perfect sunday | дневник | пагубное влияние замировской
с утра мы немного гуляем с енотом во дворе, потом я читаю на балконе майру калман, отдолженую у жени накануне в порыве пьяного бреда, но оказавшуюся очень к месту. майра пишет: я звоню своей тете в тель авив, ей 92 года. я спрашиваю ее, что важнее всего? она говорит: уверенность в себе.
это бы надо выжечь на лбу себе, восемь раз по-разному формулировала мысль, все не то, но сводится наверное к тому, что вряд ли можно сделать что-либо стоящее, пока думаешь что ты, труды твои и результаты трудов твоих ничего не стоят, гавно, смерть, кладбище, пидор. это так очевидно и так просто, но я совершенно не представляю, как заставить себя искренне перестать считать, что все что я делаю никому не нужно.
мы идем завтракать в португальскую кондитерскую, секретное место скрытое парковкой, внутри внезапно сумрак, голубые изразцы, портьеры с кистями, тысяча пирожных. енот хочет все. я не хочу. я ем американский завтрак, потому что со мной уже пару недель что-то не так в смысле еды. потом енот спит. сурок спит. я прихожу, ложусь рядом в одежде поверх одеяла, он говорит - чего ты как на вокзале? и я понимаю что меня скоро будут ебать.
потом мы едем на какое-то тайное озеро в горах малибу. озеро очень похоже на достопримечательности севера израиля, внезапный водоем в вулканических породах, только в израиле обычно, чтобы достичь долгожданной воды, надо переть по смертоубийственным тропкам вертикально вверх часа три по жаре и аду, а здесь весь подвиг укладывается в 20 минут довольно горизонтальной прогулки. андросова и ее португальский чувак (никакой связи с кондитерской, так вышло) ныряют со скалы, это такой терапевтический, видимо, акт, показать себе и толпе посторонних, что тебе не страшно, что ты можешь, может быть просто адреналиновый трип, не знаю.
я не ныряю, мне не страшно, мне нечего доказывать, у меня нет купальника и я ненавижу толпы посторонних, над которыми перед прыжком надо стоять на скале как на сцене. а единственное впечатление которое мне нынче хотелось бы производить, это впечатление железного стержня, потому что именно он дается мне с наибольшим трудом и о как приятно когда другие видят с усилием добытое, а не доставшееся в наследство. глаза там, голос, что еще, ум, пизда, не понимаю вообще эти комплименты, можно подумать я их сама испекла.
свето пишет мне в чат, что ей грустно, она вышла пройтись посреди рабочего дня, зашла в какую-то случайную церковь посреди нью йорка и стала там рыдать на лавочке. и это так прекрасно и кинематографично and the only thing really that makes sense, кинематографичность момента, возможность его запомнить, категоризировать, закупорить, доверчиво поделиться, вот.
это бы надо выжечь на лбу себе, восемь раз по-разному формулировала мысль, все не то, но сводится наверное к тому, что вряд ли можно сделать что-либо стоящее, пока думаешь что ты, труды твои и результаты трудов твоих ничего не стоят, гавно, смерть, кладбище, пидор. это так очевидно и так просто, но я совершенно не представляю, как заставить себя искренне перестать считать, что все что я делаю никому не нужно.
мы идем завтракать в португальскую кондитерскую, секретное место скрытое парковкой, внутри внезапно сумрак, голубые изразцы, портьеры с кистями, тысяча пирожных. енот хочет все. я не хочу. я ем американский завтрак, потому что со мной уже пару недель что-то не так в смысле еды. потом енот спит. сурок спит. я прихожу, ложусь рядом в одежде поверх одеяла, он говорит - чего ты как на вокзале? и я понимаю что меня скоро будут ебать.
потом мы едем на какое-то тайное озеро в горах малибу. озеро очень похоже на достопримечательности севера израиля, внезапный водоем в вулканических породах, только в израиле обычно, чтобы достичь долгожданной воды, надо переть по смертоубийственным тропкам вертикально вверх часа три по жаре и аду, а здесь весь подвиг укладывается в 20 минут довольно горизонтальной прогулки. андросова и ее португальский чувак (никакой связи с кондитерской, так вышло) ныряют со скалы, это такой терапевтический, видимо, акт, показать себе и толпе посторонних, что тебе не страшно, что ты можешь, может быть просто адреналиновый трип, не знаю.
я не ныряю, мне не страшно, мне нечего доказывать, у меня нет купальника и я ненавижу толпы посторонних, над которыми перед прыжком надо стоять на скале как на сцене. а единственное впечатление которое мне нынче хотелось бы производить, это впечатление железного стержня, потому что именно он дается мне с наибольшим трудом и о как приятно когда другие видят с усилием добытое, а не доставшееся в наследство. глаза там, голос, что еще, ум, пизда, не понимаю вообще эти комплименты, можно подумать я их сама испекла.
свето пишет мне в чат, что ей грустно, она вышла пройтись посреди рабочего дня, зашла в какую-то случайную церковь посреди нью йорка и стала там рыдать на лавочке. и это так прекрасно и кинематографично and the only thing really that makes sense, кинематографичность момента, возможность его запомнить, категоризировать, закупорить, доверчиво поделиться, вот.