М. Мамардашвили. Вена на заре XX века
Готовясь к поездке в Вену (забодала уже всех, понимаю) нашла у себя текст в ворде, но без ссылки, написано:
Независимая газета Мераб Мамардашвили "Вена на заре XX века"
20 октября 1991 года
В архиве газеты статьи нет, потому что сами архивы с 1999 года.
Выкладываю тут, а если кто мне подкинет интернетную ссылку, то всегда поставлю с признательностью.
=Я заранее прошу простить меня, если тон, выбранный мною, не совпадет с вашими ощущениями, потому что тон этот сугубо личный; философия - не профессия, а темперамент и способ жизни, и я не могу вам сообщить никакой суммы знаний, а могу только передать нечто совершенно интимное и потому рискованное в смысле понимания.
Есть какие-то опыты человечества, которые отливаются в крупные фигуры, манящие нас своей явной значительностью, таинственностью и каким-то магнетизмом.
Венский или австрийский опыт, безусловно, относится к таковым, и перекресты с этим опытом, в нашей жизни случающиеся, совершенно не зависят от нашей учености, от того, насколько мы знаем всю мировую культуру или имели к ней доступ (доступа мы к ней, как вы знаете, не имели, во всяком случае мое поколение). Я просыпался в одном из самых провинциальных мест черного туннеля, в котором мы находились, где не было никакого просвета. Я имею в виду мою жизнь в Тбилиси.
Но есть тайные пути наших испытаний, тайные пути бытия, которые, неожиданным для нас образом, оказываются созвучны с тем, что обычно мы получаем путем учености, знаний, общения, движений по миру и так далее.
Опыт, который совпал, - это опыт понимания того, насколько человеческая цивилизация хрупкое явление. Ведь она предстает перед нами как нечто чрезвычайно хрупкое и тонкое, подобное покрову из легчайшей ткани, сотканной невидимыми силами, в которых, конечно, участвуем и мы, в зависимости от нашей сосредоточенности и усилия, в зависимости от того, насколько в молодости проснулись в нас гордость и достоинство, совершенно особое достоинство существования, уникального в любом из жизненных проявлений, проснулась страсть чувствовать себя существующим и убеждаться вновь и вновь в неотменимости своего существования.
Вы, наверное, знаете по себе, что есть целый ряд наших же жизненных проявлений, осуществляя которые мы не чувствуем себя живыми или существующими.
Есть прекрасная фраза у Мандельштама... Кстати говоря, у некоторых русских поэтов, наделенных метафизическим чувством, тянулась эта нить связи с опытом начала века и было очень глубокое историософское дыхание. То есть не просто участие в истории - невольное, кстати, а ощущение принадлежности к каким-то глубинным силам и смыслам ее и продолжение этих смыслов. Я имею в виду Пастернака и, прежде всего, Мандельштама, у которого есть прекрасная - не оговорка, конечно, но она выглядит как оговорка в тексте - фраза о том, что высшее честолюбие художника - существовать, пребыть.
Именно этим занималась Вена начала века. Там сплелись нити, которые интересны для нас, потому что они воспроизводятся и в нашем опыте, в нашем отношении к миру и являются составной частью нас в той мере, в какой мы решаемся существовать или быть. То есть жить своей жизнью, а не чужой, умирать своей смертью, а не чужой. Для нас это особенно важно, поскольку мы знаем, что миллионы людей умерли не своей смертью, когда никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя.
Это основной опыт XX века. Из ада никто не возвращается с полными руками, из ада все приходят с пустыми руками.
Шаламов очень хорошо разъяснил нам это, считая, что русская классическая, гуманистическая литература обманывала нас насчет человека, фактически она не предупредила нас об этом.
Но, очевидно, предупредить очень трудно. Ведь предупреждала же нас Вена, только мы не слышали. Возможно потому, что это было очень близко: в действительности историческое время не совпадает с хронологическим. То, что в хронологическом времени растянуто на десятилетия и кажется нам давно прошедшим, на самом деле происходит сейчас, и мы находимся в каком-то смысле в той же исторической точке, в той же точке исторического времени, в которой находились художники, мыслители, публицисты и музыканты Вены.
Но, я повторяю, в этой же точке мы прошли ад, а из ада узнать ничего нельзя. Не случайно существует старый античный символ, символ-запрет оглядываться на тот мир, то есть на ад, выходя из него, если кому-то из смертных, конечно, повезет вернуться из него в жизнь.
Вот эта непередаваемость опыта, невозможность выйти из ада не с пустыми руками символизирована в запрете: нельзя оглядываться, выходя. И эти миллионы, на которых мы даже оглянуться не можем, потому что опыт бессмыслен и несообщаем, это все - что и забыть нельзя, и простить нельзя (простить, конечно, не в простом юридическом смысле этого слова, а в глубоком религиозном или духовном смысле) - эти миллионы зовут нас к какому-то акту осознания самих себя и глубокому преображению всего нашего существа с помощью каких-то сил, которые греки называли «кайросом», благоприятствующим случаем. Имея в виду, что не все достижимо человеческими силами, что где-то, на максимуме напряжения, в них вмешиваются или индуцируются еще какие-то другие силы и случается то, чего человек не мог бы произвести сам.
То, что я сказал, - это опыт и сегодняшнего дня, но одновременно это и опыт начала века, добытый плотью и кровью разных людей в Европе: французов, немцев, англичан, австрийцев. В австрийцах мы можем почувствовать странную вещь - при условии, конечно, что сами заглянем в себя и осознаем тот опыт, который не миновал нас в российском пространстве.
Я сказал, что человеческая культура и цивилизация - очень тонкая, деликатная ткань. Ткется она невидимыми руками и как бы на вулкане, прикрывая какую-то бездну. Тоненький слой над бездной, который может легко прорваться. Опыт, о котором идет речь, именно об этом: как легко рвется ткань, которую ничто не держит: ни внешние силы, ни подчинение человека внешним нормам. Собственно, значение человеческой культуры естественно было бы понимать следующим образом: человек перестает быть животным и становится человеком по мере того, как начинает подчиняться определенным культурным нормам. Так вот - нет же, этого недостаточно, ни нормами этого нельзя достичь, ни следованием традиции. На чем же все это подвешено? Ницше предупреждал Европу: если вы добры потому, что можете силой общественных норм и культуры быть добрыми, то это очень шаткое основание - под этим основанием воют фурии. Если вы думаете, что можно естественным образом продолжать традицию, как если бы она была просто самой жизнью и можно было бы продолжать ее так же, как продолжаешь жизнь, - то это заблуждение.
Можно подумать, что традиция - как твое дыхание: ты дышишь и живешь, чему-то следуешь и тем самым она продолжается. Между тем человеческий опыт кричит о том, что нет этого, что ткань, которая ткется над бездной, иная. Здесь и ткачи другие, и узлы свои она завязывает иначе, ибо бытие - это высшее честолюбие человека - ничем не гарантировано, нет никакого механизма, который единообразно и надежным образом воспроизводил бы или, вернее, производил бы эффект существования, бытия.
Хотя человечество не покидает мысль о возможности изобретения некоего вечного двигателя человеческого счастья и надежного благоденствия. Скажем, марксизм явно был попыткой такого рода изобретения. Однако невозможно изобрести такой механизм, который, будучи однажды налажен и установлен, обеспечил бы своим действием надежность и вечность человеческого счастья.
В бытие мы лишь впадаем, чтобы тут же из него выпасть, так же как мы впадаем в мысль, чтобы выпасть из нее, не имея возможности положить ее в карман, чтобы потом, по мере надобности, вынуть и использовать. Мы можем только заново впасть в прозрение, в мысль или бытие.
Вот об этом учит и это испытала на себе Вена начала века.
Я бы сказал так, что великие австрийцы Витгенштейн, Гуссерль, Фрейд, Музиль, Кафка, Шенберг - можно бесконечно перечислять имена - вернули нам гордое достояние бытия, которое недостойно, если оно само собой разумеется, если оно механически может быть налажено, и достойно и может быть продуктивной гордостью в человеке бытийствующем, если оно не может быть гарантировано полностью и навсегда.Ангелиус Силезский, средневековый поэт и мистик, как-то сказал (и в том, что он сказал, проглядывает глубинное устройство мира, или, как выражаются философы, структура бытия): есть какие-то неуловимые законы бытия, которыми нельзя пренебрегать и незнание которых оборачивается отрицательными последствиями действия этих законов. Есть что-то, что мы в принципе не можем, так же как не можем, например, изобрести вечный двигатель - он невозможен, есть запрет.
И в философии есть ряд истин, которые похожи на этот принцип; из него вытекает очень много интересных и глубоких последствий, которые я не буду здесь излагать, потому что они требуют специального языка и аппарата философии. Буду полагаться на ваши жизненные интуиции.
Так вот, эта неуклонная, непоколебимая структура бытия как целого, которая сплетается в какие-то связности, она диктует человеку считаться с теми ограничениями, которые налагаются на наше мышление, на наши действия, на нашу возможность существования или пребывания в этих связях.
...
=
Там еще много, у меня в ворде-то, в один пост не влезает. Если интересно, выложу с радостью.
И вот кусочек, авторство, которого мне удалось установить:
=
В великолепной статье “Вена на заре XX века”, опубликованной в “Независимой газете” (1991, 20 окт.), он обращается к метафоре ада из книги Евгения Трубецкого “Смысл жизни”: “Ад - это вечная несмерть”. Мучение состоит в том, пишет Мераб, что “ты повторяешь одно и то же, никак не можешь довести что-то до конца, жуешь один и тот же кусок, бежишь и не добегаешь… - вечный бег в аду, наказание тягомотины. Смыслом и сутью наказания в действительности является тут не физическая жестокость, а вот это самое страшное - это вот повторение. Как в вязком кошмарном сне: разыгрывается все время одна и та же история, и так без конца, то есть нет смерти, которая бросила бы след завершенного смысла на происходящее”.= Э.Ю. Соловьев. ЭКЗИСТЕНЦИАЛbНАЯ СОТЕРИОЛОГИЯ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
Но целиком-то где статья Мамардашвили опубликована?
==============
Последнее время многие исследователи в разных смыслах слова говорят о «зомбировании» населения той или иной страны. Почему сегодня в нашей культуре такое большое внимание привлекает паттерн зомби? Нашла даже целый сайт про зомби. Посмотрела и подумала: все-таки в европейской культуре ожившим мертвецам уделяется больше внимания, чем в русской. И причин этого я тоже не понимаю.
Независимая газета Мераб Мамардашвили "Вена на заре XX века"
20 октября 1991 года
В архиве газеты статьи нет, потому что сами архивы с 1999 года.
Выкладываю тут, а если кто мне подкинет интернетную ссылку, то всегда поставлю с признательностью.
=Я заранее прошу простить меня, если тон, выбранный мною, не совпадет с вашими ощущениями, потому что тон этот сугубо личный; философия - не профессия, а темперамент и способ жизни, и я не могу вам сообщить никакой суммы знаний, а могу только передать нечто совершенно интимное и потому рискованное в смысле понимания.
Есть какие-то опыты человечества, которые отливаются в крупные фигуры, манящие нас своей явной значительностью, таинственностью и каким-то магнетизмом.
Венский или австрийский опыт, безусловно, относится к таковым, и перекресты с этим опытом, в нашей жизни случающиеся, совершенно не зависят от нашей учености, от того, насколько мы знаем всю мировую культуру или имели к ней доступ (доступа мы к ней, как вы знаете, не имели, во всяком случае мое поколение). Я просыпался в одном из самых провинциальных мест черного туннеля, в котором мы находились, где не было никакого просвета. Я имею в виду мою жизнь в Тбилиси.
Но есть тайные пути наших испытаний, тайные пути бытия, которые, неожиданным для нас образом, оказываются созвучны с тем, что обычно мы получаем путем учености, знаний, общения, движений по миру и так далее.
Опыт, который совпал, - это опыт понимания того, насколько человеческая цивилизация хрупкое явление. Ведь она предстает перед нами как нечто чрезвычайно хрупкое и тонкое, подобное покрову из легчайшей ткани, сотканной невидимыми силами, в которых, конечно, участвуем и мы, в зависимости от нашей сосредоточенности и усилия, в зависимости от того, насколько в молодости проснулись в нас гордость и достоинство, совершенно особое достоинство существования, уникального в любом из жизненных проявлений, проснулась страсть чувствовать себя существующим и убеждаться вновь и вновь в неотменимости своего существования.
Вы, наверное, знаете по себе, что есть целый ряд наших же жизненных проявлений, осуществляя которые мы не чувствуем себя живыми или существующими.
Есть прекрасная фраза у Мандельштама... Кстати говоря, у некоторых русских поэтов, наделенных метафизическим чувством, тянулась эта нить связи с опытом начала века и было очень глубокое историософское дыхание. То есть не просто участие в истории - невольное, кстати, а ощущение принадлежности к каким-то глубинным силам и смыслам ее и продолжение этих смыслов. Я имею в виду Пастернака и, прежде всего, Мандельштама, у которого есть прекрасная - не оговорка, конечно, но она выглядит как оговорка в тексте - фраза о том, что высшее честолюбие художника - существовать, пребыть.
Именно этим занималась Вена начала века. Там сплелись нити, которые интересны для нас, потому что они воспроизводятся и в нашем опыте, в нашем отношении к миру и являются составной частью нас в той мере, в какой мы решаемся существовать или быть. То есть жить своей жизнью, а не чужой, умирать своей смертью, а не чужой. Для нас это особенно важно, поскольку мы знаем, что миллионы людей умерли не своей смертью, когда никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя.
Это основной опыт XX века. Из ада никто не возвращается с полными руками, из ада все приходят с пустыми руками.
Шаламов очень хорошо разъяснил нам это, считая, что русская классическая, гуманистическая литература обманывала нас насчет человека, фактически она не предупредила нас об этом.
Но, очевидно, предупредить очень трудно. Ведь предупреждала же нас Вена, только мы не слышали. Возможно потому, что это было очень близко: в действительности историческое время не совпадает с хронологическим. То, что в хронологическом времени растянуто на десятилетия и кажется нам давно прошедшим, на самом деле происходит сейчас, и мы находимся в каком-то смысле в той же исторической точке, в той же точке исторического времени, в которой находились художники, мыслители, публицисты и музыканты Вены.
Но, я повторяю, в этой же точке мы прошли ад, а из ада узнать ничего нельзя. Не случайно существует старый античный символ, символ-запрет оглядываться на тот мир, то есть на ад, выходя из него, если кому-то из смертных, конечно, повезет вернуться из него в жизнь.
Вот эта непередаваемость опыта, невозможность выйти из ада не с пустыми руками символизирована в запрете: нельзя оглядываться, выходя. И эти миллионы, на которых мы даже оглянуться не можем, потому что опыт бессмыслен и несообщаем, это все - что и забыть нельзя, и простить нельзя (простить, конечно, не в простом юридическом смысле этого слова, а в глубоком религиозном или духовном смысле) - эти миллионы зовут нас к какому-то акту осознания самих себя и глубокому преображению всего нашего существа с помощью каких-то сил, которые греки называли «кайросом», благоприятствующим случаем. Имея в виду, что не все достижимо человеческими силами, что где-то, на максимуме напряжения, в них вмешиваются или индуцируются еще какие-то другие силы и случается то, чего человек не мог бы произвести сам.
То, что я сказал, - это опыт и сегодняшнего дня, но одновременно это и опыт начала века, добытый плотью и кровью разных людей в Европе: французов, немцев, англичан, австрийцев. В австрийцах мы можем почувствовать странную вещь - при условии, конечно, что сами заглянем в себя и осознаем тот опыт, который не миновал нас в российском пространстве.
Я сказал, что человеческая культура и цивилизация - очень тонкая, деликатная ткань. Ткется она невидимыми руками и как бы на вулкане, прикрывая какую-то бездну. Тоненький слой над бездной, который может легко прорваться. Опыт, о котором идет речь, именно об этом: как легко рвется ткань, которую ничто не держит: ни внешние силы, ни подчинение человека внешним нормам. Собственно, значение человеческой культуры естественно было бы понимать следующим образом: человек перестает быть животным и становится человеком по мере того, как начинает подчиняться определенным культурным нормам. Так вот - нет же, этого недостаточно, ни нормами этого нельзя достичь, ни следованием традиции. На чем же все это подвешено? Ницше предупреждал Европу: если вы добры потому, что можете силой общественных норм и культуры быть добрыми, то это очень шаткое основание - под этим основанием воют фурии. Если вы думаете, что можно естественным образом продолжать традицию, как если бы она была просто самой жизнью и можно было бы продолжать ее так же, как продолжаешь жизнь, - то это заблуждение.
Можно подумать, что традиция - как твое дыхание: ты дышишь и живешь, чему-то следуешь и тем самым она продолжается. Между тем человеческий опыт кричит о том, что нет этого, что ткань, которая ткется над бездной, иная. Здесь и ткачи другие, и узлы свои она завязывает иначе, ибо бытие - это высшее честолюбие человека - ничем не гарантировано, нет никакого механизма, который единообразно и надежным образом воспроизводил бы или, вернее, производил бы эффект существования, бытия.
Хотя человечество не покидает мысль о возможности изобретения некоего вечного двигателя человеческого счастья и надежного благоденствия. Скажем, марксизм явно был попыткой такого рода изобретения. Однако невозможно изобрести такой механизм, который, будучи однажды налажен и установлен, обеспечил бы своим действием надежность и вечность человеческого счастья.
В бытие мы лишь впадаем, чтобы тут же из него выпасть, так же как мы впадаем в мысль, чтобы выпасть из нее, не имея возможности положить ее в карман, чтобы потом, по мере надобности, вынуть и использовать. Мы можем только заново впасть в прозрение, в мысль или бытие.
Вот об этом учит и это испытала на себе Вена начала века.
Я бы сказал так, что великие австрийцы Витгенштейн, Гуссерль, Фрейд, Музиль, Кафка, Шенберг - можно бесконечно перечислять имена - вернули нам гордое достояние бытия, которое недостойно, если оно само собой разумеется, если оно механически может быть налажено, и достойно и может быть продуктивной гордостью в человеке бытийствующем, если оно не может быть гарантировано полностью и навсегда.Ангелиус Силезский, средневековый поэт и мистик, как-то сказал (и в том, что он сказал, проглядывает глубинное устройство мира, или, как выражаются философы, структура бытия): есть какие-то неуловимые законы бытия, которыми нельзя пренебрегать и незнание которых оборачивается отрицательными последствиями действия этих законов. Есть что-то, что мы в принципе не можем, так же как не можем, например, изобрести вечный двигатель - он невозможен, есть запрет.
И в философии есть ряд истин, которые похожи на этот принцип; из него вытекает очень много интересных и глубоких последствий, которые я не буду здесь излагать, потому что они требуют специального языка и аппарата философии. Буду полагаться на ваши жизненные интуиции.
Так вот, эта неуклонная, непоколебимая структура бытия как целого, которая сплетается в какие-то связности, она диктует человеку считаться с теми ограничениями, которые налагаются на наше мышление, на наши действия, на нашу возможность существования или пребывания в этих связях.
...
=
Там еще много, у меня в ворде-то, в один пост не влезает. Если интересно, выложу с радостью.
И вот кусочек, авторство, которого мне удалось установить:
=
В великолепной статье “Вена на заре XX века”, опубликованной в “Независимой газете” (1991, 20 окт.), он обращается к метафоре ада из книги Евгения Трубецкого “Смысл жизни”: “Ад - это вечная несмерть”. Мучение состоит в том, пишет Мераб, что “ты повторяешь одно и то же, никак не можешь довести что-то до конца, жуешь один и тот же кусок, бежишь и не добегаешь… - вечный бег в аду, наказание тягомотины. Смыслом и сутью наказания в действительности является тут не физическая жестокость, а вот это самое страшное - это вот повторение. Как в вязком кошмарном сне: разыгрывается все время одна и та же история, и так без конца, то есть нет смерти, которая бросила бы след завершенного смысла на происходящее”.= Э.Ю. Соловьев. ЭКЗИСТЕНЦИАЛbНАЯ СОТЕРИОЛОГИЯ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ
Но целиком-то где статья Мамардашвили опубликована?
==============
Последнее время многие исследователи в разных смыслах слова говорят о «зомбировании» населения той или иной страны. Почему сегодня в нашей культуре такое большое внимание привлекает паттерн зомби? Нашла даже целый сайт про зомби. Посмотрела и подумала: все-таки в европейской культуре ожившим мертвецам уделяется больше внимания, чем в русской. И причин этого я тоже не понимаю.