MMIX-14
Ещё раз подчеркну, что вопрос об отношении «романа в романе» к каноническим евангелиям - один и центральных для истолкования всего Романа. Я попытался обосновать, что никакого отрицания Нового завета со стороны Булгакова не было, а была художественная постановка проблемы исторического анализа ершалаимских событий.
Текст «древних глав», хотя и написан в стиле исторического романа, но по контрасту с этим жанром имеет весьма схематический сюжет с минимальным числом действующих лиц, как в драматических пьесах. То есть Автор подчеркивает условность самого текста, поскольку на самом деле речь идёт о фантастическом персонаже - Мастере, который каким-то «мистическим» образом точно «угадал» подлинный исторический сюжет событий. Сам Булгаков, таким образом, не претендует на роль этого романтического историка, а значит и на историческую точность. Все смысловые нестыковки с каноническими евангелиями не носят характер точных утверждений. Наоборот, в «показаниях» действующих лиц имеются явные нестыковки. Всё это нужно, скорее, чтобы читатель усомнился в исторической точности канонических евангелий, для которых важнее метафизический, религиозный смысл новозаветной мистерии.
Есть и ещё одно возможное объяснение, почему «роман в романе» настолько условен и небогат действующими лицами. Мы уже выяснили, что Булгаков имеет склонность к художественному методу иронического перевоплощения в своих героев. То есть сам Автор к началу второй главы перевоплощается в протагониста Воланда, а уже Воланд воплощает образ Пилата, глазами которого и смотрит на бесконечно долгий день пятницы 14-го нисана. Но Пилату ничего не известно, потому что не интересует, о внутренних отношениях в иудейской секте апостолов. Всё что он может знать - это лишь то, что ему рассказал Иешуа. Однако, в этот самый важный день своей земной жизни и смерти, Иешуа-Иисуса тоже не интересуют все эти канонические детали и подробности.
Для Иешуа важно, чтобы сегодня осуществился его собственный план, который зависит от трёх действующих лиц - Иуды, Каиафы и Пилата (Афраний - всего лишь исполнитель). Поэтому сегодня он помнит лишь об одном из двенадцати - Иуде из Кириафа, позорная смерть которого почему-то также необходима и важна для осуществления политического замысла Иешуа, как и своя собственная смерть на кресте.
Наконец, третья возможная причина именно такого драматического минимализма «древних глав» Романа - это возможность выделить и подчеркнуть какие-то самые важные для Булгакова моменты в самих канонических евангелиях. То есть «роман в романе» потому и столь прозрачен, не наполнен подробностями, что используется как «призма», «магический кристалл» для увеличения деталей и прояснения смысла главного источника «доказательств об Иисусе». И это еще один смысл творения фантастического Мастера - создание того самого «прозрачного кристалла», о котором пишет в своём пергаменте Левий со слов Иешуа.
Булгаков не претендует на создание совершенно прозрачного «кристалла», но всё же имеет полное право обозначить своё видение новозаветных событий через взаимосвязь своего и канонических текстов. Использует он для этого и специальный параллелизм событий московских и ершалаимских глав.
Но для чего, спросите Вы, нужно столь сложно и тщательно зашифровывать своё отношение к событиям и действующим лицам двухтысячелетней давности? Неужели Автор действительно опасается духов и призраков далекого прошлого сильнее, чем ОГПУ? Ну, во-первых, даже из текста Романа, как и из биографии писателя вытекает, что Булгаков опасался «органов» гораздо меньше, чем окружавшую его творческую интеллигенцию - литераторов, критиков, театральных деятелей, отравлявших ему жизнь.
Кроме того, есть темы, затрагивать которые публично себе дороже, именно из-за предсказуемой реакции всей интеллигентной публики. Думаю, что Булгакову судьба философа Чаадаева была известна и даже близка. Так вот именно к числу подобных сугубо запретных для общества тем и во времена Булгакова, да и сейчас, относится обсуждение роли Иуды в рождении христианства. За попытку апологии Христа можно было пострадать от власти, но даже за попытку просто поставить вопрос о переоценке роли Иуды можно попасть в полную общественную обструкцию. А между тем Булгаков именно этот вопрос и пытается поставить.
Только для этого в московской части Романа появляется не просто упоминание о доносчике Могарыче, но и подробный пересказ Мастером истории их отношений:
«У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью: схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И - представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится...
Именно, нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал Алоизий. Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне ее буквально в одну минуту, причем видно было, что объяснение это ему не стоило ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами. Но этого было мало. Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может...»
В общем, здесь прямым текстом написано, что Могарыч был не только лучшим другом, но и политическим советником Мастера. Все комментаторы Романа хором, в один голос признают параллели отношений Мастер - Алоизий и Иешуа - Иуда. Разумеется, из этого вовсе не вытекает автоматически, что Иуда Искариот, по мнению Булгакова, был лучшим учеником и политическим советником Иисуса. Но хотя бы проверить эту очевидную гипотезу мы должны?
Почему, собственно, Булгаков должен был особо заинтересоваться персоной апостола Иуды? Придётся опять возвращаться к биографии писателя. Напомню, что Булгаков вырос в семье, где оба деда были священниками, а его отец служил профессором богословия в Киевской духовной академии. То есть Новый Завет и его персонажи были для Михаила Афанасьевича с самых ранних лет и до юности семейным чтением и предметом обсуждений отца с гостями. Это означает, что в памяти Булгакова все персонажи и поворота сюжета были запечатлены так же глубоко, как детские сказки. Нам с вами не нужно ведь лишний раз открывать томик Пушкина, чтобы вспомнить всех героев и сюжет сказок о царе Салтане или о рыбаке и рыбке.
Соответственно, когда Булгаков становится зрелым драматургом, способным соединять в своих пьесах и книгах несколько сюжетных потоков, представленных разными повествователями, он не может не видеть это присутствие в Евангелии вставок, сделанных совсем другим повествователем. И эти вставки, так или иначе, относятся именно к Иуде и к вопросу о том, кто был тем самым «лучшим учеником», возлежавшим на груди учителя во время Тайной вечери.
И действительно, некоторые эпизоды Евангелия от Иоанна настолько соблазнительны, что официальным переписчикам пришлось сначала сделать поясняющие (точнее, опровергающие) сноски, которые затем перекочевали в основной текст.
«Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус и который на вечери, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя?
Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что?
Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною.
И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» /Ин 21,20-23/
Этим аккордом заканчивается повествование Евангелия от Иоанна. После чего следует «пояснение»: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» /Ин 21,24/. Но вообще-то не нужно быть великим драматургом, чтобы заметить вставку в текст Иоанна от имени других лиц, взявшихся вдруг авторитетно удостоверять значение сказанного евангелистом. Уже само наличие этой вставки должно взволновать объективного исследователя, задаться вопросом, отчего понадобилось лишний раз подчеркивать, что любимым учеником был Иоанн. Неужели и в первые века христианства были люди, сомневающиеся в таком толковании?
Однако сама драматургия этого финального эпизода подсказывает совсем другие мысли, которые собственно и понадобилось опровергать грубой вставкой в оригинальный текст. Предположим, что это был Иоанн, но тогда почему так бурно реагирует на его появление Пётр? И зачем нужно было именно в этом эпизоде лишний раз отсылать к Тайной вечере и к вопросу о предательстве? Нигде в Евангелиях не отражён факт каких-то деяний или слов Иоанна, оправдывающих возглас Петра. Наоборот, есть только один апостол, кроме самого Петра, которому инкриминировано сатанинское поведение. И такое совпадение, что и сам Пётр тоже предавал, трижды отрекшись, и тоже был назван «сатаной» в прямой речи Иисуса, только возбуждает наши подозрения, что в финале четвертого Евангелия речь идёт об Иуде Искариоте.
Опять же, в синоптических Евангелиях, явно со слов участников Тайной вечери и, прежде всего, со слов апостола Петра передан диалог: «При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал»/Мф 26,25/. То есть подтверждается, что разговор происходил между Иисусом и Иудой.
При этом Иоанн, писавший своё Евангелие позже и на основе трёх остальных, специально подчеркивает участие Петра в мизансцене. То есть подсказывает - тот, о котором говорил Пётр, и есть «любимый ученик». Нужно заметить также, что именно Иоанн является лучшим учеником Иисуса в части символического иносказания, «владения языками». Этим хорошо объясняется возможная замена скандального имени Иуды эвфемизмом «любимый ученик» - так, чтобы посвященные поняли, о ком и о чём речь, а непосвященные, неготовые к восприятию столь сложного противоречия остались в неведении и не соблазнялись таким скандалом.
Разумеется, никакой «америки» мы с вами не открываем, и этому спору - а не был ли Иуда тем самым «любимым учеником»? - столько же лет, сколько и Евангелию от Иоанна. Чему как раз и свидетельство - вставка в его финале. Однако мы всё же сделали небольшое открытие. Оказывается, Михаил Булгаков в этом давнем споре выбрал вариант Иуды. Иначе не стал бы вносить в последний вариант Романа рассказ Мастера об Алоизии как «лучшем друге». Нет никаких оснований думать, что Булгаков не знал канонических евангелий или не понимал этой параллели между Алоизием и Иудой. Соответственно, и образ Иуды в ершалаимских главах при таком «стереоскопическом» рассмотрении перестаёт быть одномерным. Так что нам придётся ещё немного углубиться в эту тему.
В канонических евангелиях есть и другие подтверждения особой роли ученика Иуды при Учителе, например это:
«Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали». /Ин 12,4-6/
Опять же присказка насчёт вора несколько выбивается из стиля и ритма повествования, не говоря уже о смысле. Четвертое евангелие потому и называется «аналитическим», что его автор более тонкий и проницательный мыслитель, чем авторы евангелий «синоптических». И тут такой грубый пассаж, рассчитанный только на невзыскательную аудиторию.
Но вот сообщение насчёт денежного ящика, который был доверен Иуде, выглядит вполне достоверным в общем контексте. А что это означает? Ничего особенного, кроме того, что по меркам будущей христианской церкви Иуда выполнял функции епископа в первой апостольской общине. И в силу этого был первым помощником Иисуса во всех мирских делах. Какие это могли быть дела? Ну, например, подготовка «конспиративной явки» для той же Тайной вечери в доме, неизвестном другим апостолам.
Одно из бросающихся в глаза несоответствий булгаковской версии от канонических евангелий - совсем недавнее знакомство Иешуа с Иудой, работавшим в меняльной лавке Ершалаима. Но так ли уж сильно расходится эта версия с канонической? Или, может быть, таким внешним противоречием Автор обращает внимание на какие-то важные детали, совпадающие в обеих версиях? А, кроме того, у Автора или у Мастера есть в запасе такое обоснование расхождений, как нежелание Иешуа рассказывать о том, что не имеет никакого значения в этот страшный и великий день.
Во-первых, в канонических евангелиях Иуда сразу перечислен в числе двенадцати, избранных Иисусом в ученики. Но не сообщается, где и когда Иешуа познакомился с Иудой. Впервые же Иуда становится активным действующим лицом лишь за шесть дней до Пасхи в Вифании, когда вступает в спор с Иисусом по поводу масла. Еще одно совпадение - причастность Иуды к денежным делам.
Есть еще одна важная деталь в булгаковской версии - Иешуа сообщает Пилату о том, что Иуду особо интересовал вопрос о государственной власти, то есть политика. В этом отношении есть прямые параллели с содержанием бесед Мастера и Алоизия. Но главное здесь, видимо, в том, что Иуду интересует та часть бытия, которая в известной формуле обозначена как «кесарю - кесарево».
Ну, и последнее совпадение - в том, что из всех апостолов Иешуа говорит только об Иуде и о Левии Матвее, но лишь об Иуде он отзывается сугубо позитивно, а Левия критикует. То есть имеет место еще одно неявное подтверждение версии о «любимом ученике».
Спор о том, был ли Иуда тем самым «любимым учеником», не имел бы большого значения, если бы за ним не стоял другой, более масштабный метафизический и мировоззренческий вопрос. В конце концов, контраст превращения в предателя просто ученика или «любимого ученика» не столь важен. Гораздо более важной является именно та самая финальная сцена четвертого евангелия, в которой «любимый ученик» сопровождает воскресшего учителя и пребудет вместе с ним до второго пришествия.
Главный спор идёт о признании или непризнании решающей роли Иуды во всей мистерии крестной смерти и воскрешения. И в этом главном вопросе Булгаков, очевидно, утверждает необходимость той жертвы, которую приносит не только Иешуа, но и Иуда. Во-первых, это участие Иуды в драматическом сюжете «романа о Страстной пятнице» в числе лишь трёх учеников Иешуа, считая Пилата. Плюс то самое «предвидение» Иешуа о необходимости смерти Иуды.
Почему же этот спор так важен для идеологов и адептов христианских церквей, что западных, что восточных? Именно потому, что предательство Иуды - это действительно проявление духа сатаны. Но тогда получается, что воплотившийся в Иуду сатана активно помогает Иисусу достичь целей, заповеданных Богом. Более того, стоит напомнить, что «вошёл в него сатана» в момент, когда Иисус «обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту».Между прочим, это пишет Иоанн, который точно понимает библейскую иносказательную символику: «хлеб» - это знание, а «масло» - это любовь, точнее - энергия любви. То есть, выходит, сатана вошёл в Иуду вместе со знаниями и любовью, которые ему передал Учитель.
Таким образом, двигаясь вслед за Автором по оставленным им в Романе знакам и указаниям на евангельские события, мы опять пришли к заглавному вопросу Романа: «Так кто же ты?», обращенному к Воланду, то есть к вопросу о сатане и о его роли в выполнении того самого божественного плана, о существовании которого свидетельствует сам Воланд в первой главе.
Однако, что же в этом вопросе нового? В конце концов, первым этот вопрос поставил вовсе не Булгаков, и даже не Гёте в «Фаусте». Впервые этот вопрос был поставлен и разрешен в библейской Книге Иова. И почему в этом случае церковники так опасаются даже самой постановки этого вопроса в связи с ролью Иуды? Может быть, по той самой причине, что не только апостол Иуда был назван в Новом завете «сатаной»? Более того, апостол Пётр был назван так в прямой речи самого Учителя.
Финал четвёртого евангелия - это благословление апостола Петра как пастыря «овец», первого епископа христианской церкви. Но появление в этот момент самого первого «епископа» апостольской общины - Иуды, не является ли необходимым напоминанием о «сатанинской» природе любой земной власти, включая и власть церковную?
Если Булгаков признает Иуду тем самым «любимым учеником», и считает его участие в мистерии Креста и Воскресения необходимым и решающим, тогда не означает ли это апологию предательства и возведение Иуды в ранг святого? Нет, конечно.
Булгаков согласен с тем, что судьба предателя предопределена, и Иуда должен быть наказан смертью. Булгаков, всего лишь, призывает всех нас - не уходить вслед за церковниками от острых мировоззренческих вопросов. И в частности - от вопроса о роли сатаны в духовном развитии человечества.
В этой связи будет весьма любопытным заметить, что все три ученика Иешуа, которые являются действующими лицами в ершалаимских главах, так или иначе, но сопричастны к деньгам и власти, то есть к тому, что «кесарево».
Иуда - «меняла» и тайный агент власти. Пилат - вообще наместник кесаря. Левий Матвей - бывший сборщик податей, мытарь.
То есть мы снова возвращаемся к противопоставлению «Богу - Богово, кесарю - кесарево». Внутреннее, духовное начало противостоит внешнему, материальному миру, божественные помыслы - сатанинским соблазнам, «Израиль» противостоит «Египту».
Но опять же вопрос, а был бы «Израиль» без египетского плена? И не был ли научен Моисей сначала всей египетской мудрости? А есть ещё в Новом завете такая соблазнительная притча о блудном сыне, в которой отец более ценит сына, прошедшего через «египетские» соблазны и наученного «египетским» наукам, но вернувшегося к духовным ценностям, а вовсе не второго сына - невинного, но и не спасённого.
Получается, что Бог не может обойтись без сатаны? Иисусу нельзя спастись самому и спасти других иначе, как обратившись к внешним «кесаревым» силам, к политическим интригам. Да и ни один епископ церкви, будь то Иуда или Пётр, не может обойтись без денег или без сотрудничества с властью. Другой вопрос, какой цели служат эти «сатанинские» средства? И между прочим, разрешение этого вопроса - тоже едва ли не сквозная тема всего Евангелия. С одной стороны, Иисус обличает фарисеев за то, что для них главное - внешняя сторона религии, и скрупулёзное следование законам обусловлено вовсе не благочестивыми мотивами. С другой стороны, Учитель сам отступает от буквы закона и оправдывает такое отступление, если оно обусловлено духовными целями. Но в таком случае, не подпадают ли под это разрешение и сатанинские действия Иуды, предавшего Учителя, и действия Пилата, приказавшего его распять?
Теперь, когда мы догадываемся, под каким углом зрения сам Автор рассматривает главных действующих лиц «романа в романе», можно начинать толкование этих страниц. Чем мы и займемся в следующий раз.