Тем временем продолжаю читать книгу Азар Нафиси про её детство и юность в Иране. Выяснил новую для себя подробность о исламской революции. Я раньше знал, что Хомейни и его сторонники после прихода к власти «зачистили» не только представителей шахского режима, но и своих союзников слева, коммунистов и социалистов. Знал я об этом, кстати, тоже из литературного источника, комикса «Персеполис», где главная героиня вспоминает своего дядю-коммуниста, которого преследовали при власти шаха, а при Хомейни казнили.
Так вот, оказывается, там и на правом фланге тоже всё было не так просто, и значительная часть традиционно настроенных мусульман Хомейни отнюдь не поддерживала и даже активно ему сопротивлялась. Им не нравилась идея подчинения светской власти духовной и контроль радикалов над всеми сферами - политикой, экономикой и культурой, что неизбежно должно было вести к нарастанию коррупции (как оно впоследствии и произошло). Им не нравилось снижение брачного возраста до 9 лет (и в целом страсть благонравных верующих к молоденьким девочкам, а иногда и мальчикам). Им не нравилось требование укутывать женщин в чёрные тряпки, что противоречило местной персидской традиции.
И там даже, оказывается, среди особенно радикальных мусульман возникло вооружённое сопротивление, именующее себя «моджахедами», которые совершили несколько кровавых терактов. Парадокс: единственными, кто вышел против исламской революции с оружием в руках, стали исламисты, только другого направления.
Для самой Нафиси исламская революция стала катастрофой. Сама она тогда была студенткой, активно участвовала в политике, заседала в марксистских кружках, ходила на митинге с требованием свержения шаха, надеялась на расцвет Ирана при новом социалистическом режиме, а в итоге получилось… то, что получилось. Бывает, да, левые выступают в союзе с мракобесами и людоедами, скидывают несимпатичную им власть, а потом удивляются, когда людоеды охотно кушают своих бывших союзников.
Причём если заметная часть иранского образованного класса, в том числе и левые, поначалу чуть ли не молились на Хомейни, и разочаровались в нём только после кровавых расправ, то Нафиси ничуть не очаровывалась изначально, она слишком хорошо знала цену всем этим «благочестивым верующим», в том числе и на личном опыте: её дядя, знаток Корана и признанный духовный авторитет, когда она была ещё 11-летним ребёнком, тайком её лапал, а она боялась сказать своим родителям. И потом во взрослом возрасте узнала, что она была не единственной жертвой, о привычках её дяди многие знали, но молчали из уважения.
И по семье Нафиси общественный раскол тоже очень сильно ударил. Часть семьи стала фанатичными поклонниками Хомейни, один из кузенов со своей женой присоединились к моджахедам и погибли при непонятных обстоятельствах, кто-то эмигрировал и порвал отношения с родственниками. И, понятно, все переругались, попроклинали друг друга, хотя потом со временем успокоились и снова начали общаться. Родители Нафиси чудом избежали тюрьмы и казни, хотя и занимали заметные посты во времена шаха. В общем, телега истории так или иначе переехала всех.
Нафиси описывает ещё одно разочарование в 90-е годы, когда после смерти Хомейни казалось, что политический режим в Иране хотя бы немного смягчится, но и этого не произошло, и там, получается, уже целое поколение, а то и два, выросли в атмосфере напряжённого ожидания наступления свободы с постоянным разочарованием. Но судя по описанию Нафиси, в Иране никогда не было полного контроля исламского режима над обществом; даже при очень мощных репрессиях сопротивление там так или иначе существовало, причём и в среде городского образованного сословия, и среди «простого люда». А новшества, принесённые Хомейни и его сторонниками воспринимались как нечто чуждое местным обычаям и навязанное силою. И на этом общем понимании даже произошло некое если не объединение, то хотя бы совместное противодействие разных политических сил, и левых, и традиционалистов, и консерваторов, но пока всё без толку.
Вот тоже интересно - с активной поддержкой лишь части населения, мощной оппозицией и время от времени вспыхивающими восстаниями, режим аятолл, тем не менее, держится уже много десятилетий. Понятно, что сильно сказывается то, то они сохраняют контроль над силовыми органами, и официальными, и добровольными, и явно демонстрируют готовность к применению насилия. Та же Нафиси с ужасом вспоминает, какой кровью обернулся приход Хомейни к власти, и что по уровню репрессий революционеры намного превзошли старый режим шаха, который тоже был далеко не пушистым.
Сама Нафиси вместе с мужем и детьми в конце концов уехала в Америку, хотя удивительно сколько она смогла просуществовать в Иране, при всех запретах и ограничениях, при том, что её то принимали на преподавательскую работу, то выживали, при постоянных угрозах со стороны ревнителей веры, при том, что от Ирана её детства остались лишь руины, тот Иран, о котором она мечтала, так и остался недостижимой мечтой. И она в книге несколько раз себя спрашивает о том, что такое для неё «родина» после всего произошедшего, и не находит ответа.
PS И как я и предчувствовал в прошлой заметке об этой книге, действительно, большую её часть занимают истории из семейной жизни Нафиси, в основном об отношениях с родителями, немного и про других родственников, и про двух мужей, а про историю иранской революции упоминается только в последней главе и достаточно вскользь. Так что да, как книгу саму по себе я бы не стал её советовать, она интересна скорее как такое развёрнутое дополнение к «Читая «Лолиту» в Тегеране», проясняющее отдельные моменты и авторскую позицию.