Советская школа. Бунтики и бунты - 1
С пятого класса предметы вели разные учителя, и мне в школе стало гораздо лучше и интереснее. Самой яркой была учительница истории Ирина Михайловна Чуб. Она была замечательная рассказчица и очень красивая женщина. Но ничего из её рассказов не осталось в моей памяти. Кроме эмоционального переживания и сохранившегося на всю жизнь интереса к истории. Наверное, этого более чем достаточно.
Русский преподавала Нина Александровна Стотланд, основательная и не чуждая творчества. Скучный учебник Крючкова она часто разбавляла интересными заданиями. Мы рано начали писать у неё сочинения на «свободную тему». Я помню две из них: «проспект Кирова в будущем» - в честь сооружения в нашем городе первого проспекта, ну, и не без будущего, конечно. Это были шестидесятые, самое их начало, у народа появилось будущее… А вторая тема - «Удивительное рядом» - по фильму Сергея Образцова. Культпоход на этот фильм тоже организовала Нина Александровна. В этом сочинении я изрядно прошлась по порядкам нашей школы, которые не могли не удивлять, на мой взгляд. В классе очень смеялись, когда учительница его читала. Она хвалила маме мои сочинения и не возвращала, как другим детям, а хранила у себя.
Украинский мы учили со второго класса, поскольку Крым уже был присоединён к Украине. В начальной школе его вела наша основная учительница Тамара Николаевна, прошедшая специальные курсы. Они помогли ей мало: в течение трёх лет она с трудом произносила украинские слова, безбожно коверкая их и путая слова, «блын» (блин) и «млын» (мельница), например.
В средних классах её сменила Мария Викторовна, тихая, худощавая, совершенно беспомощная в классе. Мотивации учить этот язык не было никакой, и мы, как все дети, пользовались растерянностью учительницы и были жестоки в своём безудержном веселье на уроках украинского.
Однажды веселье наше перелилось через край, и тишайшая Мария Викторовна не выдержала. Она позвала директора, и тот сказал, что оставляет весь класс после уроков на неопределённое время, пока мы не выучим стихотворение Сосюры, кажется, «Украино моя …» или пока за нами не придут родители.
Это был седьмой класс, и учились мы во вторую смену. Поначалу это никого не огорчило. Мы продолжали веселиться, не заглядывая в учебник. Но голод, как известно, не тётка, и вскоре мы осознали справедливость этой пословицы. Кого-то надо было командировать в магазин за батонами и колбасой. Мы быстро собрали деньги, но Мария Викторовна не отпускала даже в туалет, следуя распоряжению директора. Пришлось мне рискнуть собой ради коллектива. Я вырвала из учебника страницу со стихотворением (знаю, варварство, но так мы относились к украинскому языку и литературе, - сейчас стыдно об этом вспоминать) и подняла руку. Мария Викторовна вызвала меня к доске. Ничтоже сумняшеся, а напротив, гордясь собой, я положила листок на ссутулившуюся спину огорчённой учительницы и без запинки прочла всё стихотворение: «Украино моя! Чисти хвыли ланив, променисти миста, голубинь легкокрыла…». Меня отпустили. Минут через пять вышел, повторив мой подвиг, кто-то из мальчиков, не помню, кто, и мы побежали в ближайший магазин.
Было уже темно, в классе горел свет, и с улицы было хорошо просматривалось всё там происходящее. Но мы так торопились, так возбуждены были своей благородной миссией - накормить голодных - что не подумали посмотреть в окно. При помощи одноклассника я взобралась на подоконник и, встав на цыпочки и вытянувшись изо всех сил, стала пропихивать батон в форточку. Меня не насторожила мёртвая тишина в классе, я её просто не услышала. Батон упал прямо к ногам директора, который как раз взывал к нашей совести и грозил страшными карами.
Школа наша располагалась в старом, дореволюционном ещё здании, и спортивный зал там не был предусмотрен. Тем не менее, урок физкультуры законно занимал положенное место в расписании. Учительница Наталья Дмитриевна, сильно пожилая дама в спортивных штанах, придающих ей экзотический и решительный вид, уверенно входила в класс в положенное время. Мы, девочки, обязаны были на перемене переодеться в спортивную форму. Освобождались от этой бесполезной обязанности только те счастливицы, у которых уже случались «трудные дни». Для этого они с загадочным и томным видом подходили к Наталье Дмитриевне перед уроком, и та милостиво разрешала им не натягивать треники под платье - но только им. Девочки, просто забывшие штанишки дома, получали соответствующую запись в дневник. Мальчикам переодеваться было необязательно, считалось, что они и так в штанах. Поприветствовав учительницу стоя, мы усаживались за парты и слушали истории о том, как полезно заниматься спортом. Ещё мы разучили комплекс вольных упражнений, один за несколько лет. Иногда Наталья Дмитриевна вызывала кого-нибудь к доске для выполнения этого комплекса, и ставила «пятёрку». Не помню, чтобы она когда-нибудь выпустила нас просто поиграть в мяч на свежем воздухе.
Был ещё один учитель физкультуры, я не запомнила его имени, он почти не работал в моём классе. Он был довольно молод и активен. Когда мы заканчивали шестой класс, он решил выставить команду на городские соревнования по плаванию. Бассейна в нашей части города не было, и в нашей окраинной школе, где детьми родители занимались редко и при помощи ремня, в основном, а к морю не возили, почти никто плавать не умел, но это его не смутило. Я плавала неправильно, но быстро, и была включена в команду. Когда мы прибыли на Симферопольское море к месту проведения соревнования, оказалось, что я плыву брассом, вольным стилем и в эстафете, но под разными именами. Наш учитель даже припас на этот случай разноцветные купальные шапочки. Хорошо, что хоть купальник менять не заставил. Меня опознали на эстафете и сняли с соревнования, ликвидировав все предыдущие достижения: первое место брассом, и второе - вольным стилем. Не помню, чтобы меня это огорчило. Мы много смеялись, дурачились, у нас были какие-то свои отношения, гораздо более важные для нас, чем успех или неуспех в соревновании.
А то, что мы обманывали устроителей соревнования… Так ведь не мы, а учитель… Но и его не осуждали, а даже сочувствовали, что не удалось… Интуитивно понимали, что если нет равных возможностей, то и честность невозможна.
Английский был слабый. Начинался с пятого класса. Изящная Зинаида Петровна всегда открывала учебный год тем, что писала на доске: “Past Indefinite” - и у меня долго сохранялось мнение, что вся английская грамматика состоит только из простого прошедшего времени, да ещё из Passive Voice, с которым познакомила нас прекрасная Майя Дмитриевна, сменившая Зинаиду Петровну в восьмом классе. Она была родной внучкой легендарного хирурга и православного епископа Войно-Ясенецкого. Её уроки тоже сводились к самостоятельному выполнению упражнений из учебника. Была ещё одна учительница английского Мария Александровна, которая никогда не работала в нашем классе. Мама говорила, что она лучше всех. Через много лет мы поселились улице Зои Жильцовой, бывшей Архитекторской, где она жила всегда, и сделали попытку учить Лёнечку английскому. Не помню, почему эта попытка ограничилась двумя уроками, но уроки эти помню. Она принесла Лёне книжку про парусные корабли и сразу предложила читать и догадываться о содержании. Оказалось, что это вполне возможно, поскольку много международных слов. Это была совсем другая методика, гораздо более эффективная.
Майю Дмитриевну помню ещё по важному для меня эпизоду. В детях тогда усердно воспитывали скромность и тщательно искореняли всё, что выламывалось из «циркуляра».
Мальчики должны были коротко стричься, а девочкам запрещалось делать «причёски». В моде тогда был «конский хвост», что осуждалось, и начёс, взбитые волосы, за который могли просто удалить с урока. Я помню, как завуч Анна Прокофьевна входила в класс на уроке, выводила нарушительниц и заставляла их расчёсываться.
Мне тоже хотелось как-то себя приукрасить, и я с помощью соседки Ритки отстригла несколько волосков надо лбом, гордо именуя это чёлкой. В школе мою чёлку не заметили и не преследовали, но ситуация, когда взрослые могут бесцеремонно вторгаться в личное пространство подростков, унижала и вызывала возмущение. Этих слов мы, конечно, не знали, но чувствовали, что они не правы, и решили продемонстрировать свой протест. Мы были тогда в восьмом классе. Незадолго до этого мы писали сочинение по фильму Сергея Образцова «Удивительное рядом». Среди прочего удивительного, я написала, что достойны удивления усилия наших учителей по приведению нас к единому знаменателю, но это вызвало улыбку лишь у учительницы русского языка. И они обменялись с моей мамой мнениями по этому поводу.
Необходим был коллективный протест. Форма протеста была выбрана очень изящная. Мы договорились в один из дней прийти в школу в таком именно виде, какого от нас требовала администрация школа, лишь слегка утрировав его. Косы мы заплели низко (никаких конских хвостов!), вплели в них детские ленты до самых последних тонких волосинок, а на концах завязали банты. Волосы у лба были тщательно зализаны и закреплены заколками. Никаких чёлок! Вот, собственно, и всё. Но эффект превзошёл наши ожидания. Учителя еле сдерживали смех, а математик Николай Андрианович сказал мне тихонько: «Оля, как тебе это не идёт!» И только Майя Дмитриевна заговорила с нами в полный голос и спросила, что заставило нас так себя изуродовать. И мы сказали ей всё. Этот урок английского языка, прошедший по-русски с начала до конца, был лучшим английским уроком в моей жизни.
Больше никто никогда до самого окончания восьмого класса не придавал значения нашим причёскам, и рейды завуча в защиту нашей нравственности прекратились.
Меня давно уже звали Чойбалсан. Это смешное имя я прочла или услышала впервые в седьмом классе у школьной географической карты, где мы привычно толклись перед уроком. Не помню, кто произнёс его, но помню взрыв смеха, скандирование и снова смех. Мы смеялись и не могли остановиться. Учительница уже была в классе, а мы перебрасывались, как камешками: Чой-бал-сан! - и умирали со смеху. И тогда Людмила Тимофеевна сказала, что это имя монгольского маршала. Его именем назван город, поскольку он был не просто военачальник, но вождь монгольского народа. Мы успокоились и сели. Но на перемене это имя зазвучало снова. Я стала третьей после маршала и города, кому пришлось на него откликаться до самого окончания школы.
В седьмом классе мы посмотрели французский фильм «Три мушкетёра». Впечатление было мощным, и мы перенесли его в жизнь. Мы стали в это играть. Я была Констанцией, а кем же ещё? Не помню, кто был д’Артаньяном, кажется, Олег Белоус, мы его звали Белый, ловкий, изящный черноволосый мальчик. Но век Констанции был слишком уж короток, даже для игры. И я, не теряя достоинства, как-то очень естественно превратилась в Анну Австрийскую. Впереди у меня был роскошный роман с герцогом Бекингемским, со мной были мои мушкетёры, готовые ради меня на любые подвиги. Миледи стала Тома Панасенко.
Мы играли в это два года, до самого конца восьмого класса. Это была игра по переписке, если так можно сказать. Она вся осуществлялась в записках, которые мы писали друг другу на уроках. Эти записки перехватывали гвардейцы кардинала, мечтающие погубить мою честь, коварная миледи плела свои интриги и не хотела смириться с участью, уготованной ей благородным Атосом. Уже убитая, она оживала в самые неподходящие моменты и ломала все наши планы… Нам уже никогда не было скучно на уроках. Учителя объявили нам войну, отнимали записки, вызывали родителей, снижали отметки по поведению. Но справиться с нами и с Дюма они не смогли. Их дело было заведомо проигрышным.
ИННА НАУМОВНА
К окончанию восьмилетки мы так сильно сдружились, что не хотели расставаться. Посему и отправились всем классом в ближайшую полную школу требовать, чтобы нас взяли всем составом в отдельный класс. Нам отказали и отказывали в других школах. Все готовы были взять хороших учеников, а наши замечательные троечники никому не были нужны. Двоечников у нас не было, поскольку их не было нигде - двойки в четверти, а тем более в году, уже давно никто не ставил.
В конце концов, мы добрались до пятнадцатой школы в центре города. О ней я узнала от Ритки, моей соседки, которая там училась после нашей восьмилетки. Это была школа старшеклассников, самый младший класс - девятый, с огромными параллелями - по десять-двенадцать классов. Здесь тоже отказались принимать наши условия, и мы ушли.
Я готова была продолжать поиски, но наши не столь успешные ученики стали постепенно устраиваться в других местах: кто-то пошёл на завод, кто-то - в ПТУ или в торговый техникум, - и пробл и проблема истаяла. Мы вернулись в пятнадцатую. Директор посмеялся снисходительно над нашим идеализмом - он-то знал жизнь получше нашего - и принял остатки класса. Всех оставшихся в один класс он тоже не хотел поместить, поскольку первые три - «А», «Б» и «В» - были задуманы как классы отличников, туда брали только с пятёрочным свидетельством за восемь классов. Но класс «В» оказался неполным, отличников не хватило, и его доукомплектовали кем придётся.
Я радовалась, что моя подружка Валя Артёмова будет со мной, и все остальные, с кем мы учились с первого класса: Таня Голубова, Нила Повиткина, Толя Жербин, Вовка Каменнюков и неразлучная пара Алла Симкина и Люда Афанасьева - тоже. Тем не менее, я присматривалась к новым товарищам, понимала, что у меня здесь не может быть прежнего безусловно лидерского места, нимало этим не огорчалась и сидела тихо.
Наша новая классная всё время обращалась к белокурой кудрявой девочке в голубом полосатом платье. Талия у девочки была узкая, хорошо подчёркнутая платьем, плечи развёрнуты, спина прямая. Танцорка. Вскоре я узнала, что Таня Савушкина много лет занимается в ансамбле народного танца во дворце пионеров. Кроме этого, Таня была отличницей, как и большая часть нашего нового класса. И кроме всего этого, она была младшей сестрой Гали Савушкиной, золотой медалистки, имя которой золотыми буквами было выбито на мраморной доске в актовом зале. Танька ещё училась в девятом классе, а их уже называли «золотые сёстры Савушкины».
Сейчас все это не кажется таким уж значительным, но тогда, в новой школе, мне казалось, что я совсем потерялась, что такая девочка, как Таня Савушкина никогда не станет моей подругой, Но это случилось само собой через несколько месяцев, когда у нас появился общий интерес - физика.
Физика в нашей школе была не просто одним из предметов, в нашей школе была ФИЗИКА, потому что учила ей или вела её, или преподавала (ни одно слово не подходит), - служила ей Инна Наумовна Красюкова, в тех классах, разумеется, где она работала.
К этому я совсем не была готова. Нашей незамысловатой Вере Ивановне из прежней школы такое отношение к своему предмету просто в голову не могло прийти. Она тихо и незаметно входила в класс, просила открыть учебник, объясняла, что прочесть и какие задания выполнить. За такое задание можно было получить оценку. Кто был заинтересован, выполнял, остальные находили более серьёзные занятия. Вера Ивановна дремала, и я думала, что у неё, должно быть, диабет. В году у меня стояла пятёрка, и заволновалась я только тогда, когда прочла билеты к устному экзамену за восьмой класс. Стало очевидно, что экзамен я не сдам, потому что ничего не помню (или не знаю). Мамы уже не было дома, она уехала, как и каждое лето, работать в пионерском лагере, и я от безысходности сообщила о своём ужасном открытии папе. Он, совершенно неожиданно для меня, посочувствовал и дал дельный совет. Папу очень удивило, что я понятия не имею о таком непревзойдённом средстве сдачи экзаменов, гарантирующем результат, как шпаргалка. Переспросив несколько раз и убедившись, что я на самом деле этого не знаю, назвав для порядку меня ненормальной, он терпеливо и сочувственно (это было в первый раз в моей жизни) объяснил технику изготовления и использования чудодейственного средства.
Трёх оставшихся дней мне хватило. В процессе изготовления шпаргалок я выучила весь курс физики за восьмой класс, и пользоваться испытанным поколениями чудом просто не было нужды. Так я получила свою пятёрку в свидетельство и с нею предстала пред карие очи Иннушки - легендарной «физички» пятнадцатой школы.
Русский преподавала Нина Александровна Стотланд, основательная и не чуждая творчества. Скучный учебник Крючкова она часто разбавляла интересными заданиями. Мы рано начали писать у неё сочинения на «свободную тему». Я помню две из них: «проспект Кирова в будущем» - в честь сооружения в нашем городе первого проспекта, ну, и не без будущего, конечно. Это были шестидесятые, самое их начало, у народа появилось будущее… А вторая тема - «Удивительное рядом» - по фильму Сергея Образцова. Культпоход на этот фильм тоже организовала Нина Александровна. В этом сочинении я изрядно прошлась по порядкам нашей школы, которые не могли не удивлять, на мой взгляд. В классе очень смеялись, когда учительница его читала. Она хвалила маме мои сочинения и не возвращала, как другим детям, а хранила у себя.
Украинский мы учили со второго класса, поскольку Крым уже был присоединён к Украине. В начальной школе его вела наша основная учительница Тамара Николаевна, прошедшая специальные курсы. Они помогли ей мало: в течение трёх лет она с трудом произносила украинские слова, безбожно коверкая их и путая слова, «блын» (блин) и «млын» (мельница), например.
В средних классах её сменила Мария Викторовна, тихая, худощавая, совершенно беспомощная в классе. Мотивации учить этот язык не было никакой, и мы, как все дети, пользовались растерянностью учительницы и были жестоки в своём безудержном веселье на уроках украинского.
Однажды веселье наше перелилось через край, и тишайшая Мария Викторовна не выдержала. Она позвала директора, и тот сказал, что оставляет весь класс после уроков на неопределённое время, пока мы не выучим стихотворение Сосюры, кажется, «Украино моя …» или пока за нами не придут родители.
Это был седьмой класс, и учились мы во вторую смену. Поначалу это никого не огорчило. Мы продолжали веселиться, не заглядывая в учебник. Но голод, как известно, не тётка, и вскоре мы осознали справедливость этой пословицы. Кого-то надо было командировать в магазин за батонами и колбасой. Мы быстро собрали деньги, но Мария Викторовна не отпускала даже в туалет, следуя распоряжению директора. Пришлось мне рискнуть собой ради коллектива. Я вырвала из учебника страницу со стихотворением (знаю, варварство, но так мы относились к украинскому языку и литературе, - сейчас стыдно об этом вспоминать) и подняла руку. Мария Викторовна вызвала меня к доске. Ничтоже сумняшеся, а напротив, гордясь собой, я положила листок на ссутулившуюся спину огорчённой учительницы и без запинки прочла всё стихотворение: «Украино моя! Чисти хвыли ланив, променисти миста, голубинь легкокрыла…». Меня отпустили. Минут через пять вышел, повторив мой подвиг, кто-то из мальчиков, не помню, кто, и мы побежали в ближайший магазин.
Было уже темно, в классе горел свет, и с улицы было хорошо просматривалось всё там происходящее. Но мы так торопились, так возбуждены были своей благородной миссией - накормить голодных - что не подумали посмотреть в окно. При помощи одноклассника я взобралась на подоконник и, встав на цыпочки и вытянувшись изо всех сил, стала пропихивать батон в форточку. Меня не насторожила мёртвая тишина в классе, я её просто не услышала. Батон упал прямо к ногам директора, который как раз взывал к нашей совести и грозил страшными карами.
Школа наша располагалась в старом, дореволюционном ещё здании, и спортивный зал там не был предусмотрен. Тем не менее, урок физкультуры законно занимал положенное место в расписании. Учительница Наталья Дмитриевна, сильно пожилая дама в спортивных штанах, придающих ей экзотический и решительный вид, уверенно входила в класс в положенное время. Мы, девочки, обязаны были на перемене переодеться в спортивную форму. Освобождались от этой бесполезной обязанности только те счастливицы, у которых уже случались «трудные дни». Для этого они с загадочным и томным видом подходили к Наталье Дмитриевне перед уроком, и та милостиво разрешала им не натягивать треники под платье - но только им. Девочки, просто забывшие штанишки дома, получали соответствующую запись в дневник. Мальчикам переодеваться было необязательно, считалось, что они и так в штанах. Поприветствовав учительницу стоя, мы усаживались за парты и слушали истории о том, как полезно заниматься спортом. Ещё мы разучили комплекс вольных упражнений, один за несколько лет. Иногда Наталья Дмитриевна вызывала кого-нибудь к доске для выполнения этого комплекса, и ставила «пятёрку». Не помню, чтобы она когда-нибудь выпустила нас просто поиграть в мяч на свежем воздухе.
Был ещё один учитель физкультуры, я не запомнила его имени, он почти не работал в моём классе. Он был довольно молод и активен. Когда мы заканчивали шестой класс, он решил выставить команду на городские соревнования по плаванию. Бассейна в нашей части города не было, и в нашей окраинной школе, где детьми родители занимались редко и при помощи ремня, в основном, а к морю не возили, почти никто плавать не умел, но это его не смутило. Я плавала неправильно, но быстро, и была включена в команду. Когда мы прибыли на Симферопольское море к месту проведения соревнования, оказалось, что я плыву брассом, вольным стилем и в эстафете, но под разными именами. Наш учитель даже припас на этот случай разноцветные купальные шапочки. Хорошо, что хоть купальник менять не заставил. Меня опознали на эстафете и сняли с соревнования, ликвидировав все предыдущие достижения: первое место брассом, и второе - вольным стилем. Не помню, чтобы меня это огорчило. Мы много смеялись, дурачились, у нас были какие-то свои отношения, гораздо более важные для нас, чем успех или неуспех в соревновании.
А то, что мы обманывали устроителей соревнования… Так ведь не мы, а учитель… Но и его не осуждали, а даже сочувствовали, что не удалось… Интуитивно понимали, что если нет равных возможностей, то и честность невозможна.
Английский был слабый. Начинался с пятого класса. Изящная Зинаида Петровна всегда открывала учебный год тем, что писала на доске: “Past Indefinite” - и у меня долго сохранялось мнение, что вся английская грамматика состоит только из простого прошедшего времени, да ещё из Passive Voice, с которым познакомила нас прекрасная Майя Дмитриевна, сменившая Зинаиду Петровну в восьмом классе. Она была родной внучкой легендарного хирурга и православного епископа Войно-Ясенецкого. Её уроки тоже сводились к самостоятельному выполнению упражнений из учебника. Была ещё одна учительница английского Мария Александровна, которая никогда не работала в нашем классе. Мама говорила, что она лучше всех. Через много лет мы поселились улице Зои Жильцовой, бывшей Архитекторской, где она жила всегда, и сделали попытку учить Лёнечку английскому. Не помню, почему эта попытка ограничилась двумя уроками, но уроки эти помню. Она принесла Лёне книжку про парусные корабли и сразу предложила читать и догадываться о содержании. Оказалось, что это вполне возможно, поскольку много международных слов. Это была совсем другая методика, гораздо более эффективная.
Майю Дмитриевну помню ещё по важному для меня эпизоду. В детях тогда усердно воспитывали скромность и тщательно искореняли всё, что выламывалось из «циркуляра».
Мальчики должны были коротко стричься, а девочкам запрещалось делать «причёски». В моде тогда был «конский хвост», что осуждалось, и начёс, взбитые волосы, за который могли просто удалить с урока. Я помню, как завуч Анна Прокофьевна входила в класс на уроке, выводила нарушительниц и заставляла их расчёсываться.
Мне тоже хотелось как-то себя приукрасить, и я с помощью соседки Ритки отстригла несколько волосков надо лбом, гордо именуя это чёлкой. В школе мою чёлку не заметили и не преследовали, но ситуация, когда взрослые могут бесцеремонно вторгаться в личное пространство подростков, унижала и вызывала возмущение. Этих слов мы, конечно, не знали, но чувствовали, что они не правы, и решили продемонстрировать свой протест. Мы были тогда в восьмом классе. Незадолго до этого мы писали сочинение по фильму Сергея Образцова «Удивительное рядом». Среди прочего удивительного, я написала, что достойны удивления усилия наших учителей по приведению нас к единому знаменателю, но это вызвало улыбку лишь у учительницы русского языка. И они обменялись с моей мамой мнениями по этому поводу.
Необходим был коллективный протест. Форма протеста была выбрана очень изящная. Мы договорились в один из дней прийти в школу в таком именно виде, какого от нас требовала администрация школа, лишь слегка утрировав его. Косы мы заплели низко (никаких конских хвостов!), вплели в них детские ленты до самых последних тонких волосинок, а на концах завязали банты. Волосы у лба были тщательно зализаны и закреплены заколками. Никаких чёлок! Вот, собственно, и всё. Но эффект превзошёл наши ожидания. Учителя еле сдерживали смех, а математик Николай Андрианович сказал мне тихонько: «Оля, как тебе это не идёт!» И только Майя Дмитриевна заговорила с нами в полный голос и спросила, что заставило нас так себя изуродовать. И мы сказали ей всё. Этот урок английского языка, прошедший по-русски с начала до конца, был лучшим английским уроком в моей жизни.
Больше никто никогда до самого окончания восьмого класса не придавал значения нашим причёскам, и рейды завуча в защиту нашей нравственности прекратились.
Меня давно уже звали Чойбалсан. Это смешное имя я прочла или услышала впервые в седьмом классе у школьной географической карты, где мы привычно толклись перед уроком. Не помню, кто произнёс его, но помню взрыв смеха, скандирование и снова смех. Мы смеялись и не могли остановиться. Учительница уже была в классе, а мы перебрасывались, как камешками: Чой-бал-сан! - и умирали со смеху. И тогда Людмила Тимофеевна сказала, что это имя монгольского маршала. Его именем назван город, поскольку он был не просто военачальник, но вождь монгольского народа. Мы успокоились и сели. Но на перемене это имя зазвучало снова. Я стала третьей после маршала и города, кому пришлось на него откликаться до самого окончания школы.
В седьмом классе мы посмотрели французский фильм «Три мушкетёра». Впечатление было мощным, и мы перенесли его в жизнь. Мы стали в это играть. Я была Констанцией, а кем же ещё? Не помню, кто был д’Артаньяном, кажется, Олег Белоус, мы его звали Белый, ловкий, изящный черноволосый мальчик. Но век Констанции был слишком уж короток, даже для игры. И я, не теряя достоинства, как-то очень естественно превратилась в Анну Австрийскую. Впереди у меня был роскошный роман с герцогом Бекингемским, со мной были мои мушкетёры, готовые ради меня на любые подвиги. Миледи стала Тома Панасенко.
Мы играли в это два года, до самого конца восьмого класса. Это была игра по переписке, если так можно сказать. Она вся осуществлялась в записках, которые мы писали друг другу на уроках. Эти записки перехватывали гвардейцы кардинала, мечтающие погубить мою честь, коварная миледи плела свои интриги и не хотела смириться с участью, уготованной ей благородным Атосом. Уже убитая, она оживала в самые неподходящие моменты и ломала все наши планы… Нам уже никогда не было скучно на уроках. Учителя объявили нам войну, отнимали записки, вызывали родителей, снижали отметки по поведению. Но справиться с нами и с Дюма они не смогли. Их дело было заведомо проигрышным.
ИННА НАУМОВНА
К окончанию восьмилетки мы так сильно сдружились, что не хотели расставаться. Посему и отправились всем классом в ближайшую полную школу требовать, чтобы нас взяли всем составом в отдельный класс. Нам отказали и отказывали в других школах. Все готовы были взять хороших учеников, а наши замечательные троечники никому не были нужны. Двоечников у нас не было, поскольку их не было нигде - двойки в четверти, а тем более в году, уже давно никто не ставил.
В конце концов, мы добрались до пятнадцатой школы в центре города. О ней я узнала от Ритки, моей соседки, которая там училась после нашей восьмилетки. Это была школа старшеклассников, самый младший класс - девятый, с огромными параллелями - по десять-двенадцать классов. Здесь тоже отказались принимать наши условия, и мы ушли.
Я готова была продолжать поиски, но наши не столь успешные ученики стали постепенно устраиваться в других местах: кто-то пошёл на завод, кто-то - в ПТУ или в торговый техникум, - и пробл и проблема истаяла. Мы вернулись в пятнадцатую. Директор посмеялся снисходительно над нашим идеализмом - он-то знал жизнь получше нашего - и принял остатки класса. Всех оставшихся в один класс он тоже не хотел поместить, поскольку первые три - «А», «Б» и «В» - были задуманы как классы отличников, туда брали только с пятёрочным свидетельством за восемь классов. Но класс «В» оказался неполным, отличников не хватило, и его доукомплектовали кем придётся.
Я радовалась, что моя подружка Валя Артёмова будет со мной, и все остальные, с кем мы учились с первого класса: Таня Голубова, Нила Повиткина, Толя Жербин, Вовка Каменнюков и неразлучная пара Алла Симкина и Люда Афанасьева - тоже. Тем не менее, я присматривалась к новым товарищам, понимала, что у меня здесь не может быть прежнего безусловно лидерского места, нимало этим не огорчалась и сидела тихо.
Наша новая классная всё время обращалась к белокурой кудрявой девочке в голубом полосатом платье. Талия у девочки была узкая, хорошо подчёркнутая платьем, плечи развёрнуты, спина прямая. Танцорка. Вскоре я узнала, что Таня Савушкина много лет занимается в ансамбле народного танца во дворце пионеров. Кроме этого, Таня была отличницей, как и большая часть нашего нового класса. И кроме всего этого, она была младшей сестрой Гали Савушкиной, золотой медалистки, имя которой золотыми буквами было выбито на мраморной доске в актовом зале. Танька ещё училась в девятом классе, а их уже называли «золотые сёстры Савушкины».
Сейчас все это не кажется таким уж значительным, но тогда, в новой школе, мне казалось, что я совсем потерялась, что такая девочка, как Таня Савушкина никогда не станет моей подругой, Но это случилось само собой через несколько месяцев, когда у нас появился общий интерес - физика.
Физика в нашей школе была не просто одним из предметов, в нашей школе была ФИЗИКА, потому что учила ей или вела её, или преподавала (ни одно слово не подходит), - служила ей Инна Наумовна Красюкова, в тех классах, разумеется, где она работала.
К этому я совсем не была готова. Нашей незамысловатой Вере Ивановне из прежней школы такое отношение к своему предмету просто в голову не могло прийти. Она тихо и незаметно входила в класс, просила открыть учебник, объясняла, что прочесть и какие задания выполнить. За такое задание можно было получить оценку. Кто был заинтересован, выполнял, остальные находили более серьёзные занятия. Вера Ивановна дремала, и я думала, что у неё, должно быть, диабет. В году у меня стояла пятёрка, и заволновалась я только тогда, когда прочла билеты к устному экзамену за восьмой класс. Стало очевидно, что экзамен я не сдам, потому что ничего не помню (или не знаю). Мамы уже не было дома, она уехала, как и каждое лето, работать в пионерском лагере, и я от безысходности сообщила о своём ужасном открытии папе. Он, совершенно неожиданно для меня, посочувствовал и дал дельный совет. Папу очень удивило, что я понятия не имею о таком непревзойдённом средстве сдачи экзаменов, гарантирующем результат, как шпаргалка. Переспросив несколько раз и убедившись, что я на самом деле этого не знаю, назвав для порядку меня ненормальной, он терпеливо и сочувственно (это было в первый раз в моей жизни) объяснил технику изготовления и использования чудодейственного средства.
Трёх оставшихся дней мне хватило. В процессе изготовления шпаргалок я выучила весь курс физики за восьмой класс, и пользоваться испытанным поколениями чудом просто не было нужды. Так я получила свою пятёрку в свидетельство и с нею предстала пред карие очи Иннушки - легендарной «физички» пятнадцатой школы.