на ее пути, чтобы не стало никаких неожиданностей, а все текло гладко и планомерно, - вот чего мы хотели. И эта мечта психологически подготовила появление мудрецов, определяющих наши пути. А раз они есть, мы уже больше не решались действовать без руководства и ждали прямых указаний и точных рецептов. Ведь лучшего рецептурного списка ни я, ни ты, ни он составить не можем, значит, нужно благодарить за тот, что нам предложен сверху. Отважиться мы можем только на совет в каком-нибудь частном случае: нельзя ли, например, разрешить различные стили при выполнении социального заказа в искусстве? Очень хотелось бы... Слепцы, мы сами боролись за единомыслие, потому что в каждом разногласии, каждом особом мнении нам снова чудились анархия и неодолимый хаос. И мы сами помогали-молчанием или одобрением-сильной власти набирать силу и защищаться от хулителей - какой-нибудь кастелянши, поэта или болтуна.
Так мы жили, культивируя свою неполноценность, пока на собственной шкуре не убеждались в непрочности своего благополучия. Только на собственной шкуре, потому что чужому опыту мы не верим. Мы действительно стали неполноценными и ответственности не подлежим.
Если кто-то читает этот пост с пятого айФона в суши-баре, простите, что испортил аппетит. Можете меня отфрендить.
Сейчас читаю первую книгу Надежды Мандельштам о 1934 годе, о первом аресте и ссылке Осипа Мандельштама. Поразительным образом ничего не меняется. И жажда сильной руки и порядка, и полное отсутствие самостоятельности и взятия проблемы на себя, и оправдание жестоких мер к инакомыслящим. Но самое страшное, как и сегодня - подмена реальности абсурдном.
Потеря взаимного доверия - первый признак разъединения общества при диктатурах нашего типа, и именно этого добивались наши руководители.
У нас такие исковерканные правовые представления, мы так одичали и такими полубезумными глазами смотрим на мир, что между «познавшим» и «еще не познавшим», в сущности, не может быть никакого контакта. В тот памятный год я уже кое-что понимала, но еще недостаточно. Кастелянша утверждала, что их всех совершенно незаконно держат в ссылке. Вот она, например, к моменту ареста уже отошла от работы в своей партии и, когда ее забрали, являлась частным лицом. «И они это знали!» А я, дикарка или одичавшая от всего, что мне вливали в уши, не понимала ее доводов: если она сама признает, что принадлежала к разбитой партии, почему ж она обижается, что ее держат в ссылке? По нашим нормам так и полагается... Так я тогда думала. «Наши нормы», как я полагала, ужасны, жестоки, но такова реальность, и сильная власть не может терпеть явных, хотя бы недействующих, но все же потенциально активных противников. Государственной пропаганде я поддавалась очень туго, но все же и мне успели внушить дикарские правовые идеи. А Нарбут, например, оказался еще более восприимчивым учеником нового права. С его точки зрения, нельзя было не сослать Осипа Мандельштама: «Должно же государство защищаться? Что ж будет иначе - ты пойми»...
Фантастика. Это все было в 1934 году и один в один повторяется. «Должно же государство защищаться!»... Раньше государство защищалось убивая поэтов. Теперь сажает художников, бизнесменов, в Белоруссии вообще арестовывают и пытают несовершеннолетних. И все это если не под всеобщее одобрение толпы, то под корпоративное безразличие.
Далее идет объяснение жажды сильной руки и стабильности. Такую формулу я объясняю «любовью мышей к кошке, потому как она сильная и одна может пожрать кучу мышей, на что сами мыши не способны». Автор этой теории Виктор Ерофеев, но он ничего не говорит передачи страха по наследству. У Надежды Мандельштам метафор и образных форм меньше, но спроси ее, что вы думаете о фразе, - Если не Путин, то кто?, - и вот что она ответит:
Мы некогда испугались хаоса и вдруг все сразу взмолились о сильной власти, о мощной руке, чтобы она загнала в русло все взбаламученные людские потоки. Этот страх - самое, пожалуй, стойкое из наших чувств, мы не оправились от него и поныне, и он передается по наследству. Каждому - и старым, видевшим революцию, и молодым, которые еще ничего не знают, - кажется, что именно он станет первой жертвой разбушевавшейся толпы. Услыхав вечно повторяющееся: «нас первых повесят на столбе», - я вспоминаю слова Герцена про интеллигенцию, которая так боится народа, что готова ходить связанной, лишь бы с него не сняли пут.
Выровнять ход истории, уничтожить ухабы на ее пути, чтобы не стало никаких неожиданностей, а все текло гладко и планомерно, - вот чего мы хотели. И эта мечта психологически подготовила появление мудрецов, определяющих наши пути. А раз они есть, мы уже больше не решались действовать без руководства и ждали прямых указаний и точных рецептов. Ведь лучшего рецептурного списка ни я, ни ты, ни он составить не можем, значит, нужно благодарить за тот, что нам предложен сверху. Отважиться мы можем только на совет в каком-нибудь частном случае: нельзя ли, например, разрешить различные стили при выполнении социального заказа в искусстве? Очень хотелось бы... Слепцы, мы сами боролись за единомыслие, потому что в каждом разногласии, каждом особом мнении нам снова чудились анархия и неодолимый хаос. И мы сами помогали-молчанием или одобрением-сильной власти набирать силу и защищаться от хулителей - какой-нибудь кастелянши, поэта или болтуна.
Так мы жили, культивируя свою неполноценность, пока на собственной шкуре не убеждались в непрочности своего благополучия. Только на собственной шкуре, потому что чужому опыту мы не верим. Мы действительно стали неполноценными и ответственности не подлежим.
Если кто-то читает этот пост с пятого айФона в суши-баре, простите, что испортил аппетит. Можете меня отфрендить.