Исцеление нелюбви (окончание)
Впрочем, у Лема в польском тексте романа есть еще один персонаж женского рода - планета Солярис. Это при первом переводе на русский планета стала Океаном и сменила пол. Может быть, Тарковский просто вернул родину-мать на законное место, но уже в образе женщины?
Станислав Лем как-то сделал важное признание о том, что «Солярис» он писал не так, как все предыдущие книги. Не через осмысление и рациональную переработку предшествующего культурного опыта, а именно что через самое настоящее иррациональное откровение. Когда писатель лишь записывает то, что ему открывается. Так творили все великие писатели и поэты, потому и «Солярис» - это великая литература, а не просто фантастика.
Восприятие образов подсознания через фильтр сознания - вещь всем знакомая по сновидениям. Многие глубинные смыслы стереотипами нашего сознания не усваиваются, поэтому архетипам и прочим «активным элементам» подсознания приходится мимикрировать под нечто «кошерное», удобоваримое для сознания. Например, духовные и душевные ипостаси своей, европейской цивилизации получают образы людей, а неразличение таковых в соседней цивилизации делает ее образ бесформенным, тревожным, опасным как «живой океан». По сути, художественное творчество - есть сон, увиденный как реальность в некотором переходном, сумеречном состоянии разума. Булгаков в «Театральном романе» примерно так же обрисовал свою писательскую работу - записывать звучащие и увиденные образы.
Замысел романа, в котором действуют культурные ипостаси большой цивилизации послужил автору ключом к «книге жизни», тому самому плану «на тысячу лет», который существует объективно и независимо от сознания писателя или читателя. Совпадение образов и сюжетных линий с тем, что есть в глубине психике читателей вызывает то самое эстетическое удовольствие, освобождение духовной энергии. Судя по тому, что русские читатели получили большее удовольствие, совпадений образов для них было больше чем для европейцев.
Соответственно, можно утверждать, что Лем, сосредоточившись на своем сугубо «европейском замысле», просто не осознал значения многих образов и деталей, относящихся к более широкому и глубокому контексту. Поэтому и обиделся на Тарковского, который эти образы и детали увидел и проявил в фильме.
Вот, скажем, Гибарян - в романе участвует в виде хладного трупа и культурного наследия, да еще в виде призрака в одном из эпизодов. Имя героя очевидно отсылает к «гибернации», то есть к трупу в холодильнике. Однако кроме умершего духа рядом есть некая живая часть души Гибаряна - еще одна дочь матери Солярис. Армянская или византийская фамилия указывает на южное направление.
Гибарян - старший коллега и наставник Кельвина, но в «европейском замысле» Лема не участвует. И вообще речь идет о более широком контексте и масштабе, в котором Гибаряну соответствует византийское православие. В этом случае понятно, почему он умирает незадолго (по меркам истории) до активного столкновения западной цивилизации с «матерью Солярис». При этом именно дух Византии был во главе «исследования» и даже первым применил к «живому океану» жесткие меры. Не будем томить читателя ожиданием уже проговоренного истолкования образа матери у Тарковского как России - огромного, необъятного и непонятного для соседей материка на стыке многих цивилизаций.
Образ негритянки, как и прочие персонажи, отражает социальную идею, достаточно очевидную - рабство. Мертвый дух Византии обратился Османской империей, где жизненный тонус державы поддерживали рабы - янычары или мамелюки, и даже наследники трона были сыновьями рабынь. Я даже готов подсказать имя для любимицы Гибаряна - Роксолана.
В широком контексте западное христианство шире своего центра в Европе, как и либеральный Сарториус имеет свой центр на другом берегу Атлантики. Его «гость» из соображений приличия вовсе не показан, только намеки в виде детского голоса и соломенной шляпки. Однако кроме Лема в мировой литературе есть и другие, менее щепетильные авторы, как Набоков. Диковатая девочка-подросток под опекой аморального духа, исторгнутого из себя старой европейкой цивилизацией - ёмкий образ для недавно вовлеченной в исторический процесс Северной Америки.
Заметим, что для России образ обрисован совсем иной - древний, необъятный материк, всегда нависавший над цивилизациями. И посреди него, в отдельных видимых европейцам или византийцам просветах - образ огромного ребенка, то есть новорожденной цивилизации, еще не умеющей координировать свои движения и эмоции. Такой видели будущую Россию гости Новгорода или Киева во времена, описываемые византийскими апокрифами Гибаряна, оставшимися в наследство Крису и Снауту.
Судя по реакции Лема на замысел Тарковского, он и сам не заметил, что описал в планете Солярис все наиболее существенные признаки русской цивилизации. Начать с тог, что по меркам всех прочих цивилизаций никакой жизни на этой «планете» не должно быть при столь резком континентальном климате. Зимой слишком холодно, летом зачастую слишком жарко и сухо. В книге этот контраст температур вызван сложной орбитой вокруг горячего и холодного солнц. И все же, несмотря на убийственный климат, «она вертится», планета Солярис, и не просто сама живет, а еще и стабилизирует самым непонятным образом обращающиеся вокруг нее «солнца» цивилизаций Запада и Востока. Роль России как цивилизационного «термостата», вбирающего и растворяющего негативные энергии - это не только моя идея, об этом писал Юнг и не только.
Чередование «белых» и «красных» периодов в истории России, между которыми короткие промежутки «ночей»-смут. Сначала восходит «белая звезда» с Запада, опаляя западные края материка-океана, затем новое солнце Востока, то в виде империи Чингисхана («владыки Океана»), то в виде антизападного ига советской власти, а за ними - опять палящее «солнце свободы» с Запада.
С этим веяным коловращением и влиянием Запада и Востока, многих соседних цивилизаций связана зыбкость и недолговечность видимых сложных форм на поверхности российской политики. То вдруг ниоткуда всплывет и нависнет мрачная громада опричнины и вскоре растает почти без следа, а на ее месте возникнет благостное царство Федора Иоанновича, тут же сменяемое грубо скопированными у поляков «европейскими» декорациями периода Смуты. Так же быстро взойдет и закатится звезда Земских соборов. Появятся и заглохнут аптекарские сады и другие образцовые заведения Измайловского острова. Даже каменные дворцы Петербурга, поставленные на века, регулярно исчезают в тумане и кажутся миражами. Нет ни одной устойчивой формы и постоянно только регулярное образование новых форм, включая имитацию заимствований. Однако и здесь есть оговорка - «живой океан» не копирует живых людей. Несмотря на обилие в России немцев, греков, евреев, армян, русские заимствуют у них все что можно, подчеркнуто оставаясь гостеприимными хозяевами и держа предупредительную дистанцию. При этом иностранцу нужно очень сильно постараться, забыть про все правила, чтобы попасть в общении с русскими в опасную ситуацию. И в этом описание Лемом реакций «живого океана» вполне адекватно. Но так же верно, что «океан» провоцирует носителей чужой культуры на проявление ее обратной, тёмной стороны. И то, что в отрыве от России любая часть «русского океана» быстро хиреет и не проявляет своих чудесных (чудовищных) свойств.
Однако что-то мы увлеклись лишь одной героиней - «матерью Солярис», а про Хари забыли. Между тем ее образ, как и многие женские образы в романах-притчах, тоже соответствует достаточно большой стране, хотя и не такой необъятной, как ее мать. При этом страна вписана в европейский сюжет Лема, трижды рождается и умирает, но при этом дочерней страной для России будет лишь во второй и третий разы. Вообще говоря, если страна с таким сложным сюжетом истории найдется, то других доказательств для наличия в романе искомой притчи и не надобно.
Искать далеко не пришлось, поскольку рождение Станислава Лема во Львове в 1921 году произошло лишь немного позже присоединения города к возрожденному польскому государству из части бывшей Российской империи. Как привилегированное меньшинство в экономически развитой державе поляки получили мощный импульс к национальному возрождению. «Фантом» межвоенной Польши обладал такой энергией и амбициями, что европейские державы от греха подальше поспешили от нее снова избавиться. В романе для этого использована ракета, которая в фильме похожа на немецкую Фау-2, испытания которой проходили под Краковом. Так что даже эта «космическая» символика имеет земной прототип.
Третье рождение Польши происходит опять вопреки желанию Криса (то есть континентальной Европы), и снова по желанию и под контролем «матери» России. Заметим, что даже эпизоды с выламыванием двери и попыткой самоубийства имеют соответствия в истории послевоенной Польши. В 1956-х и 68-м в «народной» Польше происходят беспорядки, а в 78-м с избранием польского папы Иоанна Павла II она достигает цели полного контакта с «Крисом».
В начале 1980-х происходит первая попытка «самоубийства» ПНР - «ненастоящей Хари». При этом снова экономические преференции в рамках СЭВ и политическая изоляция от Европы способствовали возрождению национального самосознания и столь сильной любви к католицизму, какой в других частях Европы и мира давно днем с огнем не сыщешь. Впрочем, и в России тоже официальные гонения на церковь способствовали возрождению интереса к христианскому учению.
Однако после того как Хари обрела самостоятельность в решениях, то ради Криса и по совету Снаута она готова вновь, на тот раз «добровольно» и окончательно уйти со сцены. Поражение «евроскептиков», самоизоляция США - Сарториуса (неявно провоцировавшего Хари на ссоры с Крисом), а главное - экономический кризис, массовая эмиграция и тяготение новых земель к Германии вполне могут привести к растворению Польши в Европе. Это не я говорю, это Лем подсмотрел в «плане».
Так что мелодраматическая линия Хари, безнадежно до смерти влюбленной в «мужа», в сюжете романа толкуется однозначно и особой сложности не представляет. Пожалуй, единственное, в чём можно углубить понимание этого образа - это соотнесение мифической Реи с поколением титанов, предшествующих богам Древней Греции. Боги - это духовные ипостаси уже цивилизованного общества, тогда титаны - это промежуточное состояние между первобытным хаосом и цивилизацией.
Недавно я рецензировал книгу Н.Кленова «Несостоявшиеся столицы», где обосновано это предгосударственное состояние славянских земель в виде промежуточной формы так называемых «славиний», упомянутых в записках византийских ученых. Одной из таких славянских земель, имеющих сложную внутреннюю структуру, но не имеющих государства как инструмента для внешней политики, была славиния польских племен по Висле и Бугу. Это и есть «первая Хари», она же титанида Рея. Но это уже максимум, что можно аналитически выжать из этого образа.
Вернемся лучше к бесконечно более ёмкому и лестному образу России как «живого океана» в глазах окрестных цивилизаций:
«Все это склоняло ученых к убеждению, что перед ними - мыслящее чудовище, скажем, нечто вроде исполински разросшегося, опоясавшего всю планету, протоплазматического моря-мозга, который проводит время в невиданных по своей широте теоретических рассуждениях о сущности мироздания, а наши аппараты улавливают лишь незначительные, случайно подслушанные обрывки этого извечного, глубинного, превосходящего всякую возможность нашего понимания гигантского монолога».
Психологически важно, что иностранцы не находят в русском обществе привычных и необходимых им «клеточных» форм социальной жизнедеятельности. Впрочем, «живой океан» всегда готов немедленно по предъявлении образца имитировать эти внешние формы для взаимного удобства общения. Однако никаких серьезных ограничений на самих русских эти формы не налагают, в то время как для немцев следование порядку является формой существования, если не смыслом. Есть наглядный пример из истории Семилетней войны, когда немецкий штаб русской армии был атакован и выведен из сражения. По европейским правилам войны это был бы и конец действиям армии, поскольку немец без начальства не бывает. А русские солдаты продолжали биться и, главное, сами принимали верные решения без участия генералов.
Есть подозрение, что эта антицивилизованная («анти» - по-гречески «вместо») психологическая основа «русского океана» гораздо древнее, чем даже славянские славинии, родившиеся на стыке и из баланса двух римских цивилизаций. Причиной является та самая полная неприспособленность жестких условий для рождения цивилизации, то есть каких-либо постоянных правил. Следуя строгим правилам, в Северной Евразии можно только умереть, а выжить помогает только интуиция, творчески ломающая любые правила. По особому мерцанию звезд в зимнее солнцестояние, по другим столь же зыбким приметам можно угадать, какие из регулярных катаклизмов произойдут этим летом, а каких не будет. И уж исходя из этой интуиции сеять рожь, а не овес, собирать грибы, а не ягоды, или вовсе готовить лошадей или лодки к дальним переходам.
Помогала выжить и способность тонко наблюдать и повторять технические действия соседей - не только других племен, но и животных. Не случайно самоотождествление русских с медведем, столь же искусным в добывании и разной пищи. Впрочем, выживание в суровых условиях в речных поймах на границе лесов и степей, по соседству с разными племенами невозможно без еще одного вида глубокой интуиции - эмпатии, способности по первым жестам предугадать эмоции, мысли и действия любого партнера. Отсюда это четкое умение держать дистанцию на минимальном расстоянии и повышенная внимательность к чужакам, на грани внешних проявлений влюбленности, но при полном сохранении трезвого самоконтроля. Вы спросите, причем здесь Лем? Но все эти детали просто заполняют описание «живого океана».
Более того, не менее внимательный (хотя и по другим причинам) Снаут совершенно правильно выводит, что «океан» не только проникает в мысли и чувства чужаков, но и старается найти и высветить самые потаенные уголки подсознания, невидимые или скрываемые цивилизованными гостями от себя самих. А это уже отдельная историософская тема, которую Станислав Лем очень наглядно обозначил в литературе, пожалуй, впервые.
Откуда, собственно, берется в мировых цивилизациях этот порядок, общее следование сходным правилам, распространенное на огромных просторах. Это сейчас повсюду радио, кино, ТВ и Интернет, а при зарождении европейской цивилизации, Византии или Леванта от края до края нужно было добираться месяцы и годы, да еще в условиях острой внутривидовой борьбы с соседями.
Так вот, есть подозрение, что основой для такой регулярности является то самое тщательно скрываемое, «инкапсулированное» ядро психики, которое «океан» так легко извлекает и воплощает наяву. Речь идет о некоем глубинном неврозе, лежащем в основе коллективных действий народов, принадлежащих к одной и той же цивилизации. Для европейской цивилизации таким общим неврозом является психический феномен, получивший название «стокгольмского синдрома». Жертвы насилия, пережившие убийство близких, начинают боготворить насильников и, более того, участвовать в таком же насилии. Их дети и далекие потомки несут в себе это переживание как неосознанный невроз, регулярно прорывающийся в дионисийском разгуле страстей. Собственно, мы и имеем описание Лемом болезненной «любви» жертвы к насильнику, пусть даже насилие было сугубо психологическим, но не менее убийственным.
Есть подозрение, что европейский невроз и его первые носители - кельты или их предшественники родились вместе с ледниковыми озерами на стыке будущей Европы и материком, вместе с железом из этих озер и первыми железными орудиями. Но для перехода в бесчеловечное состояние и превращение орудий труда в орудия убийства нужны были еще и наркотики, причем в умеренном количестве, не убивающем, но смещающем психику. Севернее и восточнее Карпат спорынья не успевает вызревать, южнее - ее вызревает слишком много, так что граница распространения кельтских названий (Галич, Галац), похоже, не случайна. И будущая Европа родилась там же, где и Лем. Впрочем, это уже точно фантазии на тему…
Вернемся к плодотворной идее Лема насчет «инкапсулированных» неврозов, характерных для каждой из описанных цивилизаций. Для Европы, пусть даже и поменявшей имя своего «несовершенного Бога» Диониса на Христа, базовый невроз обрисован очень даже неплохо. Для почившей византийской цивилизации, так же переименовавшей в Христа своего Митру, таким базовым неврозом является то самое рабовладение, то есть в более общем виде - навязчивая идея безусловного превосходства над другими людьми.
Этот византийский невроз после разрушения своего очага расползся по миру, в том числе в Европе стал основой для кальвинизма и прочих протестантских версий христианизированного дионисийства (либерализма). Центр этого уже двойного невроза переместился на Запад, в Венецию, Испанию, Амстердам, Лондон и ныне пребывает в США. Навязчивая идея Сарториуса столь постыдна, потому что совмещает оба невроза - европейский и византийский. Англосаксонская цивилизация предпочитает вступать в союзы с самыми нецивилизованными племенами, используя их против цивилизованных соседей, помогая им стать преждевременно «взрослыми», рассказывая им вместо знаний сказки, как Льюис Кэрролл девочке Алисе. А когда очередная подруга глобального «геопедофила» созревает до брачного возраста, как в свое время Вьетнам или нынче Ливия, то ее по-европейски геноцидят, жестоко насилуют. Очень удобно - незрелая рабыня терроризирует соседей и зреет для садистских утех.
Можно еще отметить, что мертвый Гибарян является фетишем для живой вроде бы «негритянки», бывшей рабыни. Такого рода «некрофилия» - это образ общего невроза для народов Леванта, поклоняющегося теням давно умерших великих цивилизаций. Впрочем, и самое первое государство, здесь же возникшее, было по внешней форме ритуалом поклонения первой мумии обожествленного умершего вождя и, по сути, кладбищенской организацией.
Что касается интимной тайны Снаута, то из уважения к Лему и по его просьбе, я не стану раскрывать ее явно. Достаточно сказать, что восточные евреи сочетают в себе левантийский и византийский неврозы, а ашкенази добавляют к ним еще и европейский синдром. Собственно, поэтому диаспора так органично вписывается в любую авраамическую цивилизацию, обладая ключами к самым глубинным тайнам. Парадоксально, но зависимость сразу от трех неврозов дает большую степень свободы, возможность не только для выбора зависимости, но и возможность независимости, творческих периодов.
Теперь обсудим, каким образом базовый невроз создает единообразный порядок в цивилизации. Неизбывная потребность в регулярном насилии и убийстве формирует волны экспансии, достигающие естественных границ южных морей и пустынь, бескрайней украинской степи, белорусских и псковских болот, северной тайги. Отражаясь от берегов, пульсирующие волны насилия создают порядок в виде узлов, уровней и форм насилия. Все носители невроза ограничены активностью других носителей. Возникают правила, кто, когда, кого и за что имеет право насиловать. Даже самый нижний слой, в случае нарушения своих «прав» имеет право на насилие против насильников. Отсюда и проистекают все права и обязанности.
Другое дело, что по мере накопление массы и энергии цивилизации ее невроз воплощается в финальные фашистские формы машины уничтожения. Так и византийская работорговля и стремление к превосходству вырождается в государство рабов. Но единообразные правила и цивилизованные формы при этом все равно соблюдаются.
А теперь представим себе ситуацию, когда «живой океан» России принимает цивилизованных гостей, например, немцев. Это ведь исполнение всех тайных мечт и вожделений - обширные, бескрайние плодородные земли, далекое, но немецкое начальство и по-собачьи добрый, любящий палку и немецкого барина народ. Разумеется, настоящий барон Мюнхгаузен из свиты принцессы Софии - будущей Екатерины II, описавший все это немецкое счастье в своих мемуарах, не мог разглядеть в глазах русских острого испытывающего любопытства - до какой степени разложения может дойти немец в отсутствии сдерживающих рамок. После удовлетворения этого любопытства на сцену выходит Емельян Пугачев и по-царски благословляет народ на истребление немецких, а заодно и прочих хозяев.
Разумеется, воспоминание о было обретенной «немецкой мечте», несмотря на высмеивание немецкой мечты со стороны англичан (книга Распэ), будет жить в душе каждого немца и воплотится в финальном «Дранг нах Остен». Вот тогда скрытые от самих себя мотивы насилия ради насилия и расцветут пышным кровавым цветом на просторах России, как обычно, отступившей перед очередным гостем и внимательно изучавшей, какой участи он заслуживает.
Византийское православие тоже испытало на Руси невиданный в самой Византии расцвет и статус. Только вот проповедь равенства и любви обернулась иосифлянством, активном участии в закабалении и рабовладении и жестоким преследованием верующих. Ну так русские ответили на это расколом и переподчинением церкви государству.
Или сегодня расцветает в России либерализм с демократией, да так, что все гримасы капитализма и шкафы со скелетами, которые в Британии и в Америке принято скрывать под маской джентльмена и за ширмой корпоративной солидарности, у нас здесь стоят нараспашку.
Есть еще пример, из контакта с другой ветвью цивилизации. Снаут у Лема или Лем за Снаута вдруг начинает оправдываться, что никаких грехов за ним, кроме тайных фантазий, не было. И в самом деле, шокирующий других праздник Пурим и соответствующие тексты - это, по всей видимости, мстительные фантазии, никогда не имевшие место в жизни. Это как хлипкий подросток, вечно обижаемый во дворе, даже не нафантазирует, а увидит сон, где он, обладая внезапным могуществом, мстит всем обидчикам. Впрочем, переехав в соседний город, он вполне может рассказывать этот сон таким же мальчикам, как бывший наяву.
Однако, вот какая незадача, в России эта небывальщина, фантазия, сон, мечта еврейского мальчика стать силовиком - сбылись в 1917 году, но тоже быстро закончились после удовлетворения русскими своего любопытства. И снова, как и с немцами, почти сбывшаяся мечта толкает Снаута подговорить европейского Криса и американского Сарториуса на новый эксперимент над «живым океаном». Помните, в последних главах Солярис облучают жестким (за гранью конвенций) идеологическим оружием, транслируя европейские мысли и ценности?
Только какой в этом смысл, если «живой океан» уже давно проник в самые дальние закоулки цивилизованного разума? Никакого смысла, кроме невротического желания причинить боль за саму способность читать тайные мысли.
Станислав Лем как-то сделал важное признание о том, что «Солярис» он писал не так, как все предыдущие книги. Не через осмысление и рациональную переработку предшествующего культурного опыта, а именно что через самое настоящее иррациональное откровение. Когда писатель лишь записывает то, что ему открывается. Так творили все великие писатели и поэты, потому и «Солярис» - это великая литература, а не просто фантастика.
Восприятие образов подсознания через фильтр сознания - вещь всем знакомая по сновидениям. Многие глубинные смыслы стереотипами нашего сознания не усваиваются, поэтому архетипам и прочим «активным элементам» подсознания приходится мимикрировать под нечто «кошерное», удобоваримое для сознания. Например, духовные и душевные ипостаси своей, европейской цивилизации получают образы людей, а неразличение таковых в соседней цивилизации делает ее образ бесформенным, тревожным, опасным как «живой океан». По сути, художественное творчество - есть сон, увиденный как реальность в некотором переходном, сумеречном состоянии разума. Булгаков в «Театральном романе» примерно так же обрисовал свою писательскую работу - записывать звучащие и увиденные образы.
Замысел романа, в котором действуют культурные ипостаси большой цивилизации послужил автору ключом к «книге жизни», тому самому плану «на тысячу лет», который существует объективно и независимо от сознания писателя или читателя. Совпадение образов и сюжетных линий с тем, что есть в глубине психике читателей вызывает то самое эстетическое удовольствие, освобождение духовной энергии. Судя по тому, что русские читатели получили большее удовольствие, совпадений образов для них было больше чем для европейцев.
Соответственно, можно утверждать, что Лем, сосредоточившись на своем сугубо «европейском замысле», просто не осознал значения многих образов и деталей, относящихся к более широкому и глубокому контексту. Поэтому и обиделся на Тарковского, который эти образы и детали увидел и проявил в фильме.
Вот, скажем, Гибарян - в романе участвует в виде хладного трупа и культурного наследия, да еще в виде призрака в одном из эпизодов. Имя героя очевидно отсылает к «гибернации», то есть к трупу в холодильнике. Однако кроме умершего духа рядом есть некая живая часть души Гибаряна - еще одна дочь матери Солярис. Армянская или византийская фамилия указывает на южное направление.
Гибарян - старший коллега и наставник Кельвина, но в «европейском замысле» Лема не участвует. И вообще речь идет о более широком контексте и масштабе, в котором Гибаряну соответствует византийское православие. В этом случае понятно, почему он умирает незадолго (по меркам истории) до активного столкновения западной цивилизации с «матерью Солярис». При этом именно дух Византии был во главе «исследования» и даже первым применил к «живому океану» жесткие меры. Не будем томить читателя ожиданием уже проговоренного истолкования образа матери у Тарковского как России - огромного, необъятного и непонятного для соседей материка на стыке многих цивилизаций.
Образ негритянки, как и прочие персонажи, отражает социальную идею, достаточно очевидную - рабство. Мертвый дух Византии обратился Османской империей, где жизненный тонус державы поддерживали рабы - янычары или мамелюки, и даже наследники трона были сыновьями рабынь. Я даже готов подсказать имя для любимицы Гибаряна - Роксолана.
В широком контексте западное христианство шире своего центра в Европе, как и либеральный Сарториус имеет свой центр на другом берегу Атлантики. Его «гость» из соображений приличия вовсе не показан, только намеки в виде детского голоса и соломенной шляпки. Однако кроме Лема в мировой литературе есть и другие, менее щепетильные авторы, как Набоков. Диковатая девочка-подросток под опекой аморального духа, исторгнутого из себя старой европейкой цивилизацией - ёмкий образ для недавно вовлеченной в исторический процесс Северной Америки.
Заметим, что для России образ обрисован совсем иной - древний, необъятный материк, всегда нависавший над цивилизациями. И посреди него, в отдельных видимых европейцам или византийцам просветах - образ огромного ребенка, то есть новорожденной цивилизации, еще не умеющей координировать свои движения и эмоции. Такой видели будущую Россию гости Новгорода или Киева во времена, описываемые византийскими апокрифами Гибаряна, оставшимися в наследство Крису и Снауту.
Судя по реакции Лема на замысел Тарковского, он и сам не заметил, что описал в планете Солярис все наиболее существенные признаки русской цивилизации. Начать с тог, что по меркам всех прочих цивилизаций никакой жизни на этой «планете» не должно быть при столь резком континентальном климате. Зимой слишком холодно, летом зачастую слишком жарко и сухо. В книге этот контраст температур вызван сложной орбитой вокруг горячего и холодного солнц. И все же, несмотря на убийственный климат, «она вертится», планета Солярис, и не просто сама живет, а еще и стабилизирует самым непонятным образом обращающиеся вокруг нее «солнца» цивилизаций Запада и Востока. Роль России как цивилизационного «термостата», вбирающего и растворяющего негативные энергии - это не только моя идея, об этом писал Юнг и не только.
Чередование «белых» и «красных» периодов в истории России, между которыми короткие промежутки «ночей»-смут. Сначала восходит «белая звезда» с Запада, опаляя западные края материка-океана, затем новое солнце Востока, то в виде империи Чингисхана («владыки Океана»), то в виде антизападного ига советской власти, а за ними - опять палящее «солнце свободы» с Запада.
С этим веяным коловращением и влиянием Запада и Востока, многих соседних цивилизаций связана зыбкость и недолговечность видимых сложных форм на поверхности российской политики. То вдруг ниоткуда всплывет и нависнет мрачная громада опричнины и вскоре растает почти без следа, а на ее месте возникнет благостное царство Федора Иоанновича, тут же сменяемое грубо скопированными у поляков «европейскими» декорациями периода Смуты. Так же быстро взойдет и закатится звезда Земских соборов. Появятся и заглохнут аптекарские сады и другие образцовые заведения Измайловского острова. Даже каменные дворцы Петербурга, поставленные на века, регулярно исчезают в тумане и кажутся миражами. Нет ни одной устойчивой формы и постоянно только регулярное образование новых форм, включая имитацию заимствований. Однако и здесь есть оговорка - «живой океан» не копирует живых людей. Несмотря на обилие в России немцев, греков, евреев, армян, русские заимствуют у них все что можно, подчеркнуто оставаясь гостеприимными хозяевами и держа предупредительную дистанцию. При этом иностранцу нужно очень сильно постараться, забыть про все правила, чтобы попасть в общении с русскими в опасную ситуацию. И в этом описание Лемом реакций «живого океана» вполне адекватно. Но так же верно, что «океан» провоцирует носителей чужой культуры на проявление ее обратной, тёмной стороны. И то, что в отрыве от России любая часть «русского океана» быстро хиреет и не проявляет своих чудесных (чудовищных) свойств.
Однако что-то мы увлеклись лишь одной героиней - «матерью Солярис», а про Хари забыли. Между тем ее образ, как и многие женские образы в романах-притчах, тоже соответствует достаточно большой стране, хотя и не такой необъятной, как ее мать. При этом страна вписана в европейский сюжет Лема, трижды рождается и умирает, но при этом дочерней страной для России будет лишь во второй и третий разы. Вообще говоря, если страна с таким сложным сюжетом истории найдется, то других доказательств для наличия в романе искомой притчи и не надобно.
Искать далеко не пришлось, поскольку рождение Станислава Лема во Львове в 1921 году произошло лишь немного позже присоединения города к возрожденному польскому государству из части бывшей Российской империи. Как привилегированное меньшинство в экономически развитой державе поляки получили мощный импульс к национальному возрождению. «Фантом» межвоенной Польши обладал такой энергией и амбициями, что европейские державы от греха подальше поспешили от нее снова избавиться. В романе для этого использована ракета, которая в фильме похожа на немецкую Фау-2, испытания которой проходили под Краковом. Так что даже эта «космическая» символика имеет земной прототип.
Третье рождение Польши происходит опять вопреки желанию Криса (то есть континентальной Европы), и снова по желанию и под контролем «матери» России. Заметим, что даже эпизоды с выламыванием двери и попыткой самоубийства имеют соответствия в истории послевоенной Польши. В 1956-х и 68-м в «народной» Польше происходят беспорядки, а в 78-м с избранием польского папы Иоанна Павла II она достигает цели полного контакта с «Крисом».
В начале 1980-х происходит первая попытка «самоубийства» ПНР - «ненастоящей Хари». При этом снова экономические преференции в рамках СЭВ и политическая изоляция от Европы способствовали возрождению национального самосознания и столь сильной любви к католицизму, какой в других частях Европы и мира давно днем с огнем не сыщешь. Впрочем, и в России тоже официальные гонения на церковь способствовали возрождению интереса к христианскому учению.
Однако после того как Хари обрела самостоятельность в решениях, то ради Криса и по совету Снаута она готова вновь, на тот раз «добровольно» и окончательно уйти со сцены. Поражение «евроскептиков», самоизоляция США - Сарториуса (неявно провоцировавшего Хари на ссоры с Крисом), а главное - экономический кризис, массовая эмиграция и тяготение новых земель к Германии вполне могут привести к растворению Польши в Европе. Это не я говорю, это Лем подсмотрел в «плане».
Так что мелодраматическая линия Хари, безнадежно до смерти влюбленной в «мужа», в сюжете романа толкуется однозначно и особой сложности не представляет. Пожалуй, единственное, в чём можно углубить понимание этого образа - это соотнесение мифической Реи с поколением титанов, предшествующих богам Древней Греции. Боги - это духовные ипостаси уже цивилизованного общества, тогда титаны - это промежуточное состояние между первобытным хаосом и цивилизацией.
Недавно я рецензировал книгу Н.Кленова «Несостоявшиеся столицы», где обосновано это предгосударственное состояние славянских земель в виде промежуточной формы так называемых «славиний», упомянутых в записках византийских ученых. Одной из таких славянских земель, имеющих сложную внутреннюю структуру, но не имеющих государства как инструмента для внешней политики, была славиния польских племен по Висле и Бугу. Это и есть «первая Хари», она же титанида Рея. Но это уже максимум, что можно аналитически выжать из этого образа.
Вернемся лучше к бесконечно более ёмкому и лестному образу России как «живого океана» в глазах окрестных цивилизаций:
«Все это склоняло ученых к убеждению, что перед ними - мыслящее чудовище, скажем, нечто вроде исполински разросшегося, опоясавшего всю планету, протоплазматического моря-мозга, который проводит время в невиданных по своей широте теоретических рассуждениях о сущности мироздания, а наши аппараты улавливают лишь незначительные, случайно подслушанные обрывки этого извечного, глубинного, превосходящего всякую возможность нашего понимания гигантского монолога».
Психологически важно, что иностранцы не находят в русском обществе привычных и необходимых им «клеточных» форм социальной жизнедеятельности. Впрочем, «живой океан» всегда готов немедленно по предъявлении образца имитировать эти внешние формы для взаимного удобства общения. Однако никаких серьезных ограничений на самих русских эти формы не налагают, в то время как для немцев следование порядку является формой существования, если не смыслом. Есть наглядный пример из истории Семилетней войны, когда немецкий штаб русской армии был атакован и выведен из сражения. По европейским правилам войны это был бы и конец действиям армии, поскольку немец без начальства не бывает. А русские солдаты продолжали биться и, главное, сами принимали верные решения без участия генералов.
Есть подозрение, что эта антицивилизованная («анти» - по-гречески «вместо») психологическая основа «русского океана» гораздо древнее, чем даже славянские славинии, родившиеся на стыке и из баланса двух римских цивилизаций. Причиной является та самая полная неприспособленность жестких условий для рождения цивилизации, то есть каких-либо постоянных правил. Следуя строгим правилам, в Северной Евразии можно только умереть, а выжить помогает только интуиция, творчески ломающая любые правила. По особому мерцанию звезд в зимнее солнцестояние, по другим столь же зыбким приметам можно угадать, какие из регулярных катаклизмов произойдут этим летом, а каких не будет. И уж исходя из этой интуиции сеять рожь, а не овес, собирать грибы, а не ягоды, или вовсе готовить лошадей или лодки к дальним переходам.
Помогала выжить и способность тонко наблюдать и повторять технические действия соседей - не только других племен, но и животных. Не случайно самоотождествление русских с медведем, столь же искусным в добывании и разной пищи. Впрочем, выживание в суровых условиях в речных поймах на границе лесов и степей, по соседству с разными племенами невозможно без еще одного вида глубокой интуиции - эмпатии, способности по первым жестам предугадать эмоции, мысли и действия любого партнера. Отсюда это четкое умение держать дистанцию на минимальном расстоянии и повышенная внимательность к чужакам, на грани внешних проявлений влюбленности, но при полном сохранении трезвого самоконтроля. Вы спросите, причем здесь Лем? Но все эти детали просто заполняют описание «живого океана».
Более того, не менее внимательный (хотя и по другим причинам) Снаут совершенно правильно выводит, что «океан» не только проникает в мысли и чувства чужаков, но и старается найти и высветить самые потаенные уголки подсознания, невидимые или скрываемые цивилизованными гостями от себя самих. А это уже отдельная историософская тема, которую Станислав Лем очень наглядно обозначил в литературе, пожалуй, впервые.
Откуда, собственно, берется в мировых цивилизациях этот порядок, общее следование сходным правилам, распространенное на огромных просторах. Это сейчас повсюду радио, кино, ТВ и Интернет, а при зарождении европейской цивилизации, Византии или Леванта от края до края нужно было добираться месяцы и годы, да еще в условиях острой внутривидовой борьбы с соседями.
Так вот, есть подозрение, что основой для такой регулярности является то самое тщательно скрываемое, «инкапсулированное» ядро психики, которое «океан» так легко извлекает и воплощает наяву. Речь идет о некоем глубинном неврозе, лежащем в основе коллективных действий народов, принадлежащих к одной и той же цивилизации. Для европейской цивилизации таким общим неврозом является психический феномен, получивший название «стокгольмского синдрома». Жертвы насилия, пережившие убийство близких, начинают боготворить насильников и, более того, участвовать в таком же насилии. Их дети и далекие потомки несут в себе это переживание как неосознанный невроз, регулярно прорывающийся в дионисийском разгуле страстей. Собственно, мы и имеем описание Лемом болезненной «любви» жертвы к насильнику, пусть даже насилие было сугубо психологическим, но не менее убийственным.
Есть подозрение, что европейский невроз и его первые носители - кельты или их предшественники родились вместе с ледниковыми озерами на стыке будущей Европы и материком, вместе с железом из этих озер и первыми железными орудиями. Но для перехода в бесчеловечное состояние и превращение орудий труда в орудия убийства нужны были еще и наркотики, причем в умеренном количестве, не убивающем, но смещающем психику. Севернее и восточнее Карпат спорынья не успевает вызревать, южнее - ее вызревает слишком много, так что граница распространения кельтских названий (Галич, Галац), похоже, не случайна. И будущая Европа родилась там же, где и Лем. Впрочем, это уже точно фантазии на тему…
Вернемся к плодотворной идее Лема насчет «инкапсулированных» неврозов, характерных для каждой из описанных цивилизаций. Для Европы, пусть даже и поменявшей имя своего «несовершенного Бога» Диониса на Христа, базовый невроз обрисован очень даже неплохо. Для почившей византийской цивилизации, так же переименовавшей в Христа своего Митру, таким базовым неврозом является то самое рабовладение, то есть в более общем виде - навязчивая идея безусловного превосходства над другими людьми.
Этот византийский невроз после разрушения своего очага расползся по миру, в том числе в Европе стал основой для кальвинизма и прочих протестантских версий христианизированного дионисийства (либерализма). Центр этого уже двойного невроза переместился на Запад, в Венецию, Испанию, Амстердам, Лондон и ныне пребывает в США. Навязчивая идея Сарториуса столь постыдна, потому что совмещает оба невроза - европейский и византийский. Англосаксонская цивилизация предпочитает вступать в союзы с самыми нецивилизованными племенами, используя их против цивилизованных соседей, помогая им стать преждевременно «взрослыми», рассказывая им вместо знаний сказки, как Льюис Кэрролл девочке Алисе. А когда очередная подруга глобального «геопедофила» созревает до брачного возраста, как в свое время Вьетнам или нынче Ливия, то ее по-европейски геноцидят, жестоко насилуют. Очень удобно - незрелая рабыня терроризирует соседей и зреет для садистских утех.
Можно еще отметить, что мертвый Гибарян является фетишем для живой вроде бы «негритянки», бывшей рабыни. Такого рода «некрофилия» - это образ общего невроза для народов Леванта, поклоняющегося теням давно умерших великих цивилизаций. Впрочем, и самое первое государство, здесь же возникшее, было по внешней форме ритуалом поклонения первой мумии обожествленного умершего вождя и, по сути, кладбищенской организацией.
Что касается интимной тайны Снаута, то из уважения к Лему и по его просьбе, я не стану раскрывать ее явно. Достаточно сказать, что восточные евреи сочетают в себе левантийский и византийский неврозы, а ашкенази добавляют к ним еще и европейский синдром. Собственно, поэтому диаспора так органично вписывается в любую авраамическую цивилизацию, обладая ключами к самым глубинным тайнам. Парадоксально, но зависимость сразу от трех неврозов дает большую степень свободы, возможность не только для выбора зависимости, но и возможность независимости, творческих периодов.
Теперь обсудим, каким образом базовый невроз создает единообразный порядок в цивилизации. Неизбывная потребность в регулярном насилии и убийстве формирует волны экспансии, достигающие естественных границ южных морей и пустынь, бескрайней украинской степи, белорусских и псковских болот, северной тайги. Отражаясь от берегов, пульсирующие волны насилия создают порядок в виде узлов, уровней и форм насилия. Все носители невроза ограничены активностью других носителей. Возникают правила, кто, когда, кого и за что имеет право насиловать. Даже самый нижний слой, в случае нарушения своих «прав» имеет право на насилие против насильников. Отсюда и проистекают все права и обязанности.
Другое дело, что по мере накопление массы и энергии цивилизации ее невроз воплощается в финальные фашистские формы машины уничтожения. Так и византийская работорговля и стремление к превосходству вырождается в государство рабов. Но единообразные правила и цивилизованные формы при этом все равно соблюдаются.
А теперь представим себе ситуацию, когда «живой океан» России принимает цивилизованных гостей, например, немцев. Это ведь исполнение всех тайных мечт и вожделений - обширные, бескрайние плодородные земли, далекое, но немецкое начальство и по-собачьи добрый, любящий палку и немецкого барина народ. Разумеется, настоящий барон Мюнхгаузен из свиты принцессы Софии - будущей Екатерины II, описавший все это немецкое счастье в своих мемуарах, не мог разглядеть в глазах русских острого испытывающего любопытства - до какой степени разложения может дойти немец в отсутствии сдерживающих рамок. После удовлетворения этого любопытства на сцену выходит Емельян Пугачев и по-царски благословляет народ на истребление немецких, а заодно и прочих хозяев.
Разумеется, воспоминание о было обретенной «немецкой мечте», несмотря на высмеивание немецкой мечты со стороны англичан (книга Распэ), будет жить в душе каждого немца и воплотится в финальном «Дранг нах Остен». Вот тогда скрытые от самих себя мотивы насилия ради насилия и расцветут пышным кровавым цветом на просторах России, как обычно, отступившей перед очередным гостем и внимательно изучавшей, какой участи он заслуживает.
Византийское православие тоже испытало на Руси невиданный в самой Византии расцвет и статус. Только вот проповедь равенства и любви обернулась иосифлянством, активном участии в закабалении и рабовладении и жестоким преследованием верующих. Ну так русские ответили на это расколом и переподчинением церкви государству.
Или сегодня расцветает в России либерализм с демократией, да так, что все гримасы капитализма и шкафы со скелетами, которые в Британии и в Америке принято скрывать под маской джентльмена и за ширмой корпоративной солидарности, у нас здесь стоят нараспашку.
Есть еще пример, из контакта с другой ветвью цивилизации. Снаут у Лема или Лем за Снаута вдруг начинает оправдываться, что никаких грехов за ним, кроме тайных фантазий, не было. И в самом деле, шокирующий других праздник Пурим и соответствующие тексты - это, по всей видимости, мстительные фантазии, никогда не имевшие место в жизни. Это как хлипкий подросток, вечно обижаемый во дворе, даже не нафантазирует, а увидит сон, где он, обладая внезапным могуществом, мстит всем обидчикам. Впрочем, переехав в соседний город, он вполне может рассказывать этот сон таким же мальчикам, как бывший наяву.
Однако, вот какая незадача, в России эта небывальщина, фантазия, сон, мечта еврейского мальчика стать силовиком - сбылись в 1917 году, но тоже быстро закончились после удовлетворения русскими своего любопытства. И снова, как и с немцами, почти сбывшаяся мечта толкает Снаута подговорить европейского Криса и американского Сарториуса на новый эксперимент над «живым океаном». Помните, в последних главах Солярис облучают жестким (за гранью конвенций) идеологическим оружием, транслируя европейские мысли и ценности?
Только какой в этом смысл, если «живой океан» уже давно проник в самые дальние закоулки цивилизованного разума? Никакого смысла, кроме невротического желания причинить боль за саму способность читать тайные мысли.