Homo naturalis - 11 лет спустя
На одном из сайтов поместили воспоминания Михаила Владимировича Проппа "От химии в океан и от океана к химии" http://east-eco.com/node/1155%C2%A0 М.В. больше известен как сын выдающегося филолога и автор книги "Homo naturalis" (2003), а также как один из первых людей, кто погружался с аквалангом в Антарктиде. Мне он известен как невероятно критичный человек. Никто после него не рисковал воспроизвести коронную фразу М.В. "Что не дерьмо, то моча". Ниже я привожу наиболее интересные выдержки из его воспоминаний, которые не утратили актуальности до сих пор.
Институт между тем предвкушал знаковое событие - выход в море в 1975г своей первой морской тропической экспедиции на судне «Каллисто». Меня очень удивляло, что собственно о научной работе не было сказано ни слова. О чем только не говорили - директор считал, что каждый сотрудник института должен побывать в тропиках. Это очень неплохо, но все же хотелось знать, что, почему и для чего эти сотрудники будут в волшебных странах делать. Я довольно быстро понял реальную причину - тропические рейсы несли, прежде всего, политическую и пропагандистскую задачу - демонстрировать мощь и влияние СССР, особенно в странах с так называемой неясной политической ориентацией. В тропики хотели очень многие, малочисленный научный персонал терялся среди множества секретарей отделов науки партийных органов, чиновников и сотрудников московских научных и полунаучных советов и комиссий, был один из высших чинов аэрофлота, который обеспечил всех участников билетами на самолеты во время их жесточайшего дефицита. Были и серьезные молчаливые люди, принадлежность которых была видна издалека. Судно дошло до Фиджи, после многочасовых обсуждений с фиджийцами совместных программ, при которых рекой лился традиционный русский напиток и потреблялись деликатесы из особого фонда капитана и начальника экспедиции, приступили к работам. Водолазы, послав подальше все приказы начальников, собирали комодные раковины и кораллы, всякие люди наслаждались кавой с приветливыми аборигенами, женщины изучали тайны фиджийских рынков. По международным правилам перед отходом необходимо представить отчет принимающей стране. Таковой был составлен, две переводчицы перевели его на английский. Фиджийцы приняли отчет и корректно ответили, что республика не имеет квалифицированных специалистов для его оценки, и он будет отправлен на независимую экспертизу в Новую Зеландию. «Каллисто» подняло красный флаг и вышло из вод Фиджи, поработав в разных местах, под звуки победных фанфар вернулось во Владивосток. Прошло несколько недель, и грянул гром. Фиджийцы ответили, и не во Владивосток, и не в Академию наук, а в Министерство Иностранных Дел. Ответ был такой: « Экспертиза представленного отчета показывает, что его авторы не исследователи океана и научные сотрудники, а распространители и пропагандисты идей мирового коммунизма, и сотрудники спецслужб. Судно «Каллисто» является не научным, а шпионским судном. Поэтому не только это судно, но и другие, так называемые исследовательские корабли Академии наук СССР более в территориальные воды Фиджи допускаться не будут». Корабли АН СССР были допущены на Фиджи лишь через десять лет.
В 1978 г Каллисто после многих задержек вышло из ремонта, и мы отправились к берегам Австралии на Большой Барьерный риф. Начался период больших морских экспедиций, который продолжался до 1990 г. Мы применяли наши методы, установки и навыки к различным объектам тропической экосистемы. Результаты получались неплохие, но начать с середины невозможно, нельзя не набить себе шишек, нужно выявить и устранить множество источников ошибок, для этого требуется время и опыт. Ошибки в основном были связаны c проницаемостью трубок из силиконовой резины и поливинилхлорида для газов и очень быстрым ростом бактериальных и водорослевых обрастаний в условиях протока и высокой температуры на стенках шлангов и сосудов. Методы контроля, разработанные в ходе экспериментов в умеренных широтах, часто оказывались недостаточными. Возникали и серьезные трудности общего порядка - настоящего научного плана по-прежнему не существовало. Разного рода директивных документов и программ становилось все больше, но это был пример основной менеджерской ошибки - попытка управления без цели управления. Ни одна программа не заканчивалась выполнением - все они очень быстро перетекали в новые, созданные в кабинетах московских чиновников задолго до ее окончания.
это был пример основной менеджерской ошибки - попытка управления без цели управления - 2014....
После вторжения в Афганистан научное сотрудничество с США сошло на нет, экспедиции в основном работали - демонстрировали флаг - на Сейшелах и во Вьетнаме, периодически в Индии, на Маврикии и Мадагаскаре и в Шри-Ланке. Экспедиционные корабли часто переходили с одной точки работ на другую, для экспериментаторов было бы гораздо правильнее подолгу комплексно работать на немногих выбранных полигонах. Это понимали, правительство Сейшел выделило место для строительства морской биостанции, отвело дорогостоящую землю. Было много разговоров, но нужного лидера и строителя так и не нашлось, впоследствии договор аренды пустующей земли не был продлен, биостанция осталась на бумаге. …..Академия получила неплохие новые корабли, но любые биологические работы с гидробионтами встречались с трудностями. Мы работали усердно, но серьезных открытий в тропиках не сделали, было много публикаций на русском и английском, но уровень их по мировым меркам был средний.
Подумать только - у нас могла быть биостанция на Сейшелах.... Но надолго ли?
В 1990 г мы ушли в последний тропический рейс. ….. Мы вернулись в другую страну. Поражали пустые читальные залы и выставки новой литературы в библиотеках. Советский Союз покупал научные журналы с 1924г, даже в тяжелейшем 1942г, теперь не было денег ни на что. Президент академии не мог вылететь в США, чтобы подписать соглашение о сотрудничестве - не было денег на билет, касса академии была пуста. Институты не могли купить лампочки взамен перегоревших и вставить выбитые стекла, суда ржавели у причалов - не было денег на краску. Перестал ходить автобус между институтом и биостанцией - не было денег на бензин. Рубль стоил меньше цента и дешевел с каждым днем, выплату зарплаты задерживали. Даже чиновники притихли, хотя они и получали зарплату регулярно, и поток бумаг резко уменьшился.
Я читал работы одного из основателей современной микробиологии С.Н. Виноградского. Он прожил очень долгую и очень сложную жизнь. В оккупированной гитлеровцами Франции было невозможно вести исследования, и он написал обширный труд, частью расширенное описание своих исследований на рубеже девятнадцатого - двадцатого веков, частью научный дневник своих работ и всей жизни. Мне было интересно, как он работал и я прочел: «я провел еще двенадцать серий опытов, все они были неудачны». В нашей науке ни один научный сотрудник так написать в отчете и подумать не может - типичный пример нашего двоемыслия, полностью унаследованного от прошлого, расписываются лишь успехи и открытия.
Между тем чиновник в науке оживал и добился двух крупнейших успехов - почти превратил исследователя в свое подобие. В чиновники приходят разными путями - так, один из советников президента Б.Н. Ельцина по науке окончил лишь физкультурный техникум, но большинство получается из научных сотрудников. Защитив диссертацию, они занимают позиции в государственных и муниципальных структурах, в разных агентствах, хорошо оплачиваемые, с устойчивым будущим и перспективой роста. Переход от исследователя к чиновнику похож на перемену вероисповедания - человек тот же, но основы и критерии поведения совсем другие. К этому времени среди молодых сотрудников преобладали те, кто вообще ни разу не встречал исследователя в его повседневной работе. В вузе это был предельно перегруженный учебными занятиями преподаватель, на практике в институте - заведующий, занятый делопроизводством, движением документов, грантами, отчетами, получением средств и их распределением. Молодежь вполне искренне считала, что это-то и есть научная работа. Для них чиновничьи должности были естественным и желанным достижением. Исключения встречались, но редко.
В СССР научный персонал получал фиксированную зарплату (оклад), в зависимости от ученой степени и должности, небольшую премию в конце года распределяла дирекция. Теперь, после длительных усилий и дискуссий, появилась стимулирующая система в виде начисления баллов. Кроме небольшой фиксированной выплаты, научный сотрудник получал баллы за печатную продукцию с учетом объема публикации, ранга журнала или книги. Ученый совет обсуждал корректирующие коэффициенты и их применение в каждом учреждении. Программисты трудились над компьютерными программами и на каждый квартал вывешивались огромные листы с оценкой труда каждого сотрудника, а бухгалтерия вычисляла денежную стоимость балла. Дополнительно держатель гранта распределял выплаты по гранту каждому участнику, в том числе и самому себе. Система заработала, но не совсем так, как предполагалось. Сотрудники засели за компьютеры и завалили журналы и издательства рукописями, в значительной степени по результатам, полученным много лет назад. Диссертационные работы пошли в редакции валом, а их было принято печатать в первую очередь. Портфели журналов наполнились, но сделать хорошую работу гораздо труднее, чем плохую, качество публикаций понизилось, место научных результатов заняла писанина. Резко упала цитируемость работ, как в отечественной, так и особенно в мировой литературе. По данным института научной информации (SCI) Советский Союз занимал второе место, сильно уступая только США, теперь Россия опустилась на двадцатые места, ниже Дании, Кореи и Финляндии. Тираж англоязычной версии журнала «Биология моря» упал с 200 до 20 экземпляров. Страна потеряла научный престиж, научный персонал эмигрировал или переходил в другие сферы, катастрофически снизился авторитет занятий наукой среди молодежи, очень мало выпускников поступало в академические институты, а из приходящих далеко не все имели достаточную мотивацию и способности.
Кстати, на днях Ученый совет решил не давать баллы за материалы конференций (не путать с тезисами!).
В 2012 г, к моему удивлению, Институт решил отметить мое 75летие, отказаться было невозможно. В библиотеке была организована большая выставка - много моих фотографий разных лет, кипа пыльных оттисков, обложки научных и популярных журналов, книги, разные регалии, почетные грамоты и дипломы. Я смотрел и понимал, что теперь все это мне уже совсем неинтересно, не нужно и не вызывает никаких чувств - это было прошлое - страшное слово, означающее, что всего этого уже нет. В директорском кабинете был организован банкет для избранных. Я сидел и слушал хвалу с соответствующим выражением лица и вспомнил, как Ходжа Насреддин победил в соревновании в восхвалении эмира - « прислужники схватили ходжу и набили ему рот шербетом и сластями так, что он не мог его закрыть и сладкие слюни потекли по подбородку». Как бы это выглядело, если бы с ораторами так поступали и теперь. Потом мысли ушли к более серьезным предметам, вспомнил Эренфеста «В момент открытия нового исследователь испытывает такой восторг и восхищение, что никакие знаки человеческого признания не могут добавить почти ничего». Открытия у меня были куда жиже и меньше, чем у Эренфеста, мой ранг в науке был гораздо ниже, Нобелевской премии я не получал, но хорошо понимал выраженные им чувства. Но все это уже ушло, я жил теперь личной и совершенно частной жизнью старика-пенсионера. Меня называли лучшим водолазом среди ученых и лучшим ученым среди водолазов и оценивали очень по разному - считали и гением, и крупным ученым, и шарлатаном, говорили, что я не раскрыл своих способностей, разбрасывался. Но я не был ни тем, ни другим, ни третьим, я был улучшатель, довольно легко подхватывал новое, брался за работу, усовершенствовал и применял. Я нередко завидовал своим коллегам-систематикам, которые всю жизнь работали над одной группой животных, некоторые за всю жизнь ни разу не воспользовались отпуском, к концу жизни накопленных знаний и коллекций было достаточно, чтобы обеспечить их работой от ухода на пенсию и до последних дней. Я просто был не такой.
Институт между тем предвкушал знаковое событие - выход в море в 1975г своей первой морской тропической экспедиции на судне «Каллисто». Меня очень удивляло, что собственно о научной работе не было сказано ни слова. О чем только не говорили - директор считал, что каждый сотрудник института должен побывать в тропиках. Это очень неплохо, но все же хотелось знать, что, почему и для чего эти сотрудники будут в волшебных странах делать. Я довольно быстро понял реальную причину - тропические рейсы несли, прежде всего, политическую и пропагандистскую задачу - демонстрировать мощь и влияние СССР, особенно в странах с так называемой неясной политической ориентацией. В тропики хотели очень многие, малочисленный научный персонал терялся среди множества секретарей отделов науки партийных органов, чиновников и сотрудников московских научных и полунаучных советов и комиссий, был один из высших чинов аэрофлота, который обеспечил всех участников билетами на самолеты во время их жесточайшего дефицита. Были и серьезные молчаливые люди, принадлежность которых была видна издалека. Судно дошло до Фиджи, после многочасовых обсуждений с фиджийцами совместных программ, при которых рекой лился традиционный русский напиток и потреблялись деликатесы из особого фонда капитана и начальника экспедиции, приступили к работам. Водолазы, послав подальше все приказы начальников, собирали комодные раковины и кораллы, всякие люди наслаждались кавой с приветливыми аборигенами, женщины изучали тайны фиджийских рынков. По международным правилам перед отходом необходимо представить отчет принимающей стране. Таковой был составлен, две переводчицы перевели его на английский. Фиджийцы приняли отчет и корректно ответили, что республика не имеет квалифицированных специалистов для его оценки, и он будет отправлен на независимую экспертизу в Новую Зеландию. «Каллисто» подняло красный флаг и вышло из вод Фиджи, поработав в разных местах, под звуки победных фанфар вернулось во Владивосток. Прошло несколько недель, и грянул гром. Фиджийцы ответили, и не во Владивосток, и не в Академию наук, а в Министерство Иностранных Дел. Ответ был такой: « Экспертиза представленного отчета показывает, что его авторы не исследователи океана и научные сотрудники, а распространители и пропагандисты идей мирового коммунизма, и сотрудники спецслужб. Судно «Каллисто» является не научным, а шпионским судном. Поэтому не только это судно, но и другие, так называемые исследовательские корабли Академии наук СССР более в территориальные воды Фиджи допускаться не будут». Корабли АН СССР были допущены на Фиджи лишь через десять лет.
В 1978 г Каллисто после многих задержек вышло из ремонта, и мы отправились к берегам Австралии на Большой Барьерный риф. Начался период больших морских экспедиций, который продолжался до 1990 г. Мы применяли наши методы, установки и навыки к различным объектам тропической экосистемы. Результаты получались неплохие, но начать с середины невозможно, нельзя не набить себе шишек, нужно выявить и устранить множество источников ошибок, для этого требуется время и опыт. Ошибки в основном были связаны c проницаемостью трубок из силиконовой резины и поливинилхлорида для газов и очень быстрым ростом бактериальных и водорослевых обрастаний в условиях протока и высокой температуры на стенках шлангов и сосудов. Методы контроля, разработанные в ходе экспериментов в умеренных широтах, часто оказывались недостаточными. Возникали и серьезные трудности общего порядка - настоящего научного плана по-прежнему не существовало. Разного рода директивных документов и программ становилось все больше, но это был пример основной менеджерской ошибки - попытка управления без цели управления. Ни одна программа не заканчивалась выполнением - все они очень быстро перетекали в новые, созданные в кабинетах московских чиновников задолго до ее окончания.
это был пример основной менеджерской ошибки - попытка управления без цели управления - 2014....
После вторжения в Афганистан научное сотрудничество с США сошло на нет, экспедиции в основном работали - демонстрировали флаг - на Сейшелах и во Вьетнаме, периодически в Индии, на Маврикии и Мадагаскаре и в Шри-Ланке. Экспедиционные корабли часто переходили с одной точки работ на другую, для экспериментаторов было бы гораздо правильнее подолгу комплексно работать на немногих выбранных полигонах. Это понимали, правительство Сейшел выделило место для строительства морской биостанции, отвело дорогостоящую землю. Было много разговоров, но нужного лидера и строителя так и не нашлось, впоследствии договор аренды пустующей земли не был продлен, биостанция осталась на бумаге. …..Академия получила неплохие новые корабли, но любые биологические работы с гидробионтами встречались с трудностями. Мы работали усердно, но серьезных открытий в тропиках не сделали, было много публикаций на русском и английском, но уровень их по мировым меркам был средний.
Подумать только - у нас могла быть биостанция на Сейшелах.... Но надолго ли?
В 1990 г мы ушли в последний тропический рейс. ….. Мы вернулись в другую страну. Поражали пустые читальные залы и выставки новой литературы в библиотеках. Советский Союз покупал научные журналы с 1924г, даже в тяжелейшем 1942г, теперь не было денег ни на что. Президент академии не мог вылететь в США, чтобы подписать соглашение о сотрудничестве - не было денег на билет, касса академии была пуста. Институты не могли купить лампочки взамен перегоревших и вставить выбитые стекла, суда ржавели у причалов - не было денег на краску. Перестал ходить автобус между институтом и биостанцией - не было денег на бензин. Рубль стоил меньше цента и дешевел с каждым днем, выплату зарплаты задерживали. Даже чиновники притихли, хотя они и получали зарплату регулярно, и поток бумаг резко уменьшился.
Я читал работы одного из основателей современной микробиологии С.Н. Виноградского. Он прожил очень долгую и очень сложную жизнь. В оккупированной гитлеровцами Франции было невозможно вести исследования, и он написал обширный труд, частью расширенное описание своих исследований на рубеже девятнадцатого - двадцатого веков, частью научный дневник своих работ и всей жизни. Мне было интересно, как он работал и я прочел: «я провел еще двенадцать серий опытов, все они были неудачны». В нашей науке ни один научный сотрудник так написать в отчете и подумать не может - типичный пример нашего двоемыслия, полностью унаследованного от прошлого, расписываются лишь успехи и открытия.
Между тем чиновник в науке оживал и добился двух крупнейших успехов - почти превратил исследователя в свое подобие. В чиновники приходят разными путями - так, один из советников президента Б.Н. Ельцина по науке окончил лишь физкультурный техникум, но большинство получается из научных сотрудников. Защитив диссертацию, они занимают позиции в государственных и муниципальных структурах, в разных агентствах, хорошо оплачиваемые, с устойчивым будущим и перспективой роста. Переход от исследователя к чиновнику похож на перемену вероисповедания - человек тот же, но основы и критерии поведения совсем другие. К этому времени среди молодых сотрудников преобладали те, кто вообще ни разу не встречал исследователя в его повседневной работе. В вузе это был предельно перегруженный учебными занятиями преподаватель, на практике в институте - заведующий, занятый делопроизводством, движением документов, грантами, отчетами, получением средств и их распределением. Молодежь вполне искренне считала, что это-то и есть научная работа. Для них чиновничьи должности были естественным и желанным достижением. Исключения встречались, но редко.
В СССР научный персонал получал фиксированную зарплату (оклад), в зависимости от ученой степени и должности, небольшую премию в конце года распределяла дирекция. Теперь, после длительных усилий и дискуссий, появилась стимулирующая система в виде начисления баллов. Кроме небольшой фиксированной выплаты, научный сотрудник получал баллы за печатную продукцию с учетом объема публикации, ранга журнала или книги. Ученый совет обсуждал корректирующие коэффициенты и их применение в каждом учреждении. Программисты трудились над компьютерными программами и на каждый квартал вывешивались огромные листы с оценкой труда каждого сотрудника, а бухгалтерия вычисляла денежную стоимость балла. Дополнительно держатель гранта распределял выплаты по гранту каждому участнику, в том числе и самому себе. Система заработала, но не совсем так, как предполагалось. Сотрудники засели за компьютеры и завалили журналы и издательства рукописями, в значительной степени по результатам, полученным много лет назад. Диссертационные работы пошли в редакции валом, а их было принято печатать в первую очередь. Портфели журналов наполнились, но сделать хорошую работу гораздо труднее, чем плохую, качество публикаций понизилось, место научных результатов заняла писанина. Резко упала цитируемость работ, как в отечественной, так и особенно в мировой литературе. По данным института научной информации (SCI) Советский Союз занимал второе место, сильно уступая только США, теперь Россия опустилась на двадцатые места, ниже Дании, Кореи и Финляндии. Тираж англоязычной версии журнала «Биология моря» упал с 200 до 20 экземпляров. Страна потеряла научный престиж, научный персонал эмигрировал или переходил в другие сферы, катастрофически снизился авторитет занятий наукой среди молодежи, очень мало выпускников поступало в академические институты, а из приходящих далеко не все имели достаточную мотивацию и способности.
Кстати, на днях Ученый совет решил не давать баллы за материалы конференций (не путать с тезисами!).
В 2012 г, к моему удивлению, Институт решил отметить мое 75летие, отказаться было невозможно. В библиотеке была организована большая выставка - много моих фотографий разных лет, кипа пыльных оттисков, обложки научных и популярных журналов, книги, разные регалии, почетные грамоты и дипломы. Я смотрел и понимал, что теперь все это мне уже совсем неинтересно, не нужно и не вызывает никаких чувств - это было прошлое - страшное слово, означающее, что всего этого уже нет. В директорском кабинете был организован банкет для избранных. Я сидел и слушал хвалу с соответствующим выражением лица и вспомнил, как Ходжа Насреддин победил в соревновании в восхвалении эмира - « прислужники схватили ходжу и набили ему рот шербетом и сластями так, что он не мог его закрыть и сладкие слюни потекли по подбородку». Как бы это выглядело, если бы с ораторами так поступали и теперь. Потом мысли ушли к более серьезным предметам, вспомнил Эренфеста «В момент открытия нового исследователь испытывает такой восторг и восхищение, что никакие знаки человеческого признания не могут добавить почти ничего». Открытия у меня были куда жиже и меньше, чем у Эренфеста, мой ранг в науке был гораздо ниже, Нобелевской премии я не получал, но хорошо понимал выраженные им чувства. Но все это уже ушло, я жил теперь личной и совершенно частной жизнью старика-пенсионера. Меня называли лучшим водолазом среди ученых и лучшим ученым среди водолазов и оценивали очень по разному - считали и гением, и крупным ученым, и шарлатаном, говорили, что я не раскрыл своих способностей, разбрасывался. Но я не был ни тем, ни другим, ни третьим, я был улучшатель, довольно легко подхватывал новое, брался за работу, усовершенствовал и применял. Я нередко завидовал своим коллегам-систематикам, которые всю жизнь работали над одной группой животных, некоторые за всю жизнь ни разу не воспользовались отпуском, к концу жизни накопленных знаний и коллекций было достаточно, чтобы обеспечить их работой от ухода на пенсию и до последних дней. Я просто был не такой.