есть кто живой
Когда встаешь затемно, по утру продвигаешься медленно и удивленно. Включаешь немного света, ставишь вариться кофе, чистишь зубы в зеркало, достаешь из ящика промерзшую на ночь одежду и смотришь на нее, желая ей или самонагреться, или хотя бы самонадеться. Постепенно светает, розовеет, оживает. Идешь по улице, там по желтым домам всходит солнечный свет, безудержно, почти невыносимо пахнет корицей и свежим хлебом, и хочется писать, снимать, глотать и распихивать по карманам все это.
(И тем не менее я скучаю по Вильнюсу, при мысли о котором немедленно охватывает тамошняя тоска или стесненность, но это домашняя, потертая и знакомая тоска, и мне хочется ею заменить новую здешнюю, которая напоминает боязнь темноты. Или это иллюзия, просто Wanderlust. И вот я планирую в подробностях путешествия: разыскиваю билеты, выбираю даты, квартиры, билеты в музеи. Помогает ненадолго.)
По нашей улице перед самой субботой проходят двое. Молодые, энергичные, англоязычные. Один несет покупки с рынка, второй курит сигару. Самую настоящую, вот так прямо на улице. Почему это так удивительно? Ночью же на нашей улице почти всегда играет музыка, как известно. Недавно играли старые поп-хиты, почувствуй себя снова взрывающимся-четырнадцатилетним. На Cherry Cherry Lady в такт вступила сирена. Пожар? Полиция? Подростковый протест?
В поезде стоит человек с книжкой. Знакомая молекула на обложке: каббалу читает какую-то. И смеется, смеется, то и дело поднимает глаза, оглядывается и улыбается до ушей. Смешная, должно быть, каббала. А в автобусе, наоборот, сидит задумчивый с компьютером, на соседнее сиденье усадил рукопись, посматривает в нее и печатает. К.М. мне как то сказала, что некоторые люди очень красиво печатают, теперь я всегда смотрю печатающим на пальцы. У этого хороши.
Вечер субботы на улице Бецалель. Черно от ночи и зимы, оранжево от фонарей. Вдруг из-за угла вылетает шарик-сердце, один сам по себе, веревочка стелется по земле. Летит быстро, поворачивает и продолжает вдоль улицы. Через короткое время слышу тихий -хлоп-. Конец любви может быть сколько угодно ожидан, все равно вздрагиваешь.
Над лестницей, которая ведет к известному музыкальному магазину, стоят трое молодых йешибохеров. Двое из них крупные, сильные, на каждом висит по три инструмента в чехлах: пара барабанов, что-то струнное, возможно, даже кларнет. Третий, мелкий, в одной рубашке, командует: ты доплатишь ему столько-то, ты возьмешь чек и бегом обратно к машине, и поживей!
Зима делает даже самых обычных здешних мужчин более интересными на вид: они облачаются в элегантные плащи, шарфы, платки. И эти черные костюмы выглядят лучше, чем летом, когда они потные, мучительно-измятые. Можно разглядывать, если незаметно, и представлять себе их жизни. Ко мне вернулось умение слушать музыку, и поездка в трамвае снова превращается в кино со стильными героями и саундтреком.
В кармане ветровки обнаружился посадочный талон из последнего полета. Они всегда где-то обнаруживаются, потому что я не умею их выбрасывать. Талон мнется в кармане, мешается, выпадает, но пока он есть, я где-то еще лечу.
(И тем не менее я скучаю по Вильнюсу, при мысли о котором немедленно охватывает тамошняя тоска или стесненность, но это домашняя, потертая и знакомая тоска, и мне хочется ею заменить новую здешнюю, которая напоминает боязнь темноты. Или это иллюзия, просто Wanderlust. И вот я планирую в подробностях путешествия: разыскиваю билеты, выбираю даты, квартиры, билеты в музеи. Помогает ненадолго.)
По нашей улице перед самой субботой проходят двое. Молодые, энергичные, англоязычные. Один несет покупки с рынка, второй курит сигару. Самую настоящую, вот так прямо на улице. Почему это так удивительно? Ночью же на нашей улице почти всегда играет музыка, как известно. Недавно играли старые поп-хиты, почувствуй себя снова взрывающимся-четырнадцатилетним. На Cherry Cherry Lady в такт вступила сирена. Пожар? Полиция? Подростковый протест?
В поезде стоит человек с книжкой. Знакомая молекула на обложке: каббалу читает какую-то. И смеется, смеется, то и дело поднимает глаза, оглядывается и улыбается до ушей. Смешная, должно быть, каббала. А в автобусе, наоборот, сидит задумчивый с компьютером, на соседнее сиденье усадил рукопись, посматривает в нее и печатает. К.М. мне как то сказала, что некоторые люди очень красиво печатают, теперь я всегда смотрю печатающим на пальцы. У этого хороши.
Вечер субботы на улице Бецалель. Черно от ночи и зимы, оранжево от фонарей. Вдруг из-за угла вылетает шарик-сердце, один сам по себе, веревочка стелется по земле. Летит быстро, поворачивает и продолжает вдоль улицы. Через короткое время слышу тихий -хлоп-. Конец любви может быть сколько угодно ожидан, все равно вздрагиваешь.
Над лестницей, которая ведет к известному музыкальному магазину, стоят трое молодых йешибохеров. Двое из них крупные, сильные, на каждом висит по три инструмента в чехлах: пара барабанов, что-то струнное, возможно, даже кларнет. Третий, мелкий, в одной рубашке, командует: ты доплатишь ему столько-то, ты возьмешь чек и бегом обратно к машине, и поживей!
Зима делает даже самых обычных здешних мужчин более интересными на вид: они облачаются в элегантные плащи, шарфы, платки. И эти черные костюмы выглядят лучше, чем летом, когда они потные, мучительно-измятые. Можно разглядывать, если незаметно, и представлять себе их жизни. Ко мне вернулось умение слушать музыку, и поездка в трамвае снова превращается в кино со стильными героями и саундтреком.
В кармане ветровки обнаружился посадочный талон из последнего полета. Они всегда где-то обнаруживаются, потому что я не умею их выбрасывать. Талон мнется в кармане, мешается, выпадает, но пока он есть, я где-то еще лечу.