Риголетто вюртембергского разлива
- К чему это, реб Иозеф Зюсс? - повторил Исаак Ландауер. - К чему непременно тридцать слуг?
Вы разве лучше едите, лучше спите, когда у вас тридцать слуг вместо трех?
Я понимаю, что вы держите при себе эту девку, я понимаю,
что вам хочется иметь красивую столовую, мягкую широкую кровать.
Но к чему вам попугай? Зачем еврею попугай? Нахрена козе баян?Пожалуй, пора подводить литертурные итоги года. В стопочке на тумбочке остались сплошь толстые серьезные книги, требующие времени не только на прочтение, но еще и на осмысление, которые, я подозреваю, до конца года я уже не прочитаю. Поэтому книга, которую я сейчас заканчиваю читать, будет завершающей. Куплена была после прочтния Иосифа Флавия того же Феихтвангера, под впечатлением и от восторга. И вот, дождалась своей очереди. В этом году у меня вообще случилось множество открытий в области классической литературы. И Феихтвангер - один из авторов, которого я для себя открыла. Нет, "Безобразную герцогиню" читали все, а вот все остальное... Особый цимес - это яркий, звонкий, хлесткий родной язык писателя. Читать было невозможно приятно. И я не один раз останавливалась и смаковала то или иное выражение, удивившее и обрадовавшее. Книга - вместилище всевозможных восторгов. Тут и история немецкого герцогства, и связи с Венским двором, и иудаизм, и каббала! И во все стороны хочется копнуть поглубже!
Jud Süß - исторический роман Лиона Фойхтвангера, опубликованный в 1925 году и использующий в качестве литературной модели жизнь вюртембергского придворного еврея Йозефа Зюсса Оппенгеймера. Фойхтвангер, сын еврейского владельца фабрики, интересовался вопросами еврейской ассимиляции в Германии. На этом фоне герой романа служит иллюстрацией противоречия между богатством, ведущим к социальному престижу, и мистицизмом каббалистов, оторванным от мира. Он выводит эту проблему из зависимости еврейской жизни от сильных мира сего и демонстрирует ее, используя антиеврейские клише, которые были широко распространены как во время действия романа, так и в 1920-е годы.
"Я хотел проследить путь человека с белой кожей, путь через узкоевропейскую доктрину власти к египетской доктрине воли к бессмертию и к азиатской доктрине нежелания и неделания. Причина, по которой я позволил евреям пойти этим путем, заключалась в том, что развитие белых людей в направлении Азии особенно ясно проявляется в характере и судьбе еврея. Географическое положение страны его происхождения уже дает ему эту смесь Азии и Европы, придает ему западно-восточные черты, определяющие облик того типа, к которому движется развитие."
Действие романа происходит в Вюртемберге XVIII века. Йозеф Зюсс Оппенгеймер, сын еврейской купеческой семьи, становится влиятельным финансовым советником при дворе новоизбранного католического герцога Карла Александра и одновременно вызывает восхищение, страх и презрение общества.
"Семьдесят два города насчитывалось в герцогстве Вюртембергском и четыреста деревень. Зрели хлеба, плоды и лозы. Прекрасным редкостным садом почиталось герцогство в Римской империи. Горожане и крестьяне были веселы, общительны, покорны и сметливы. Они терпеливо сносили правление своих государей. Если государь был хорош, они ликовали; был он плох, значит, такова воля небес, наказание, ниспосланное господом богом. Десять золотых гульденов подати вносил в герцогскую казну каждый вюртембержец - мужчина, женщина, ребенок. Был ли герцог хорош, был ли герцог плох, все равно - случалось ведро, случался дождь, зрели злаки, зрели лозы, благодатная страна раскинулась широко.Но нити тянулись со всех сторон, руки подбирались, глаза зарились, со всех сторон паутина опутывала страну.
В Париже сидел пятнадцатый Людовик со своими министрами. Кусок Вюртемберга, графство Мемпельгард, было окружено его владениями, он только и ждал, как бы его проглотить. В Берлине сидела графиня, строила козни заодно с имперским рыцарством, старалась напоследок выкачать что возможно, во Франкфурте и Xaйдельберге, Исаак Ландауер и Иозеф Зюсс подстерегали случай зажать герцогство в тиски, статс-секретарь папы плел нити, протягивая их из Рима в Вюрцбург к князю-епископу, с целью подчинить страну тиаре, в Вене советники императора наседали на новоявленного католика, наследного принца и имперского фельдмаршала, вымогая новые договоры, связующие Штутгарт с Веной, в Регенсбурге старый князь Турн и Таксис жадно поглядывал на герцогство, а в Белграде фельдмаршал Карл-Александр и Ремхинген, его друг и генерал, строили обширные планы. Все они сидели в ожидании вокруг Вюртемберга, подозрительно косились друг на друга, набрасывали свои огромные безмолвные тени на страну. Случалось ведро, случался дождь. Зрели злаки, плоды, лозы. Широко раскинулась благодатная страна."
С одной стороны, он сочувствует интригам и эксцессам деспотичного правителя, с другой - делает все возможное, чтобы оградить собственную дочь Наэми от происходящего при штутгартском дворе. Поэтому он с рождения поместил ее к своему дяде, раввину и каббалисту Габриэлю, в отдаленный скит в уединении леса, где она проводит свою юность за чтением Песни Песней. Однако однажды во время охоты в окрестностях Хирсау прелат Вайсензее, чья дочь Магдалена Сибилла стала любовницей Карла при посредничестве Оппенгеймера, из чувства мести к Зюссу наводит герцога на след девушки. Наэми ускользает от его похотливых преследований и, спасаясь бегством, падает замертво с крыши дома.
Для Зюсса смерть дочери означала разрыв жизненных планов: внешне спокойно перенеся трагедию, он как бы предложил руку примирения герцогу, который втайне чувствовал себя виноватым, но тайно работал над его гибелью: Он просит Карла Александра выдать ему легитимную грамоту на все его действия и одновременно раскрывает парламенту и сословиям планы переворота: герцог-католик при поддержке вюрцбургского князя-епископа хотел использовать свой давний конфликт с сословиями и установить католическую военную автократию. Когда Карл Александр узнал о неудавшемся свержении, он умер от тромба. Оппенгеймера арестовывают и отдают под суд. Еще до своего предательства он ожидал, что будет наказан как козел отпущения за политику герцога. Он помнит о духовном наследии своих предков и, потеряв покровителя, смиряется с тем, что теперь народный гнев будет направлен против него. Он отказывается спасать свою жизнь, исповедуя христианскую веру, и сознательно празднует «безвольный уход из жизни». После подписания смертного приговора новый регент Карл Рудольф заметил: «Это редкий случай, когда еврей расплачивается за христианские злодеяния».
Aвтор свободно выстраивает историю в деталях, обобщает или смещает события. Например, он связывает встречу Оппенгеймера и фельдмаршала Карла Александра в Вильдбаде в 1732 году с разводом герцога Эберхарда Людвига со своей второй женой Кристиной Вильгельминой фон Гревениц и женитьбой Карла Александра на Марии Августе фон Турн-унд-Таксис. Их первый сын Карл Ойген рождается в романе после разрушения замка Штеттенфельс, которое можно отнести к 1735 году. В истории брак герцога состоялся в 1727 г., а рождение наследного принца последовало в 1728 г. К моменту знакомства с Оппенгеймером у супругов уже было четверо сыновей. Исторические рамки романа простираются от 1732 года, последнего периода правления герцога Эберхарда Людвига и напряженных отношений с двумя его женами - Иоганной Элизабет фон Баден-Дурлах и Кристиной Вильгельминой Фридерике фон Гревениц, до казни Оппенгеймера в 1738 году, и сосредоточены на попытках герцога Карла Александра лишить сословия власти, создать абсолютистское правительство с пышным двором и финансировать его с помощью Оппенгеймера. Многие персонажи романа - исторические личности, но в некоторых из них Фойхтвангер смешивает историю и вымысел. В романе пиетистская магдалина Сибилла Вайсензее влюблена в Оппенгеймера, становится любовницей принца благодаря его обману, а затем выходит замуж за советника экспедиции Иммануила Ригера. В действительности она вышла замуж за Ригера в 1723 году в возрасте 15 лет, и ее роль любовницы не подтверждена историческими документами. В романе тело Оппенгеймера тайно снимают с виселицы и хоронят в Фюрте по еврейскому обряду. В истории разлагающееся тело было выставлено в красной клетке в Штутгарте на шесть лет, а затем захоронено.
В произведении развивается богато детализированная эпическая вселенная вокруг реального сюжета с множеством персонажей, сюжетных линий и мест действия, как это знакомо по лучшим произведениям Томаса Манна или Льва Толстого. Даже самые незначительные из множества второстепенных персонажей, с их биографиями и социальными отношениями, выходят за рамки произведения, подчеркивая разнообразие взаимозависимостей в этом мире и легко давая главного героя для собственного романа. В качестве примера можно привести юную мистичку Беату Штурмин, одержимую идеей сражения с дьяволом, или интригана вюрцбургского тайного советника Фихтеля, который стремится извлечь для своего князя-архиепископа материальную выгоду из всех трений в соседнем Вюртемберге.
Временами экспрессивный язык романа - резкие, напряженные предложения, бурные серии слов, подчеркивающие виталистический, непроизвольный, внутренний монолог - по-разному комментировался литературными критиками: «закрытое, зрелое произведение искусства» (Штернбург); «безвкусица» (Клаус Харппрехт). Марсель Райх-Раницки обнаружил в языке Фойхтвангера нечто «пронзительное», «временами настойчивое и в то же время навязчивое». Эберхард Хильшер отметил, что он «лишь изредка находит мастерские формы выражения и дикцию, обладающую эстетической привлекательностью». Вдали от центра сюжета Фойхтвангер рисует многогранную, но отчасти клишированную картину немецкого еврейства эпохи Просвещения.
«Вот такова эта молодежь, - думал Исаак Ландауер, уйдя от Зюсса. - Они скатываются все ниже и ниже, чуть не до уровня гоев. Они хотят шума, блеска, расшитых кафтанов. Они ищут себе признания у других. Тонкое затаенное торжество в лапсердаке, при пейсах, непонятно им, этим пошлякам».
А Зюсс язвил про себя: «Вот уж трус! Вечно прятаться. На что же власть, если не выставлять ее напоказ? Глупые, недостойные, отжившие свой век предрассудки. Только бы не обратить на себя внимание христиан. Только бы укрыться в тень. А я хочу стоять на ярком свету и всем прямо смотреть в глаза». Глава называется: Народ... Но о народе здесь сказано лиш то, что он скупал эстампы с картины, где герцог штурмует бастионы...
Еврейские персонажи романа находятся между бедностью и экономическим прогрессом, между коллективным бессилием и индивидуальной экономической мощью, между сознательным выделением себя из гоев и ассимиляцией и даже принятием христианской религии. Зюсс, получивший деньги и власть благодаря своей деловой хватке, стремится к тому, чтобы христиане признали его равным себе, но, в отличие от своего брата, барона Тауффенбергера, не хочет отказываться от своей иудейской веры. Ландауэр, еще один богатый и влиятельный придворный из курфюршества Пфальц, провокационно подчеркивает свою еврейскую принадлежность одеждой и внешним видом. Он стремится к власти, а не к ее внешним признакам и признанию христианским обществом. Дядя Зюсса, каббалист рабби Габриэль, даже выбирает путь радикального отречения от мира. Главный герой изображен негативно. На протяжении значительной части романа Юд Зюсс изображается расчетливым, беспринципным и одержимым жаждой власти. Описание других евреев «скорее подчеркивает странное и загадочное, пытается охарактеризовать евреев, а не опорочить их». Насколько Фейхтвангер сохранял привязанность к антиеврейским клише и передавал их или считал, что может продуктивно использовать их в литературе, в литературоведении однозначного ответа нет.
Личные отношения в романе в значительной степени являются выдумкой Фойхтвангера или его интерпретацией истории. Это касается дочери Оппенгеймера, Наэми, выросшей в уединении в лесу, и ее связи с заговором Магдалины Сибиллы Вайсензее и любовными похождениями герцога. Автор выстраивает цепочку мести и тем самым мотивирует предательство Оппенгеймера по отношению к плану свержения и его собственное социальное падение. Однако источники не раскрывают характер личных отношений между герцогом и его финансовым советником. Хотя в романе Фейхтвангера Оппенгеймер является spiritus rector, в реальности все могло быть наоборот.
"Она наслаждалась книгами, которые дядя читал вместе с ней. Это были по большей части древнееврейские книги, а среди них загадочные, таинственные книги Каббалы. Она не вдумывалась в них, она их видела. Каббалистическое древо, небесный человек были для нее зримы и осязаемы. Буквы-числа, составляющие имя божие, двигались в священной пляске, пестря переливчатыми значками, многообразные фигуры священной науки непрерывно шевелились, треугольники карабкались вверх, квадраты ползли вниз, пятиконечная звезда перелетала с вершины на вершину. А семи - и девятиугольники вытягивали свои острые углы, одного грозили проколоть, другого ласкали своем прикосновением. И все сплеталось в многоликом стройном танце. Дядя учил: в каждом стихе, в каждом слове, в каждой букве писания заключен сокровенный смысл. Он открывается тебе, когда ты сравниваешь эти слова с другими местами писания, когда ты преобразуешь числовое выражение букв. Взгляни, вот бумага и на ней - немножко черной краски. А между тем она живее любого живого человека, она - уста, говорящие для вечности. Разве это не чудо из чудес? Много тысячелетий тому назад кто-то продумал, прочувствовал эти слова. Мертвы уста, впервые произнесшие их, мертв мозг, впервые подумавший их. Но рукой своей человек написал их, и пока он их писал, дух божий вселился в них, и ныне ты через многие тысячелетия так же продумываешь и постигаешь их. В том, что написано, присутствует бог. Буквам даны жизнь и движение, буква переходит в число, число в звук, на веки вечные. То, что написал человек, отделяется от него и живет далее собственной жизнью и становится внятным всякому другому. Но лишь посвященный ощущает бога во всем, что написано."
Jud Süß - это литературная интерпретация философского вопроса о том, что лучше - активное действие или пассивное наблюдение за реальностью, взгляд на мир и положение человека в нем, ориентированный на индийскую философию. Типично для исторического романа Фойхтвангера, он использует историю, чтобы наложить руку на раны современности. То, что центральный персонаж - еврей, вторично, хотя и немаловажно: автор изначально намеревался написать ключевой роман о трагической фигуре еврейского политика Вальтера Ратенау, но в итоге остановился на историческом сюжете, «потому что линии горы лучше различимы на расстоянии, чем в горах». Для автора - особенно как для еврея - Оппенгеймер был метафорой современного человека на пороге между Западом и Востоком. «(Я) видел в нем аллегорию пути, по которому идет все наше развитие, пути от Европы к Азии, от Ницше к Будде, от Ветхого Завета к Новому" Фейхтвангер не мог предвидеть, по какому пути пойдет этот современный человек несколько лет спустя.
"Франкфуртские евреи дивились и волновались, они шушукались, покачивая головой, прищелкивали языком от изумления и умиления, вздевали красноречивые руки; Ай, вот вам и Иозеф Зюсс Оппенгеймер! Ай, вот он, вюртембергский придворный фактор и тайный советник по финансам! Ай, как он далеко пошел! Отец у него был актер, мать певица, правда - красавица, правда - франтиха, но особа легкомысленная, не большая честь для еврейства; дед его, реб Зельмеле, да будет благословенна память праведника, был честный человек, кантор, благочестивый, уважаемый человек, но все-таки человек маленький, бедный. А посмотрите-ка на Иозефа Зюсса, какой он знатный, блестящий, могущественный, куда важнее своего брата, дармштадтского выкреста, который крестился, чтобы стать бароном. Ай, как явно отличил его господь! Хоть он и еврей, а гои срывают шапки перед ним и кланяются ему до земли, и стоит ему свистнуть, как сейчас же сбегаются советники и министры, словно он сам герцог.
Зюсс упивался всеобщим восхищением. Он сделал такое крупное пожертвование на нужды синагоги и на бедных, что все диву дались. К нему пришли попечитель общины и раввин, рабби Якоб Иошуа Фальк, невысокий, строгий, сосредоточенный человечек с морщинистым, испещренным вздутыми жилами лбом и запавшими глазами; оба выразили благодарность, а на прощание раввин благословил его.
Герцога он всецело держал в своей власти. Карл-Александр чувствовал себя связанным таинственными узами с этим человеком, который первым уверовал в его счастье и этой утлой ладье доверил всю свою жизнь, а теперь словно волшебными чарами сметал с его пути все преграды, непреодолимые для него самого и для его советников. В искреннем восхищении, с примесью суеверного ужаса, смотрел он, как еврей из ничего добывает все, что от него требовали: деньги, женщин, солдат. И он слепо следовал всякому совету своего финанцдиректора.
Ради него, ради того, что он явился на свет, ради дня его рождения зажжены эти огни, пышно убраны столы и покои и съехались на пир прекрасные дамы и знатные кавалеры. Высоко поднялся он, ни один еврей в Германии никогда не достигал такой высоты и блеска, как он. А поднимется он еще выше. Просьба о возведении его в дворянское достоинство уже находится на пути в Вену, ко двору императора; титул ему обеспечен - Карл-Александр с каждым днем все больше в долгу перед ним и обязан исхлопотать ему дворянство. А сам он не такой дурак, как Исаак Ландауер, он не ходит в долгополом кафтане и с пейсами; но и не собирается последовать примеру брата и таким дешевым способом, как перемена веры, добиться чинов и положения. Лишь благодаря своему таланту, благодаря своей счастливой звезде и таланту достигнет он самой вершины. Он вовремя сделал ставку на герцога, когда тот был еще мал и ничтожен. Неужели же не поднимется он и на те немногие ступени, которые ему осталось одолеть? Он будет, как был, евреем и все же будет - и в этом его торжество - дворянином и первым министром и займет подобающее ему место в герцогстве вполне официально на глазах у всего света."
Сюжет романа основан на истории Вюртемберга времен абсолютизма, которую можно рассматривать как репрезентативную для других немецких княжеств. Однако конфликт между католическим правителем и протестантскими сословиями более специфичен для этого государства. Становится ясно, что помимо большой политики историческое измерение имеет и повседневная жизнь: в книге читатель сталкивается с разветвленной государственной службой с ее интригами и мелкими делишками, со свиноглазым мастером-кондитером, который в интимной компании за столом завсегдатаев рассказывает о скандальных историях верхних десяти тысяч, «великой инфляции» или «многочисленных суматохах в стране».
.
В романе государственный переворот, предотвращенный предательством Оппенгеймера, приводит к смерти герцога. В реальности все было, по-видимому, наоборот. Как следует из писем, найденных только после ареста генерала фон Ремшингена, которому было поручено лишить власти сословие, военные действия находились на стадии планирования, но не были продолжены из-за смерти герцога
"В городах, на побережье Средиземного моря и Атлантического океана, жили евреи вольно и богато. Они сосредоточили в своих руках обмен товарами между Востоком и Западом. Они простирали свою власть за океан. Они помогали снаряжать первые корабли в Вест-Индию. Они наладили торговлю с Южной и Центральной Америкой. Открыли путь в Бразилию. Положили начало сахарной промышленности в Западном полушарии. Заложили основу для развития Нью-Йорка. Но в Германии жили они безрадостно и скудно. В четырнадцатом столетии более чем в трехстах пятидесяти общинах они были почти поголовно перебиты, потоплены, сожжены, колесованы, повешены, заживо погребены. Большинство из оставшихся в живых перекочевало в Польшу. С той поры в Римской империи их оставалось немного. На шестьсот немцев насчитывался один еврей. Жили они тесно, скудно, беспросветно, терпя всякие измывательства от народа и властей, беззащитные перед произволом. Им был закрыт доступ к ремеслам и свободным профессиям, притеснения чиновников толкали их на извилистый и запретный путь торгашества и ростовщичества. Их ограничивали в покупке съестных припасов, не позволяли стричь бороду, вынуждали носить смешную, унизительную одежду. Загоняли их в тесные пространства, загораживали и наглухо запирали на ночь ворота их гетто, сторожили все входы и выходы. Жили они в неимоверной скученности; они размножались, но отведенное им пространство не расширялось. Не имея права раздаваться вширь, они громоздились вверх, надстраивая этаж на этаж. Улички их становились все уже, мрачней, извилистей. Нигде ни деревца, ни травки, ни цветочка; они прозябали, заслоняя друг другу свет, без солнца, без воздуха, в невылазной, распространяющей заразу грязи. Они были отрезаны от плодоносной земли, от неба, от зелени. Свежий ветер застревал в их унылых вонючих уличках, высокие, напоминающие коробки дома закрывали вид на бегущие облака, на небесную высь. Мужчины их ходили согбенные, их прекрасные женщины рано увядали, из десяти рожденных ими детей семеро умирали. Они были подобны мертвой застойной воде, отгороженные плотиной от бурного потока жизни, от языка, искусства, духовных интересов остальных людей. Они жили в удушающей тесноте, в нездоровой близости, каждый знал тайну каждого, среди вечных сплетен и недоверия терлись они, вынужденные паралитики, друг о друга, до крови раздирали друг друга, один другому враг, один связанный с другим, ибо ничтожнейший промах и незадача одного могли стать несчастьем для всех.
Однако со свойственным им чутьем ко всему новому, к завтрашнему дню они учуяли иные веяния во внешнем мире, замену власти рождения и знатности властью денег. Они познали одно: от ненадежности, от бесправия, от превратностей судьбы есть единственный щит, посреди колеблющейся, уплывающей из-под ног почвы единственная твердыня: деньги. Еврея с деньгами сторожа не задержат у ворот гетто, еврей с деньгами не воняет, никакой чиновник не напялит ему на голову смешной остроконечный колпак. Государи и власть имущие нуждались в нем, без него они не могли воевать и править; благодаря графине Гревениц и швабским герцогам оперились и стали большими людьми Исаак Ландауер и Иозеф Зюсс, под эгидой бранденбургского курфюрста процветали Липман, Гомперц и Соломон Элиас, а при дворе императора - банкиры Оппенгеймеры.
Но вся толща угнетенных, бесправных, и могущественные единицы, горделивые евреи Леванта и больших приморских городов, державшие в руках торговые пути Европы и Нового Света и у себя в конторах вершившие дела мира и войны, и нищие, захирелые, пришибленные, смешные евреи немецкого гетто, евреи - лейб-медики и министры калифа, шаха персидского, марокканского султана, пребывающие в великой славе и блеске, и втоптанная в грязь вшивая чернь еврейских местечек в Польше, банкиры императора и владетельных князей, которые внушают трепет и ненависть, и еврей-разносчик, которого травят собаками, преследуют гнусными издевательствами уличные мальчишки и полицейские, - все, все они были связаны одним твердым затаенным знанием. Многие не осмысливали его, немногие могли бы выразить его словами, некоторые, быть может, отреклись бы от него. Но у всех в крови, в тайниках души жило оно: глубокое, затаенное, твердое сознание бессмыслицы, непостоянства и тщеты власти. Столько веков ютились они, убогие и жалкие, среди народов земли, раздробленные на мельчайшие, до смешного ничтожные атомы. Они познали, что сила и смысл не в том, чтобы властвовать и быть подвластными. Разве не крушат друг друга всесильные гиганты? Они же, бессильные, дали миру свой облик.
С давних времен расселились они в стране. Их бесконечное множество раз обвиняли в убийстве, в отравлении колодцев, оскорблении святынь, а пуще всего в несносном зловредном лихоимстве. Их бесконечное множество раз избивали, а все их иски объявляли недействительными и в Кальве, и в Вейле-городе, и в Булахе, Тюбингене, Кирхгейме, Горбе, Нагольде, Эрингене, Каннштате, Штутгарте. Но бесконечное множество раз их призывали вновь. Один из императорских приказов гласил: повсюду в империи надлежит отнимать у них имущество, а также и жизнь, истребляя их всех, за исключением малого числа, кое оставить в живых, дабы сохранилась память о них. В другой раз в резолюции консистории указывалось, что у христиан, после дьявола, нет злее врагов, нежели евреи. В соглашении между германским государем и Ульрихом Многолюбимым были оговорены строжайшие меры, во внимание к разнообразным жалобам на евреев, кои, по свойственному им жестокосердию, лихоимством своим бессовестно и несносно угнетают имперских подданных, как лиц духовного звания, так и мирян, и в других делах держат себя так грубо и непотребно, что отсюда проистекают рознь, войны и несогласия. А в завещании графа Эбергарда Бородатого евреи именовались отверженными и мерзкими творениями, враждебными всемогущему богу, природе и христианскому духу, гложущими червями, пагубными и несносными для простолюдина и подданного, а посему, во славу господа всемогущего и всеобщего блага ради, им строго и решительно воспрещалось пребывание в стране."
И вся книга пронизана мистикой каббалы и священной книги.
"И учение это о суетности и ничтожестве власти знали великие и малые среди евреев, знали вольные и обремененные, дальние и ближние. Не в ясных словах, не в осязаемых понятиях, но всей кровью и духом. Именно оно, затаенное знание, нежданно запечатлевало на их губах ту загадочную, кроткую, снисходительную улыбку, что вдвойне бесила их врагов, потому что они толковали ее как сокрушительную дерзость и потому что все их пытки, все измывательства не имели власти над ней. Именно оно, затаенное знание, сливало евреев воедино. Ибо в нем, в затаенном знании была суть Книги.
Да, Книги, их Книги. У них не было ни государства, объединяющего их, ни страны, ни земли, ни короля, ни общего жизненного уклада. И если они все же были слиты воедино, крепче слиты, чем все другие народы мира, то спаяла их Книга. Евреи темные, светлые, черные, смуглые, большие и малые, блистательные и убогие, нечестивые и набожные, безразлично, просидевшие ли и прогрезившие всю жизнь взаперти, или пестрым, золотым вихрем гордо проносящиеся над миром: все глубоко в душе таили речения Книги. Многолик мир, но все в нем суета и томление духа, един же велик бог Израиля, предвечный, всевидящий Иегова. Порою жизнь заслоняла то слово, но оно гнездилось в каждом из них, и в часы, когда они держали ответ перед собой, и когда жизнь их достигала зенита, оно было с ними, и когда они умирали, оно было с ними, и током, соединяющим их, было то слово. Молитвенными ремнями привязывали они его ко лбу и к груди, они укрепляли его на своих дверях, с ним на устах они начинали день и с ним кончали; первым, чему учили младенца, было Слово, и с последним хрипом выдыхал умирающий Слово. Из Слова черпали они силу сносить тяготы своего скорбного пути. С бледной, затаенной улыбкой созерцали они власть Эдома, неистовства его и тщету его суетных стремлений. Все было преходяще; единым сущим оставалось Слово. Сквозь два тысячелетия пронесли они с собой Книгу. Она была им народом, государством, родиной, наследием и владением. Они передали ее всем народам, и все народы склонились перед ней. Но лишь им, им одним, дано было по праву владеть ею, исповедовать и хранить ее. Шестьсот сорок семь тысяч триста девятнадцать букв насчитывала Книга. И каждая буква была исчислена и изучена, проверена и взвешена. Каждая буква была оплачена кровью, тысячи людей пошли на муки и смерть за каждую букву. И Книга стала их собственностью. У себя в молельнях, в дни величайшего своего праздника, все они - и горделивые, свершающие свой путь во славе, и ничтожные, гонимые, приниженные, все, как один, утверждали и возглашали: ничего нет у нас, кроме Книги. А рабби Габриель читал в писаниях учителя Исаака Лурия Ашкинази, каббалиста: «Бывает так, что в теле человеческом не одна душа должна свершать новое земное странствие, а две души и даже более соединяются с этим телом для нового странствия. Цель такого слияния в их взаимной поддержке для искупления вины, за которую осуждены они свершать новое странствие».
Click to viewИцха́к Лу́рия (Рабби Ицха́к бен Шломо Ашкена́зи Лу́рия, ивр. רַבּי יִצְחַק לוּרְיָא; 1534 (5294), Иерусалим, Османская империя - 25 июля 1572 (5 ава 5332), Цфат, Османская империя) - еврейский богослов, раввин, мистик, известный под нотариконом Ари (אֲרִי). Создал одно из основных течений мистического учения каббалы - школу лурианской каббалы. Лоуренс Файн обращает внимание на то, что относительно каббалиста использовались имена Рабби Ицхак Ашкенази или Ицхак Ашкенази Лурия, а акроним АРИ произошёл от начальных звуков слов на иврите ha-elohi Rabbi Yitshak, не употреблялся при его жизни и не встречается в ранних источниках. Родился в Иерусалиме в 1534 году. Отец - Соломон Лурия Ашкенази , ашкеназ из Германии или Польши; возможно, принадлежал к известному с XIV века семейству Лурия; вероятно, приехал из белорусского Бреста. Имя матери не дошло до наших дней, известно только, что она происходила из сефардов.
"Неподалеку от Xaйльбронна, посреди виноградников уютно расположился замок Штетенфельз. Проживал в нем граф Иоганн-Альбрехт Фуггер, питомец иезуитов, ревностный католик, друг вюрцбургского князя-епископа. Замок входил в число поместий Швабского имперского рыцарства, и граф владел им, а также имением Группенбах и селеньем у подножья замка, как ленник герцога Вюртембергского. Еще при Эбергарде-Людвиге настойчивый вельможа многократно испрашивал разрешения отправлять у себя в замке католическую службу. Его просьбу всякий раз отклоняли. Теперь же, при герцоге-католике, он преспокойно приютил у себя в замке капуцинов и принялся строить на ближней горе обширный монастырь с церковью. Князь-епископ Вюрцбургский оказывал ему поддержку, при всех католических дворах собирали пожертвования в пользу его затеи, он снискал себе громкую славу, как деятельный и отважный поборник святой церкви. Задумчиво перелистывал Гарпрехт хроники, исторические работы Габельковера, Магнуса Гессенталера, Иоганна-Ульриха Прегицера, приказы, рескрипты, решения ландтагов, которые грудами лежали перед ним. Там можно было прочесть, как в стране обращались с евреями до сих пор, там были постановления швабских герцогов и парламентов касательно евреев, там была вся история швабских евреев и их прав."
Распространенное утверждение о том, что Вейт Харлан и его сценаристы использовали произведение Фойхтвангера в 1940 году в качестве шаблона для антисемитского фильма Jud Süß, несостоятельно. Читал ли Йозеф Геббельс, министр пропаганды и главный цензор фильмов, роман Фойхтвангера, не может быть доказано историческими источниками. Изучив сохранившиеся версии сценария, исследователи сегодня предполагают, что литературной основой фильма, который несколько раз подвергался серьезной переработке, стала одноименная новелла Вильгельма Гауфа. В первом рекламном буклете продюсерской компании «Терра» фильм анонсировался как «Крупный фильм: Jud Süß по мотивам новеллы Вильгельма Гауфа». На протяжении всей своей жизни режиссер Харлан отрицал, что знаком с версией Фойхтвангера. В связи с юридическими спорами с вдовой Фойхтвангера Мартой по поводу авторских прав Харлан написал в письме в UfA-Film GmbH от 27 ноября 1961 года, что не знаком с романом. Он еще раз подтвердил это в своей автобиографии 1966 года, ссылаясь в качестве источников не на Гауфа и Фойхтвангера, а на Meyersche Konversationslexikon, трактаты по истории права и - после ссылки Геббельса - антиеврейский памфлет Мартина Лютера «Von den Jüden und ihren Lügen» от 1543 года. То, что Фейхтвангер решил, что фильм основан на его романе, объясняется еще и тем, что некоторые из актеров уже играли на сцене в одноименной пьесе. Отсюда его гнев, когда в 1941 году он обратился к актерам с открытым письмом: «Вы, господа, превратили мой роман „Jud Süß“, добавив немного „Тоски“, в дикий антисемитский клеветнический фильм в духе Штрейхера и его „Штюрмера“».
Книга - удивительная. Волнующая и зовущая, задающая вопросы и не дающая ответов. Обещающая и манящая. Заставляющая прежде всего думать. Хожу под впечатлением и перевариваю. Рекомендую очень.