Алэн Шартье
Об Алэне Шартье есть примечательные слова в рассказе Гайто Газданова "Авантюрист".
Позволю привести себе из этого рассказа цитату, она сама по себе прелестна.
"- Вы пишете стихи? В России вам нечего делать. У нас нет поэзии. Французы лучше.
- Я не нахожу. Французы, по-моему, плохие поэты.
- Как? А Корнель? А Расин? А Ронсар? А Буало?
- Из них всех один Ронсар еще немного похож на поэта. Остальные - не поэты, это ошибка. Они или подражатели, или чиновники. Я, впрочем, и Ронсара тоже не люблю.
- Кого же вы любите?
- Франсуа Вийона… и Алана Шартье. Он неудачный, может быть, поэт, но замечательный человек."
Мы знаем двух Аланов Шартье. Первый, Алан Шартье из Байе жил в 15в. и был весьма яркой личностью. Писатель, поэт, дипломат, писал по-латыни и по-французски, между прочим, ратовал за браки свящества, это так, к слову... На русский практически не переводился. Но Газданов свободно владел французским.
Был, однако же, ещё один Ален Шартье, точнее, Эмиль-Огюст Шартье, взявший себе псведоним Алан (Алэн) в честь того самого Шартье, - старший современник Газданова. Писатель и философ, главной темой его была тема свободы. Этого Алена персонаж Газданова точно не имел в виду, т.к. действие рассказа происходит в середине 19 в.
Но цитату я приведу как раз из ближайшего к нам по времени Алэна), его "Суждения" растащили на цитаты. Мне кажется, что многие из них близки по духу и смыслу русским монпарнасцам, эмигрантам-литераторам с их философией "Третьего часа". Таким образом, в этом посте речь идёт о неявном, но сущностном - в строчках Газданова просвечивает этический и поэтический посыл обоих. А в приведённом ниже отрывке из Алена Шартье, написанных в нач. 20 в., мерцает мудрый иронический взгляд средневекового предшественника.
"О злых людях
Когда имеешь дело со злыми людьми, всегда приходится в чем-то им уступать. Вспомните, какую власть забирают капризные дети, - свои привилегии они сохраняют всю жизнь, нужно только, чтобы зловредность не знала устали, чтобы человек был готов возмущаться и негодовать до тех пор, пока ему не пойдут навстречу. Никакое добродушие, никакое благоразумие не выдерживают против злобы и ненависти. Либо ты сам подражаешь этому чудовищу, либо как-то задабриваешь его - другого выбора нет. Но изобретать для себя все новые и новые аргументы способна, наверное, только совершенно закоренелая злоба, так что в искусстве тиранить окружающих мастерство вряд ли когда-нибудь превзойдет и одолеет натуру. Все решает желчный темперамент. Рассудительному человеку лучше смотреть на вспышки злости как на природные явления и, убрав паруса, тихонько дрейфовать по ветру; в конечном счете так оно и приятнее. Угодничать - занятие, конечно, низкое, но зато очень выгодное. В отношениях с вещами маневрировать - значит побеждать; в отношениях с людьми это значит подчиняться. Потому-то злые люди всегда и властвуют.
Говоря о злых людях, я, стало быть, имею в виду не тех хитрых бестий, которые берут нас лицемерием; речь идет о скандалистах, о тех, кто не умеет сдерживать свои страсти, кто в простоте душевной судит обо всем с точки зрения своих желаний и постоянно принуждает окружающих их исполнять, сам о том не подозревая и даже искренне негодуя, что с ним никто не считается. Сила злых людей в том, что сами они мнят себя добрыми, страдающими из-за чужих прихотей. Оттого они вечно твердят о своих правах и взывают к справедливости. Они, если их послушать, стремятся только к добру; думают, по их словам, только о других; они вечно выставляют напоказ свои добродетели, вечно всех поучают, и притом от чистого сердца. Их проникновенные интонации, страстные тирады, горячие и взволнованные речи подавляюще действуют на души миролюбивых и честных людей. Порядочный человек никогда не бывает настолько в ладу со своей совестью; ему недостает пламенного чувства, озаряющего своим светом самые негодные доводы; он умеет сомневаться, рассматривать дело с разных сторон, а когда принимает решение в свою пользу, то от этого ему всегда немного не по себе. Он никогда не станет ничего требовать для себя и охотно готов обойтись тем, что имеет; он пошел бы на любые уступки, лишь бы его оставили в покое, - но покоя ему не видать. Его совестливость - веревка, за которую его тянут. Злой человек говорит ему: «Вы ведь такой добрый, справедливый и великодушный!» Порядочный же человек и хотел бы быть таким, да ему все кажется, что это у него не выходит. Как и всем людям, ему нравятся похвалы; зато упреки задевают его за живое, потому что он и без того слишком склонен винить себя сам и преувеличивать любые свои прегрешения. Вот вам и два средства, чтобы им управлять.
В довершение всего такие люди еще и снисходительны, они с пониманием относятся к скандалистам, жалеют и извиняют их; в сущности, они изначально носят в себе слабость и покорство - они счастливы. Они легко утешаются, смиряются. В детстве они играли где-нибудь в уголке с оставшейся на их долю пробкой от бутылки. Став взрослыми, они по-прежнему умеют радоваться вещам, которые никому больше не нужны, и оттого слишком быстро забывают о причиненном им зле. Дурной нрав - немалое преимущество в жизни, и, должно быть, именно поэтому желчные люди преуспевают в политике. Их боятся и, еще более интересная вещь, их любят за одно то, что они делают меньше зла, чем могли бы. Улыбку, похвалу, доброжелательный жест с их стороны принимают как благодеяние. Никто не гордится, завоевав симпатию доброго человека, зато сколько усилий мы тратим, чтобы заставить улыбнуться надувшегося ребенка! Забавнее всего, что злой человек, прочтя эти строки, скажет себе: ну, я-то человек добрый, - тогда как добрый спросит себя: а вдруг я на самом деле очень злой? Так что рассуждение это, хоть и метит в злых людей, поразит одних лишь добрых."
Позволю привести себе из этого рассказа цитату, она сама по себе прелестна.
"- Вы пишете стихи? В России вам нечего делать. У нас нет поэзии. Французы лучше.
- Я не нахожу. Французы, по-моему, плохие поэты.
- Как? А Корнель? А Расин? А Ронсар? А Буало?
- Из них всех один Ронсар еще немного похож на поэта. Остальные - не поэты, это ошибка. Они или подражатели, или чиновники. Я, впрочем, и Ронсара тоже не люблю.
- Кого же вы любите?
- Франсуа Вийона… и Алана Шартье. Он неудачный, может быть, поэт, но замечательный человек."
Мы знаем двух Аланов Шартье. Первый, Алан Шартье из Байе жил в 15в. и был весьма яркой личностью. Писатель, поэт, дипломат, писал по-латыни и по-французски, между прочим, ратовал за браки свящества, это так, к слову... На русский практически не переводился. Но Газданов свободно владел французским.
Был, однако же, ещё один Ален Шартье, точнее, Эмиль-Огюст Шартье, взявший себе псведоним Алан (Алэн) в честь того самого Шартье, - старший современник Газданова. Писатель и философ, главной темой его была тема свободы. Этого Алена персонаж Газданова точно не имел в виду, т.к. действие рассказа происходит в середине 19 в.
Но цитату я приведу как раз из ближайшего к нам по времени Алэна), его "Суждения" растащили на цитаты. Мне кажется, что многие из них близки по духу и смыслу русским монпарнасцам, эмигрантам-литераторам с их философией "Третьего часа". Таким образом, в этом посте речь идёт о неявном, но сущностном - в строчках Газданова просвечивает этический и поэтический посыл обоих. А в приведённом ниже отрывке из Алена Шартье, написанных в нач. 20 в., мерцает мудрый иронический взгляд средневекового предшественника.
"О злых людях
Когда имеешь дело со злыми людьми, всегда приходится в чем-то им уступать. Вспомните, какую власть забирают капризные дети, - свои привилегии они сохраняют всю жизнь, нужно только, чтобы зловредность не знала устали, чтобы человек был готов возмущаться и негодовать до тех пор, пока ему не пойдут навстречу. Никакое добродушие, никакое благоразумие не выдерживают против злобы и ненависти. Либо ты сам подражаешь этому чудовищу, либо как-то задабриваешь его - другого выбора нет. Но изобретать для себя все новые и новые аргументы способна, наверное, только совершенно закоренелая злоба, так что в искусстве тиранить окружающих мастерство вряд ли когда-нибудь превзойдет и одолеет натуру. Все решает желчный темперамент. Рассудительному человеку лучше смотреть на вспышки злости как на природные явления и, убрав паруса, тихонько дрейфовать по ветру; в конечном счете так оно и приятнее. Угодничать - занятие, конечно, низкое, но зато очень выгодное. В отношениях с вещами маневрировать - значит побеждать; в отношениях с людьми это значит подчиняться. Потому-то злые люди всегда и властвуют.
Говоря о злых людях, я, стало быть, имею в виду не тех хитрых бестий, которые берут нас лицемерием; речь идет о скандалистах, о тех, кто не умеет сдерживать свои страсти, кто в простоте душевной судит обо всем с точки зрения своих желаний и постоянно принуждает окружающих их исполнять, сам о том не подозревая и даже искренне негодуя, что с ним никто не считается. Сила злых людей в том, что сами они мнят себя добрыми, страдающими из-за чужих прихотей. Оттого они вечно твердят о своих правах и взывают к справедливости. Они, если их послушать, стремятся только к добру; думают, по их словам, только о других; они вечно выставляют напоказ свои добродетели, вечно всех поучают, и притом от чистого сердца. Их проникновенные интонации, страстные тирады, горячие и взволнованные речи подавляюще действуют на души миролюбивых и честных людей. Порядочный человек никогда не бывает настолько в ладу со своей совестью; ему недостает пламенного чувства, озаряющего своим светом самые негодные доводы; он умеет сомневаться, рассматривать дело с разных сторон, а когда принимает решение в свою пользу, то от этого ему всегда немного не по себе. Он никогда не станет ничего требовать для себя и охотно готов обойтись тем, что имеет; он пошел бы на любые уступки, лишь бы его оставили в покое, - но покоя ему не видать. Его совестливость - веревка, за которую его тянут. Злой человек говорит ему: «Вы ведь такой добрый, справедливый и великодушный!» Порядочный же человек и хотел бы быть таким, да ему все кажется, что это у него не выходит. Как и всем людям, ему нравятся похвалы; зато упреки задевают его за живое, потому что он и без того слишком склонен винить себя сам и преувеличивать любые свои прегрешения. Вот вам и два средства, чтобы им управлять.
В довершение всего такие люди еще и снисходительны, они с пониманием относятся к скандалистам, жалеют и извиняют их; в сущности, они изначально носят в себе слабость и покорство - они счастливы. Они легко утешаются, смиряются. В детстве они играли где-нибудь в уголке с оставшейся на их долю пробкой от бутылки. Став взрослыми, они по-прежнему умеют радоваться вещам, которые никому больше не нужны, и оттого слишком быстро забывают о причиненном им зле. Дурной нрав - немалое преимущество в жизни, и, должно быть, именно поэтому желчные люди преуспевают в политике. Их боятся и, еще более интересная вещь, их любят за одно то, что они делают меньше зла, чем могли бы. Улыбку, похвалу, доброжелательный жест с их стороны принимают как благодеяние. Никто не гордится, завоевав симпатию доброго человека, зато сколько усилий мы тратим, чтобы заставить улыбнуться надувшегося ребенка! Забавнее всего, что злой человек, прочтя эти строки, скажет себе: ну, я-то человек добрый, - тогда как добрый спросит себя: а вдруг я на самом деле очень злой? Так что рассуждение это, хоть и метит в злых людей, поразит одних лишь добрых."