Робертъ Саути, Родерикъ, послѣднiй изъ Готовъ
Этотъ зовъ,
И голосъ этотъ, памятный столь близко
Задѣли Гота побужденьемъ кстати, ибо
Онъ Матери своей лицо
Увидѣлъ… и въ его глазахъ
Смѣшалось настоящее съ минувшимъ,
Какъ нѣкiй грозный сонъ,
Въ которомъ наиглубочайшiй ужасъ
Проистекаетъ изъ зловѣщей яви. Голосъ Адосинды
Разсѣялъ жгучее видѣнiе. На умъ
Русиллѣ въ то мгновенье не входило,
Что сынъ ея, о коемъ день и ночь мольбу
Она не прекращала, дышитъ
Съ живыми воздухомъ однимъ. Спокойно
Въ ней было сердце, умиротворенье
Въ ея чертахъ царило, хоть и скорбь
Въ нихъ времени сильней слѣды
Оставило, но всежъ не руша
Ея достоинства неомраченнаго; однако,
Когда Сиверiанъ, пробившись сквозь толпу,
Благоговѣйно цѣловалъ ей руку, пробѣжала
Изъ глазъ ея спокойная слеза. Когда же
Она приблизилась къ Пелайо, весь народъ
Почтительно предъ нею разступился. Материнская улыбка,
Съ какой она привѣтствiя слова
Къ Пелайо обратила, тотчасъ все сердце Принца
Очистила отъ тяжести. О чемъ
Спросить онъ былъ намѣренъ, знала
Она, и надъ сѣдломъ склонившись,
Его увѣрила, что тѣ, кого онъ ищетъ, безопасны,
А о прочемъ втайнѣ
Ей надлежитъ ему наединѣ повѣдать.
ХV
Родерикъ въ Кангасѣ
Какъ тихо въ темно-синемъ небѣ
Луна восходитъ въ полночь! Безмятежные лучи
Ея сквозь рѣдкую листву и вѣтви,
Изогнутые странно и причудливо
Въ сѣтяхъ тѣней запутываютъ склонъ,
Гдѣ садъ съ каштанами, чьи трепетные листья
Застыли серебристо-сѣрой грудой; гдѣ утѣсы
И чернаго черней въ ночи ущелья
Межъ ними; а поодаль
Въ блестящемъ серебрѣ, сливаясь, рѣки
Трепещутъ. Свѣтъ прекрасней, чище
Дневнаго на холмахъ лежитъ; сколь грозно
Въ глубокiй, безтревожный сводъ
Вздымаются неколебимыя высоты Аусевы! Стражникъ
На стѣнахъ крѣпостныхъ во власти
Весь этой тишины торжественнаго часа. Чувство
Безмолвiя земли и безконечность звона
Струящейся рѣки миротворятъ
Его, еще же - звѣзды,
Чуть различимыя въ ярчайшемъ
Сiянiи луны, какъ въ глубочайшей безднѣ
Сапфирной безконечности, предощущенiемъ его
Умъ увлекаютъ къ вѣчности, и въ мысляхъ о мiрахъ
Загробныхъ, онъ безъ словъ
Возноситъ пѣснопѣнье къ Приснодѣвѣ.
Горцы
Предъ замкомъ, вкругъ костровъ, что догораютъ,
Лежатъ; въ своем чертогѣ самъ Пелайо
На ложѣ княжескомъ тихо внемлетъ
Глубокому дыханью сна, зане нѣжна,
Ночь навела на воиновъ его глубокiй, безмятежный
Покой - тѣлеснымъ силамъ ихъ и вмѣстѣ
Душевнымъ свойствамъ. Онъ же
Межъ тѣмъ лежалъ безъ сна, надеждой
Охваченъ больше, нежели печалью
Иль помысломъ тревожнымъ… хоть печаль,
Недавно обновленная виною Гвислы въ сердцѣ
Его и память о злодѣйствѣ
Ихъ матери несчастной всежъ
Не отступали, словно боль
Недуга, что никакъ нутро не хочетъ
Покинуть, и все то, чѣмъ завтра
Грозило, не таясь предъ нимъ,
Являлось ясно. слышалъ все онъ:
Какъ недостойная сестра его упрямо,
И вкривь и вкось, безстыдно увивалась
Вкругъ изувѣра, не желая ждать,
Вниманiя и ласки отъ него; какъ отъ грѣха
Грѣху вослѣдъ, презрѣвъ
Увѣщеванья первыя нежесткiя; когда же
Гаудiоса безнадежно отказалась
Отъ словъ воздѣйствiя, въ тупой досадѣ
Терзаться ненавистью стала Гвисла
Къ тѣмъ, рядомъ съ кѣмъ свою природу
Ничтожней ощущала, а свою вину -
Куда какъ злей. И это состоянье
Въ ней возрастало отъ смиренья
Безъ покаянiя. Кто скажетъ,
Въ какiя только крайности не ввергнетъ
Столь скверное и злое побужденье,
Когда она столь одержима имъ? Не скрылось,
Конечно, отъ нея отсутствiе Сиверiана, еще
Несложней ей было догадаться о причинѣ; Гаудьоса,
Прекрасно зная, что извѣстнымъ тутже
Объ этомъ будетъ гнусному любовнику, въ укрытье
Надежное, въ боязни своевременной, дѣтей
Ея отправила; и оказалось тотчасъ,
Сколь нужной вышла эта осторожность: ночью
Она бѣжала въ горный скитъ, а утромъ
Солдатъ Нумасiана увидала у воротъ. Но всежъ
Не срамъ домашнiй тяготилъ Пелайо сердце
Въ сей часъ сильней всего, и гроза,
Сдвигаясь осязаемей отъ часа къ часу
Въ немъ духъ клонила долу. Встрѣча,
Которой ожидалъ онъ, обращала въ бѣгство
Всѣ горестныя эти размышленья; завтра
Вернетъ все то, что сердцу цѣнно: милая жена,
Уже въ памяти печалью уязвленной,
Его душѣ - знаменiе надежды
И радости; взглядъ внутреннiй его черты Фавилы
Вновь видитъ въ юной силѣ, видитъ Эрмесинду,
Ихъ дочь, - какъ розу, что едва
Пробилась изъ бутона; лица ихъ
Красою затмѣвали ходъ часовъ
Ночныхъ къ минутѣ той, когда,
Какъ только пробудится утро, онъ за ними
Въ ихъ тайное отправится укрытье.
Соловѣй
Еще свою не кончилъ трель, и жаворонокъ раннiй
Еще съ гнѣзда, омытаго росою,
Ввысь не взлетѣлъ, какъ Принцъ
По берегу Пiонiи пустился
На Аусеву. Тяжко для него
За нетерпѣньемъ утренняго счастья
Тянулась ночь, но тяжелѣе
Она текла по сердцу Родерика,
Снѣдаемаго болью. Также онъ
Томился, проблесковъ разсвѣта,
Едва дождавшись и легчайшихъ
Еще передъ разсвѣтомъ шороховъ; когда же
Принцъ выѣхалъ, засталъ онъ
По берегу Пiонiи бредущеимъ
Его въ раздумьяхъ одинокихъ, сложныхъ
И медленныхъ. Зане оставилъ
Онъ ложе безпокойное, едва
Роса легла, смочивъ горячiй лобъ
Ему, прохладой остудивъ
Его дыханье отъ горячечнаго зноя
Въ тѣснинахъ сердца. Но увы! не въ силахъ
Разсвѣтный вѣтеръ тѣхъ тѣснинъ коснуться
И ранъ подъ ними! Какъ ему
Явится предъ очами матери и какъ открыть
Свою ей тайну, какъ снискать
Въ томъ голосѣ, которому внималъ
Со страхомъ онъ, прощенье; какъ молить
Ту, что теперь на свѣтѣ,
Одна ему осталось, прежде чѣмъ
На земляное лоно опустить
Въ смиреньи голову. Въ молитвахъ
Безъ словъ просилъ онъ Небо укрѣпить
Его въ часъ испытанья этого, ища подмоги
Тамъ, гдѣ ее находятъ всѣ,
Кто только ищетъ; и его душа
Опору обрѣтая, въ укрѣпленьи
Тамъ собиралась. Никогда еще
Оно столь нужнымъ не бывало, ибо часъ
Приблизился.