«Круть» Виктора Пелевина, впечатления и размышления. Часть 1
Прочёл очередную книгу Пелевина. Понравилась больше, чем предыдущие, есть о чём поворчать. Внимание: спойлеры! И очень много букв.
В этот раз Виктор Олегович, что называется, опасно ходит. Помнится, на заре своей писательской карьеры он написал повесть «Омон Ра», в которой демонстрировал иллюзорность социальных конструктов путём абсурдизации советской космической программы. Советские (а затем и российские) патриоты ему этого никогда не простили. В новой книге Пелевин пошёл ещё дальше и теперь глумится над основой основ - тюремной иерархией (отражающей и символизирующей всю общественную иерархию): в его мире не столь уж отдалённого будущего «петухи» взяли власть на зоне и стали авторитетами. А это вам не покорение космоса, про который ныне принято дежурно вспоминать раз в году, да и то разве что ритуальной фразой «Юра, мы всё…», это самая суть, самая скрепная скрепа современного российского общества, и смеяться над ней - это… даже не знаю… просто беспредел какой-то.
Тут можно было бы мрачно поворчать насчёт перемены нравов, дескать, вот когда-то для нас главным были вера в прогресс, развитие техники, светлое будущее, всё то, что символизировал собой полёт Гагарина, а теперь главным стало выяснение, поддержание и демонстрация статуса, причём именно в таком сниженном, тюремном виде - как правильно входить в «хату», кто какие нары занимает, кто «опущенный», а кто «авторитет» и кто в каких отношениях с администрацией находится. Но с точки зрения Пелевина, что светлое будущее, что мрачное настоящее - лишь суета и томление духа, иллюзии, затмевающие сознание и сбивающие с пути познания истины, а потому что одно, что другое необходимо деконструировать и отвергнуть.
***
В кои то веки Пелевин вспомнил о том, что он по призванию вообще-то жанровый писатель и порадовал читателей чётким, понятным и относительно захватывающим сюжетом. Относительно, потому что сюжет тут в общем-то стандартный для жанра хоррора: древний могущественный демон вселяется в тело жертвы, дабы устроить конец света, а главный герой и его помощники пытаются демона изгнать и конец света соответственно предотвратить.
Но у Пелевина как всегда интересен не сам сюжет, а то как он преподносится, всякие забавные и не очень детальки. Вот и здесь: демон не кто-нибудь, а царь динозавров, который хочет обрушить на Землю астероид, отыграть всё назад и вернуть Землю в эпоху гигантских хищников, острых клыков, длинных когтей и могучего рёва («сделаем Землю великой снова»). Противостоит злодею экзорцист-оперативник, чей мозг обитает в «банке», то есть в спецхранилище для законсервированных мозгов (привет «Футураме»), а разум - в виртуальной реальности. Поэтому чтобы встретиться с врагом в реальном мире оперативнику тоже надо в кого-нибудь вселяться, так что у них выходит своего рода соревнование двух «подселенцев», один злой, а другой… опер.
Зато стоит отметить: с каким изяществом в этом романе решена проблема авторского взгляда. Повествование идёт от первого лица, того самого оперативника, но так как при подселении в чужой разум он отчасти сливается с ним и может считывать текущие мысли и эмоции своего носителя, он фактически переключается на изложение событий «из головы другого персонажа». По-моему, это едва ли не первое в мировой литературе техническое обоснование такого художественного приёма.
***
Позабавило то, как демон соблазняет своего будущего носителя, вернее то, как писатель к этому подводит. Будущее воплощение зла - тот самый «петух в законе», отвечая на вопрос одного из своих сокамерников, пускается в глубокомысленное рассуждения о природе вещей, перекладываю на блатную феню научно-популярное изложение теорию происхождения Вселенной, причём, мне кажется, там за основу прямо взят Стивен Хокинг, но, может, и кто-то ещё из популяризаторов. А через несколько страниц древний дух зла, беседуя с ним, излагает теорию мемов Ричарда Докинза, тоже, разумеется, переиначенную «по понятиям», упирая на то, что мир - это лишь движение материальных тел, лишённое смысла и морали, а когда клиент внутренне дозревает и соглашается, демон уже прямо добивает его, предложив «все царства земные» в обмен на возможность вселиться в его тело.
Вот как-то не ожидаешь от Пелевина настолько лобовую агитацию в классическом религиозном стиле, что вот, дескать, поначитаются своих Хокингов да Докинзов, а потом демонов к себе в душу заселяют без сопротивления! Хотя, возможно, Пелевин таким хитрым образом как раз над таким примитивным подходом насмешничает, у него же никогда не поймёшь, что всерьёз сказано, а что хохмы ради. А может, он просто с годами становится всё консервативнее, такое тоже бывает.
Но только вот на самом деле… есть ведь в этой шутке доля горькой правды: действительно, материалистический взгляд на мир как на перемещение и столкновение тел, движимых безразличными физическими законами и случайностями, лишённое даже капли смысла, цели и внутреннего содержания; взгляд на отношения между людьми лишь как на среду для распространения «мемов» - плохо влияет и на моральное состояние, и на социальные взаимодействия, способствует погружению в отчаяние, делает лёгкой добычей для «демонов», неважно считать ли их реальными проявлениями вселенского зла или персонифицированными повреждениями психики. Есть такое дело.
***
Также в этот раз в сюжете появилась любовная линия, чего тоже в последние пару романов как-то не замечалось. А ведь Пелевин один из самых тонких, нежно-печальных и сентиментальных романтиков в современной русской литературе. Правда, любовные истории у него почти всегда как принято в поздней советской культуре строятся на неловких моментах, растерянности, нелепых ссорах и ещё более нелепых примирениях, участвуют в них персонажи, в которых есть одновременно и что-то бестолковое, и жалкое, и раздражающее, и что-то нежное, и трогательное до слёз. Как в «Служебном романе», «Иронии судьбы», «Любовь и голуби», «Тот самый Мюнхгаузен» и так далее, и так далее (восходит эта традиция, как мне кажется, к «Бесам» Достоевского, где подобная пара описана во всей её романтической трагикомичности в лицах Верховенского-старшего и генеральши Ставрогиной).
В этот раз любовное настроение, а также бестолковую и безнадёжную страстность испытывают следующие персонажи: в одном углу ринга Шарабан-Мухлюев, маститый писатель образца «русский патриот», как и положено, крутой мачомэн (мужлан, попросту говоря), выпивоха, циник, шовинист и самоуверенный эгоцентрик на грани нарциссизм. В другом углу -знаменитая литературоведка, именуемая Рыбой, либералка, феминистка, тонко чувствующая возвышенная натура, склонная к нервным переживаниям при столкновении с грубой реальностью. И уж чего-чего, а таковых столкновений её партнёр предоставляет ей в изобилии. Впрочем, и она при всей внешней слабости и уязвимости вполне способна вынести ему мозг, а то и сотворить что-нибудь похуже.
Как оно и положено при такой разнице мировоззрений и темпераментов между ними искрятся напряжённые чувства с колебанием от любви к ненависти и обратно; объединяет их довольно специфическое чувство, в котором больше не взаимной привязанности, а скорее взаимного презрения, желания побольнее уколоть партнёра, унизить каким-нибудь особо издевательским способом, поиздеваться над ним… что тут же оборачивается страстным и неудержимым сексуальным порывом. «Высокие, высокие отношения», впрочем, в современной терминологии скорее стоит сказать «токсичные, токсичные отношения».
И да, Пелевин как всегда неизменен в своём тщательном следовании за интернет-трендами и мемами, на сей раз он решил использовать популярный в уходящем году мем «скуф и альтушка» и показать, что вопреки радужным иллюзиям публики (особенно, конечно, самих скуфов) ничего хорошего из такого соединения двух сердец не выйдет. Что называется, «Скуф и альтушка не пара, не пара, не пара». Ещё эта пара сильно напоминает самое знаменитое любовное дуо в пелевинском творчестве - Лису и Волка из «Священной книги оборотня», только если там романтическая/трагическая история рассказывалась с женской стороны, то в «Крути» - с мужской, ну и Волк там был всё-таки серьёзнее и взрослее, основательнее, в нём действительно было нечто хищное и опасное, а писатель Шарабан-Мухлюев просто безответственный раздолбай, пытающийся изображать из себя альфа-самца, но сам прекрасно понимающий, что он из себя представляет, а потому и компенсирующий своё расхождение с идеалом путём потребления алкоголя и издевательств над подругой.
И тут надо отдать должное Пелевину, ему действительно удалось изобразить стандартного современного российского мужского писателя во всей красе. С его комплексами, обидами на окружающий мир, жалостью к себе и одновременно непрошибаемой уверенностью в собственном превосходстве. Поверхностно образованного, изрекающего к месту и не к месту «пацанские мудрости» с комично серьёзным видом. Мнящего себя знатоком людских сердец и проваливающего одно за другим все отношения с другими людьми. Многословного до занудности (история писателя Шарабан-Мухлюева, изложенная от первого лица, занимает чуть ли не четверть романа и навевает зевоту уже на второй странице). Обожающего рассказывать о своих любовных похождениях с увлечённым изложением физиологических подробностей. Предпочитающего писать в состоянии алкогольного угара и потом не редактировать текст. Бравирующего цинизмом в рассуждениях о политике, экономике, искусстве, отношениях полов, с категорической уверенностью в том, что все участники этих сфер человеческой жизни такие же циники, сребролюбцы и себялюбцы, как и он сам, если только не хуже.
В качестве базового образца для обобщённой фигуры мачо-писателя явно взят Эдуард Лимонов, но также можно в нём увидеть и что-то от Эдуарда Багирова, Сергея Минаева, Андрея Рубанова, Романа Сенчина… да, и конечно же, Захара Прилепина, куда же без него. И, подозреваю, что-то есть и от Александра Пелевина («другого Пелевина», как ныне принято выражаться), тоже работающего в схожей манере. Но тут, наверное, даже нет смысла искать откуда что берётся, в этом образе представлен обобщённый портрет, причём не только известных авторов, но и бесчисленного сонма жанровиков, выдающих на гора поток неразличимых крутых политических детективов, боевой фантастики, попаданцев и так далее, разве что пишут они куда хуже, чем пелевинский персонаж, всё же талант в карман не спрячешь, даже при имитации.
И да, в каком-то смысле Пелевин восстанавливает историческую справедливость: писатель Шарабан-Мухлюев в мире будущего обретёт славу классика, главного писателя обновлённой русской литературы, образца для подражания и так далее. А ведь действительно сейчас именно такой стиль наиболее адекватно отражает существующее умонастроение, как будто вся наша нынешняя реальность сформирована Лимоновым в первую очередь, а затем уже многочисленными его последователями и подражателями, при том, что по горькой иронии судьбы самому Лимонову этой славы не досталось, он так и остался нишевым писателем, да ещё и сомнительным, и полузапретным, так что пусть хоть в романе Пелевина обретёт заслуженную славу (хотя, подозреваю, самого Лимонова такой «апофеоз» привёл бы в бешенство).
Также Пелевин в очередной раз проявил себя последователем Набокова, описав героя талантливого, поверхностно образованного, умеющего складывать слова в изящные фразы, при этом ведущего себя по отношению к своей партнёрше как козёл, хотя и любящего её по-своему. Да, и он сам, конечно же, осознаёт своё «козлинство», отчасти даже раскаивается в этом, переживает, чувствует свою вину… которая тут же чудесным образом переходит в обвинение столь любимой и ненавидимой им жертвы, что и даёт герою чаемое самооправдание.
И вот ещё хороший момент: власти будущего изымают и прячут эти страницы автора-классика, но не из-за его недостойного поведения по отношению к женщине, а напротив как раз по причине его сомнений, колебаний и даже некоторого сочувствия. Потому что подлинный национальный автор мужеского типа не должен ничего подобного испытывать, он всегда должен быть тверд духом, нордичен характером, безжалостен к врагам отечества и ещё более безжалостен к женскому полу, видеть в нём только «отдохновение воина», говоря словами Ницше, ну и так далее.
И замечу в сторону: у нас ведь со всеми классиками похожие проблемы, обязательно что-нибудь такое сомнительное у них находится, во что потом «гнилая интеллигенция» тыкает пальцем. Как хорошо было бы, если Пушкин кроме «Клеветникам России» ничего бы не написал, а Достоевский ограничился «Дневниками писателя», но нет, неймётся им. То один «Гаврилиаду» сочиняет, то другой «Село Степанчиково», которое ныне читается с особым специфическим мрачным удовольствием, вообще, похоже, кто-то, а Достоевский в России всегда будет актуален.
Да и что касается жалости и сочувствия, пусть хотя бы и таких, смешанных с презрением, это ведь тоже мешает. Вот Чехова включили в канон русской литературы и приходится теперь с ним мучаться, потому что ни патриотизма, ни милитаризма, ни пренебрежения к «слабому полу», ничего нормального мужского в нём нет, одни только интеллигентские страдания, и некоторое количество сатиры, хотя и она по нынешним понятиям выглядит очень и очень сомнительной.
***
В заметках о предыдущей книге из этого цикла я написал, что Пелевин проявил неожиданное сочувствие к литературоведке по прозвищу Рыба (в которой очевидно отражена реально существующая Галина Юзефович), а ранее уж к кому-кому, а литкритикам и вообще людям, связанным с современным литературным процессом, Пелевин всегда был беспощаден. И вот, как будто услышав мои слова, он сменил милость на гнев и в лице всё той же Рыбы буквально отхлестал всех литкритиков. И ещё много всего сделал, сопроводив происходящее даже чересчур уж подробным описанием от лица того самого Шарабан-Мухлюева. Получилось, надо признать, искренне и убедительно, прям слышен истошный вопль писательской души, измученной бестолковыми придирками, навязшими в зубах стереотипами и полным непониманием не то что каких-то там глубоких смыслов, заложенных в его произведения, а просто элементарных, лежащих на поверхности вещей.
С другой стороны, как по мне, всё же Пелевин в отношении лично Юзефович перегибает палку. Описывать от первого лица процесс совокупления и фактически изнасилования персонажа, в котором явно читается реальный прототип… проявление дурного тона. Понятно, что от Пелевина ждать салонного расшаркивания, реверансов и тонких намёков не стоит, он писатель другого типа, если уж он впадает в литературный раж, то идёт до конца, и его не первый раз заносит на поворотах далеко за рамки приличия. И, кстати, в том числе и за это он любим публикой, как и другие писатели такого рода, за то, что проговаривает до конца, даже злые и неприятные вещи. Но я всё равно считаю, что если по отношению к вымышленному персонажу он может поступать как угодно, это его право творца, то по отношению к реальной живой Галине Юзефович он поступил бесчестно.
***
В то же время говоря о литературной критике… ох… я прочитал несколько рецензий и даже посмотрел целиком выпуск подкаста Константина Мильчина «Наверное шоу» об этом романе. И да, Пелевину сильно не везёт с критикой. Вот, например: Мильчин пытается классифицировать роман и говорит «это что-то вроде детектива», при том что, как я говорил выше, жанр там прописан большими буквами прямо в первой главе и строго соблюдается потом на протяжении всего текста, со всеми положенными сюжетными ходами и персонажами, это вообще один из самых ясных по жанровой классификации романов Пелевина за последние годы.
Или вот Мильчин повторяет расхожую идею о том, что в образе писателя Шарабан-Мухлюева Пелевин вывел самого себя, или некое представление о себе, что это авторское альтер эго. Не знаю, кто запустил в массы это рассуждение, но оно и относительно предыдущих романов цикла выглядело сомнительным. А здесь Пелевин как будто специально написал здоровенный кусок текста от лица того самого писателя, и в этом тексте нет ничего близко похожего на пелевинскую манеру, на его мировоззрение, на его специфическое чувство юмора, вообще ничего. Тут скорее налицо дружеское соперничество с Сорокиным: сможет ли Пелевин написать «под автора», ну с той только разницей, что Сорокин обычно пишет «под» узнаваемых авторов, а Пелевин «под» некоего обобщённого мужского писателя, и никакого альтер эго тут явно и близко нет, и я не понимаю, как критики этого тут ухитряются разглядеть.
А ведь Мильчин, что называется, ещё из лучших.
Так что я, пожалуй, склонен понять Пелевинский гнев, не уступающий гневу Ахилла, но не оправдать то, какими методами этот гнев проявляется.
***
Также Пелевин со своим обычным ехидством прошёлся по интеллигентской склонности к компромиссам, обосновывая их идеей «малых дел» и лозунгом «будем делать добро из зла, потому что его не из чего больше делать».
«…поскольку в мире борется много разных форм и видов зла, можно использовать их противоречия и нестыковки таким образом, чтобы возникал эффект «доброго рикошета»: некое неочевидное тайное благо, к которому зло не может предъявить формальных претензий. Другими словами, служить злу следует так, чтобы реальным результатом становилось добро или хотя бы его «кармические прекурсоры», способные помочь добру спонтанно проявиться в будущем».
Но стоит заметить, что интеллигентный доктор Сердюков, чтущий и соблюдающий этот принцип, - один из немногих приличных персонажей в романе, ну или скорее он пытается быть настолько приличным, насколько это возможно в обстоятельствах торжества государственного террора и логично вытекающего из него повсеместного нравственного растления. И, понятно, ему приходится на многое закрывать глаза, глушить голос совести, мимикрировать и приспосабливаться, пытаясь при этом сохранить хотя бы чувство внутреннего достоинства и способность к иронично-критичному восприятию происходящего.
При этом он выступает в роли шаблонного персонажа для жанра «хоррор-экзорцизма» - учёный, который ради своих научных интересов, не осознавая возможных последствий, затевает эксперимент, фактически открывающий злому духу путь в мир и возможность для вселения в жертву, и вообще являет собой образ учёного пресловутого прометеевского типа, слишком далеко зашедшего в познании законов природы. Но и он же, поняв, что наделал, прикладывает все усилия к тому, чтобы исправить ошибку, хотя, опять же, Пелевин не был бы собой, если бы в финале не добавил формирующемуся светлому героическому образу врача легкой горчинки, в своём стиле, всегда обязательно что-нибудь этакое ввернуть, чтобы подпортить героическое впечатление, снизить градус пафоса, вообще, я бы сказал, что пелевинский девиз, которому он постоянно следует: «не сотвори себе кумира». Как только кто-либо из его персонажей становится слишком уж идеальным и ангельски привлекательным, Пелевин тут же подрезает ему крылышки и рисует на нимбе что-нибудь неприличное.
Ещё замечу, что образ интеллигентного доктора, выживающего в пекле социального распада, наблюдающего с усталым отвращением за творящимся вокруг беспределом и пытающегося сохранить профессиональную этику и личное достоинство, очевидно отсылает читателя не только к профессору Преображенскому, но и к другому архетипу врача в русской литературе - доктору Живаго, с теми же моральными колебаниями, попытками сохранять достоинство и блюсти принципы в условиях бесконечного кошмара. И тут Пелевин снова странным образом рифмуется со своим практически уже тёмным близнецом Владимиром Сорокиным, который тоже, кстати, увлёкся описыванием придуманного им мира будущего, уже три книги написал, и тоже не смог обойтись без обращения к образу доктора Живаго, хотя и сделал его главным героем, а Пелевин второплановым, но, наверное, некий реверанс в сторону своего литературного конкурента тут можно увидеть. А может это я просто вижу сходство там, где оно не было предусмотрено автором.
В этот раз Виктор Олегович, что называется, опасно ходит. Помнится, на заре своей писательской карьеры он написал повесть «Омон Ра», в которой демонстрировал иллюзорность социальных конструктов путём абсурдизации советской космической программы. Советские (а затем и российские) патриоты ему этого никогда не простили. В новой книге Пелевин пошёл ещё дальше и теперь глумится над основой основ - тюремной иерархией (отражающей и символизирующей всю общественную иерархию): в его мире не столь уж отдалённого будущего «петухи» взяли власть на зоне и стали авторитетами. А это вам не покорение космоса, про который ныне принято дежурно вспоминать раз в году, да и то разве что ритуальной фразой «Юра, мы всё…», это самая суть, самая скрепная скрепа современного российского общества, и смеяться над ней - это… даже не знаю… просто беспредел какой-то.
Тут можно было бы мрачно поворчать насчёт перемены нравов, дескать, вот когда-то для нас главным были вера в прогресс, развитие техники, светлое будущее, всё то, что символизировал собой полёт Гагарина, а теперь главным стало выяснение, поддержание и демонстрация статуса, причём именно в таком сниженном, тюремном виде - как правильно входить в «хату», кто какие нары занимает, кто «опущенный», а кто «авторитет» и кто в каких отношениях с администрацией находится. Но с точки зрения Пелевина, что светлое будущее, что мрачное настоящее - лишь суета и томление духа, иллюзии, затмевающие сознание и сбивающие с пути познания истины, а потому что одно, что другое необходимо деконструировать и отвергнуть.
***
В кои то веки Пелевин вспомнил о том, что он по призванию вообще-то жанровый писатель и порадовал читателей чётким, понятным и относительно захватывающим сюжетом. Относительно, потому что сюжет тут в общем-то стандартный для жанра хоррора: древний могущественный демон вселяется в тело жертвы, дабы устроить конец света, а главный герой и его помощники пытаются демона изгнать и конец света соответственно предотвратить.
Но у Пелевина как всегда интересен не сам сюжет, а то как он преподносится, всякие забавные и не очень детальки. Вот и здесь: демон не кто-нибудь, а царь динозавров, который хочет обрушить на Землю астероид, отыграть всё назад и вернуть Землю в эпоху гигантских хищников, острых клыков, длинных когтей и могучего рёва («сделаем Землю великой снова»). Противостоит злодею экзорцист-оперативник, чей мозг обитает в «банке», то есть в спецхранилище для законсервированных мозгов (привет «Футураме»), а разум - в виртуальной реальности. Поэтому чтобы встретиться с врагом в реальном мире оперативнику тоже надо в кого-нибудь вселяться, так что у них выходит своего рода соревнование двух «подселенцев», один злой, а другой… опер.
Зато стоит отметить: с каким изяществом в этом романе решена проблема авторского взгляда. Повествование идёт от первого лица, того самого оперативника, но так как при подселении в чужой разум он отчасти сливается с ним и может считывать текущие мысли и эмоции своего носителя, он фактически переключается на изложение событий «из головы другого персонажа». По-моему, это едва ли не первое в мировой литературе техническое обоснование такого художественного приёма.
***
Позабавило то, как демон соблазняет своего будущего носителя, вернее то, как писатель к этому подводит. Будущее воплощение зла - тот самый «петух в законе», отвечая на вопрос одного из своих сокамерников, пускается в глубокомысленное рассуждения о природе вещей, перекладываю на блатную феню научно-популярное изложение теорию происхождения Вселенной, причём, мне кажется, там за основу прямо взят Стивен Хокинг, но, может, и кто-то ещё из популяризаторов. А через несколько страниц древний дух зла, беседуя с ним, излагает теорию мемов Ричарда Докинза, тоже, разумеется, переиначенную «по понятиям», упирая на то, что мир - это лишь движение материальных тел, лишённое смысла и морали, а когда клиент внутренне дозревает и соглашается, демон уже прямо добивает его, предложив «все царства земные» в обмен на возможность вселиться в его тело.
Вот как-то не ожидаешь от Пелевина настолько лобовую агитацию в классическом религиозном стиле, что вот, дескать, поначитаются своих Хокингов да Докинзов, а потом демонов к себе в душу заселяют без сопротивления! Хотя, возможно, Пелевин таким хитрым образом как раз над таким примитивным подходом насмешничает, у него же никогда не поймёшь, что всерьёз сказано, а что хохмы ради. А может, он просто с годами становится всё консервативнее, такое тоже бывает.
Но только вот на самом деле… есть ведь в этой шутке доля горькой правды: действительно, материалистический взгляд на мир как на перемещение и столкновение тел, движимых безразличными физическими законами и случайностями, лишённое даже капли смысла, цели и внутреннего содержания; взгляд на отношения между людьми лишь как на среду для распространения «мемов» - плохо влияет и на моральное состояние, и на социальные взаимодействия, способствует погружению в отчаяние, делает лёгкой добычей для «демонов», неважно считать ли их реальными проявлениями вселенского зла или персонифицированными повреждениями психики. Есть такое дело.
***
Также в этот раз в сюжете появилась любовная линия, чего тоже в последние пару романов как-то не замечалось. А ведь Пелевин один из самых тонких, нежно-печальных и сентиментальных романтиков в современной русской литературе. Правда, любовные истории у него почти всегда как принято в поздней советской культуре строятся на неловких моментах, растерянности, нелепых ссорах и ещё более нелепых примирениях, участвуют в них персонажи, в которых есть одновременно и что-то бестолковое, и жалкое, и раздражающее, и что-то нежное, и трогательное до слёз. Как в «Служебном романе», «Иронии судьбы», «Любовь и голуби», «Тот самый Мюнхгаузен» и так далее, и так далее (восходит эта традиция, как мне кажется, к «Бесам» Достоевского, где подобная пара описана во всей её романтической трагикомичности в лицах Верховенского-старшего и генеральши Ставрогиной).
В этот раз любовное настроение, а также бестолковую и безнадёжную страстность испытывают следующие персонажи: в одном углу ринга Шарабан-Мухлюев, маститый писатель образца «русский патриот», как и положено, крутой мачомэн (мужлан, попросту говоря), выпивоха, циник, шовинист и самоуверенный эгоцентрик на грани нарциссизм. В другом углу -знаменитая литературоведка, именуемая Рыбой, либералка, феминистка, тонко чувствующая возвышенная натура, склонная к нервным переживаниям при столкновении с грубой реальностью. И уж чего-чего, а таковых столкновений её партнёр предоставляет ей в изобилии. Впрочем, и она при всей внешней слабости и уязвимости вполне способна вынести ему мозг, а то и сотворить что-нибудь похуже.
Как оно и положено при такой разнице мировоззрений и темпераментов между ними искрятся напряжённые чувства с колебанием от любви к ненависти и обратно; объединяет их довольно специфическое чувство, в котором больше не взаимной привязанности, а скорее взаимного презрения, желания побольнее уколоть партнёра, унизить каким-нибудь особо издевательским способом, поиздеваться над ним… что тут же оборачивается страстным и неудержимым сексуальным порывом. «Высокие, высокие отношения», впрочем, в современной терминологии скорее стоит сказать «токсичные, токсичные отношения».
И да, Пелевин как всегда неизменен в своём тщательном следовании за интернет-трендами и мемами, на сей раз он решил использовать популярный в уходящем году мем «скуф и альтушка» и показать, что вопреки радужным иллюзиям публики (особенно, конечно, самих скуфов) ничего хорошего из такого соединения двух сердец не выйдет. Что называется, «Скуф и альтушка не пара, не пара, не пара». Ещё эта пара сильно напоминает самое знаменитое любовное дуо в пелевинском творчестве - Лису и Волка из «Священной книги оборотня», только если там романтическая/трагическая история рассказывалась с женской стороны, то в «Крути» - с мужской, ну и Волк там был всё-таки серьёзнее и взрослее, основательнее, в нём действительно было нечто хищное и опасное, а писатель Шарабан-Мухлюев просто безответственный раздолбай, пытающийся изображать из себя альфа-самца, но сам прекрасно понимающий, что он из себя представляет, а потому и компенсирующий своё расхождение с идеалом путём потребления алкоголя и издевательств над подругой.
И тут надо отдать должное Пелевину, ему действительно удалось изобразить стандартного современного российского мужского писателя во всей красе. С его комплексами, обидами на окружающий мир, жалостью к себе и одновременно непрошибаемой уверенностью в собственном превосходстве. Поверхностно образованного, изрекающего к месту и не к месту «пацанские мудрости» с комично серьёзным видом. Мнящего себя знатоком людских сердец и проваливающего одно за другим все отношения с другими людьми. Многословного до занудности (история писателя Шарабан-Мухлюева, изложенная от первого лица, занимает чуть ли не четверть романа и навевает зевоту уже на второй странице). Обожающего рассказывать о своих любовных похождениях с увлечённым изложением физиологических подробностей. Предпочитающего писать в состоянии алкогольного угара и потом не редактировать текст. Бравирующего цинизмом в рассуждениях о политике, экономике, искусстве, отношениях полов, с категорической уверенностью в том, что все участники этих сфер человеческой жизни такие же циники, сребролюбцы и себялюбцы, как и он сам, если только не хуже.
В качестве базового образца для обобщённой фигуры мачо-писателя явно взят Эдуард Лимонов, но также можно в нём увидеть и что-то от Эдуарда Багирова, Сергея Минаева, Андрея Рубанова, Романа Сенчина… да, и конечно же, Захара Прилепина, куда же без него. И, подозреваю, что-то есть и от Александра Пелевина («другого Пелевина», как ныне принято выражаться), тоже работающего в схожей манере. Но тут, наверное, даже нет смысла искать откуда что берётся, в этом образе представлен обобщённый портрет, причём не только известных авторов, но и бесчисленного сонма жанровиков, выдающих на гора поток неразличимых крутых политических детективов, боевой фантастики, попаданцев и так далее, разве что пишут они куда хуже, чем пелевинский персонаж, всё же талант в карман не спрячешь, даже при имитации.
И да, в каком-то смысле Пелевин восстанавливает историческую справедливость: писатель Шарабан-Мухлюев в мире будущего обретёт славу классика, главного писателя обновлённой русской литературы, образца для подражания и так далее. А ведь действительно сейчас именно такой стиль наиболее адекватно отражает существующее умонастроение, как будто вся наша нынешняя реальность сформирована Лимоновым в первую очередь, а затем уже многочисленными его последователями и подражателями, при том, что по горькой иронии судьбы самому Лимонову этой славы не досталось, он так и остался нишевым писателем, да ещё и сомнительным, и полузапретным, так что пусть хоть в романе Пелевина обретёт заслуженную славу (хотя, подозреваю, самого Лимонова такой «апофеоз» привёл бы в бешенство).
Также Пелевин в очередной раз проявил себя последователем Набокова, описав героя талантливого, поверхностно образованного, умеющего складывать слова в изящные фразы, при этом ведущего себя по отношению к своей партнёрше как козёл, хотя и любящего её по-своему. Да, и он сам, конечно же, осознаёт своё «козлинство», отчасти даже раскаивается в этом, переживает, чувствует свою вину… которая тут же чудесным образом переходит в обвинение столь любимой и ненавидимой им жертвы, что и даёт герою чаемое самооправдание.
И вот ещё хороший момент: власти будущего изымают и прячут эти страницы автора-классика, но не из-за его недостойного поведения по отношению к женщине, а напротив как раз по причине его сомнений, колебаний и даже некоторого сочувствия. Потому что подлинный национальный автор мужеского типа не должен ничего подобного испытывать, он всегда должен быть тверд духом, нордичен характером, безжалостен к врагам отечества и ещё более безжалостен к женскому полу, видеть в нём только «отдохновение воина», говоря словами Ницше, ну и так далее.
И замечу в сторону: у нас ведь со всеми классиками похожие проблемы, обязательно что-нибудь такое сомнительное у них находится, во что потом «гнилая интеллигенция» тыкает пальцем. Как хорошо было бы, если Пушкин кроме «Клеветникам России» ничего бы не написал, а Достоевский ограничился «Дневниками писателя», но нет, неймётся им. То один «Гаврилиаду» сочиняет, то другой «Село Степанчиково», которое ныне читается с особым специфическим мрачным удовольствием, вообще, похоже, кто-то, а Достоевский в России всегда будет актуален.
Да и что касается жалости и сочувствия, пусть хотя бы и таких, смешанных с презрением, это ведь тоже мешает. Вот Чехова включили в канон русской литературы и приходится теперь с ним мучаться, потому что ни патриотизма, ни милитаризма, ни пренебрежения к «слабому полу», ничего нормального мужского в нём нет, одни только интеллигентские страдания, и некоторое количество сатиры, хотя и она по нынешним понятиям выглядит очень и очень сомнительной.
***
В заметках о предыдущей книге из этого цикла я написал, что Пелевин проявил неожиданное сочувствие к литературоведке по прозвищу Рыба (в которой очевидно отражена реально существующая Галина Юзефович), а ранее уж к кому-кому, а литкритикам и вообще людям, связанным с современным литературным процессом, Пелевин всегда был беспощаден. И вот, как будто услышав мои слова, он сменил милость на гнев и в лице всё той же Рыбы буквально отхлестал всех литкритиков. И ещё много всего сделал, сопроводив происходящее даже чересчур уж подробным описанием от лица того самого Шарабан-Мухлюева. Получилось, надо признать, искренне и убедительно, прям слышен истошный вопль писательской души, измученной бестолковыми придирками, навязшими в зубах стереотипами и полным непониманием не то что каких-то там глубоких смыслов, заложенных в его произведения, а просто элементарных, лежащих на поверхности вещей.
С другой стороны, как по мне, всё же Пелевин в отношении лично Юзефович перегибает палку. Описывать от первого лица процесс совокупления и фактически изнасилования персонажа, в котором явно читается реальный прототип… проявление дурного тона. Понятно, что от Пелевина ждать салонного расшаркивания, реверансов и тонких намёков не стоит, он писатель другого типа, если уж он впадает в литературный раж, то идёт до конца, и его не первый раз заносит на поворотах далеко за рамки приличия. И, кстати, в том числе и за это он любим публикой, как и другие писатели такого рода, за то, что проговаривает до конца, даже злые и неприятные вещи. Но я всё равно считаю, что если по отношению к вымышленному персонажу он может поступать как угодно, это его право творца, то по отношению к реальной живой Галине Юзефович он поступил бесчестно.
***
В то же время говоря о литературной критике… ох… я прочитал несколько рецензий и даже посмотрел целиком выпуск подкаста Константина Мильчина «Наверное шоу» об этом романе. И да, Пелевину сильно не везёт с критикой. Вот, например: Мильчин пытается классифицировать роман и говорит «это что-то вроде детектива», при том что, как я говорил выше, жанр там прописан большими буквами прямо в первой главе и строго соблюдается потом на протяжении всего текста, со всеми положенными сюжетными ходами и персонажами, это вообще один из самых ясных по жанровой классификации романов Пелевина за последние годы.
Или вот Мильчин повторяет расхожую идею о том, что в образе писателя Шарабан-Мухлюева Пелевин вывел самого себя, или некое представление о себе, что это авторское альтер эго. Не знаю, кто запустил в массы это рассуждение, но оно и относительно предыдущих романов цикла выглядело сомнительным. А здесь Пелевин как будто специально написал здоровенный кусок текста от лица того самого писателя, и в этом тексте нет ничего близко похожего на пелевинскую манеру, на его мировоззрение, на его специфическое чувство юмора, вообще ничего. Тут скорее налицо дружеское соперничество с Сорокиным: сможет ли Пелевин написать «под автора», ну с той только разницей, что Сорокин обычно пишет «под» узнаваемых авторов, а Пелевин «под» некоего обобщённого мужского писателя, и никакого альтер эго тут явно и близко нет, и я не понимаю, как критики этого тут ухитряются разглядеть.
А ведь Мильчин, что называется, ещё из лучших.
Так что я, пожалуй, склонен понять Пелевинский гнев, не уступающий гневу Ахилла, но не оправдать то, какими методами этот гнев проявляется.
***
Также Пелевин со своим обычным ехидством прошёлся по интеллигентской склонности к компромиссам, обосновывая их идеей «малых дел» и лозунгом «будем делать добро из зла, потому что его не из чего больше делать».
«…поскольку в мире борется много разных форм и видов зла, можно использовать их противоречия и нестыковки таким образом, чтобы возникал эффект «доброго рикошета»: некое неочевидное тайное благо, к которому зло не может предъявить формальных претензий. Другими словами, служить злу следует так, чтобы реальным результатом становилось добро или хотя бы его «кармические прекурсоры», способные помочь добру спонтанно проявиться в будущем».
Но стоит заметить, что интеллигентный доктор Сердюков, чтущий и соблюдающий этот принцип, - один из немногих приличных персонажей в романе, ну или скорее он пытается быть настолько приличным, насколько это возможно в обстоятельствах торжества государственного террора и логично вытекающего из него повсеместного нравственного растления. И, понятно, ему приходится на многое закрывать глаза, глушить голос совести, мимикрировать и приспосабливаться, пытаясь при этом сохранить хотя бы чувство внутреннего достоинства и способность к иронично-критичному восприятию происходящего.
При этом он выступает в роли шаблонного персонажа для жанра «хоррор-экзорцизма» - учёный, который ради своих научных интересов, не осознавая возможных последствий, затевает эксперимент, фактически открывающий злому духу путь в мир и возможность для вселения в жертву, и вообще являет собой образ учёного пресловутого прометеевского типа, слишком далеко зашедшего в познании законов природы. Но и он же, поняв, что наделал, прикладывает все усилия к тому, чтобы исправить ошибку, хотя, опять же, Пелевин не был бы собой, если бы в финале не добавил формирующемуся светлому героическому образу врача легкой горчинки, в своём стиле, всегда обязательно что-нибудь этакое ввернуть, чтобы подпортить героическое впечатление, снизить градус пафоса, вообще, я бы сказал, что пелевинский девиз, которому он постоянно следует: «не сотвори себе кумира». Как только кто-либо из его персонажей становится слишком уж идеальным и ангельски привлекательным, Пелевин тут же подрезает ему крылышки и рисует на нимбе что-нибудь неприличное.
Ещё замечу, что образ интеллигентного доктора, выживающего в пекле социального распада, наблюдающего с усталым отвращением за творящимся вокруг беспределом и пытающегося сохранить профессиональную этику и личное достоинство, очевидно отсылает читателя не только к профессору Преображенскому, но и к другому архетипу врача в русской литературе - доктору Живаго, с теми же моральными колебаниями, попытками сохранять достоинство и блюсти принципы в условиях бесконечного кошмара. И тут Пелевин снова странным образом рифмуется со своим практически уже тёмным близнецом Владимиром Сорокиным, который тоже, кстати, увлёкся описыванием придуманного им мира будущего, уже три книги написал, и тоже не смог обойтись без обращения к образу доктора Живаго, хотя и сделал его главным героем, а Пелевин второплановым, но, наверное, некий реверанс в сторону своего литературного конкурента тут можно увидеть. А может это я просто вижу сходство там, где оно не было предусмотрено автором.