Его звали Роберт
Дождливое московское воскресенье располагало к тому, чтобы разобрать очередную часть семейного архива, достав из кладовой маленький темно-синий чемоданчик, который, кажется, сделан из картона и хранится у нас с довоенных времен. Наверняка, как и все чемоданы, изначально он предназначался для транспортировки личных вещей, но волею судьбы его участью стало сохранение писем.
По сути, письма тоже относятся к личным вещам, однако, в отличие от платьев и юбок, хранящиеся в них мысли и чувства не изнашиваются и не выходят из моды.
В воскресный день я устроилась на балконе (пока не было дождя) и достала из чемоданчика небольшую стопку писем, отправителем которых был некий Роберт. Все они адресованы моей бабушке Ольге Николаевне, и пропитаны нежностью, уважением и трепетом.
От каждой строчки веет такими глубокими чувствами, что я не представляю, как бабуля отвечала на эти послания - она не была мастером эпистолярного жанра. Есть основания полагать, что она отделывалась телеграммами и открытками, а развернутым текстом отвечала лишь на каждое десятое письмо.
Правда, и некоторые телеграммы иногда упирались в закрытую дверь.
Я намеренно не называю фамилию и отчество Роберта, и позднее объясню, почему.
Судя по почтовым штемпелям, переписка (и отношения) продолжались более двадцати лет, с начала 1960-х годов.
Помимо писем, в чемоданчике лежит и несколько поздравительных открыток. В советские годы романтизм и очередная годовщина революции не противоречили друг другу.
Самое позднее отправление датировано декабрем 1985 года, и оно стало одним из последних, прочитанных ею. Через несколько дней у бабули случился инсульт.
Из больницы мы выписали ее по другому адресу, а 3 августа 1986 года она умерла…
Роберт об этом не знал и наверняка продолжал писать ей и дальше на Большую Филевскую улицу, но все письма оставались не полученными и не прочитанными, и мы об их существовании не догадывались.
По косвенным признакам можно с уверенностью сделать вывод о том, что в чемоданчике хранится лишь малая толика его писем. Где основная часть, я не знаю, но, вероятнее всего, эти письма просто не сохранялись.
Итак, его звали Роберт.
О его существовании я знала и в детстве, но сведения, которыми я располагала, были фрагментарны и, по сути, меня не интересовали.
Встречи с Робертом были не частыми, но общение не держалось в тайне. На момент знакомства бабуля несколько лет была вдовой, то есть женщиной, не связанной брачными обязательствами. Да и Роберт не скрывал ее от своих близких, и в письмах постоянно передавал ей приветы от отца и матери.
В моем неокрепшем сознании он числился чем-то средним между другом и поклонником, но тогда все мужчины мне казались такими.
Бабуля упоминала, что он армянин, младше ее, живет в Тбилиси и имеет какое-то отношение к музыке. Не исключено, что она даже рассказывала, какое именно, но я со свойственным подросткам безразличием пропускала все мимо ушей.
В нескольких письмах Роберт упоминает телефонные разговоры, которые, судя по текстам, были частыми. Учитывая, что в те годы единственным способом быстрой связи между Тбилиси и Москвой был «межгород», регулярное общение обходилось недешево.
Все, что пишет Роберт, обнаруживает эмоционального, мудрого и исключительно порядочного человека. В его словах много личного, но нет ничего, что было бы слишком откровенным для листка бумаги.
Кроме нежных чувств, которые он на протяжении многих лет испытывал к моей бабуле и которыми полны его послания (что вполне естественно), Роберт вскользь упоминает и работу.
Перечитав письма, я узнала, что он преподавал и часто ездил с проверками. Одну из них, по северным районам Грузии в начале сентября 1966 года, он описывает наиболее ярко. Из-за этой поездки ему пришлось отказаться от посещения декады армянской музыки, которая начиналась 3 сентября.
В командировке он был неприятно поражен поведением, продемонстрированным руководством проверяемого учреждения.
«Разницы между гостеприимством и варварством никакой нет. Мы поехали с проверкой и, как обычно в таких случаях бывает, господствовали подхалимство и угодничество, которые очень угнетающе действовали на меня. Я считаю, это подло и низко докатиться до такого положения. Основным звеном подхалимства является дикое гостеприимство. Честно говоря, там даже нечего было проверять, так как никакой работы не ведется, и местные «педагоги» - случайные люди в музыке. Они хотели, чтобы мы с вечера до утра высиживали за «гостеприимным» столом, пока они не напьются до одурения, и в таком духе продолжалось 8 суток, после чего я срочно выехал в Дилижан, в Дом творчества, где проходила встреча с датскими композиторами».
Случалось, что письма пропадали в пути (или бабуля делала вид, что пропадали), так как иногда Роберт пересказывает «краткое содержание предыдущих писем, которые, кажется, потерялись».
На телеграммы она тоже отвечала не слишком усердно, о чем можно сделать вывод из его нежного упрека «кстати, ты даже не ответила на мою телеграмму», вслед за которым тут же следует оправдание.
Вообще, как и в большинстве отношений, когда один любит, а другой позволяет себя любить, в отношениях с Робертом моя дорогая Ольга Николаевна была принимающей стороной, но я уверена, что от своей влюбленности Роберт получал не меньше эмоций, чем дарил.
Начитавшись писем, я решила узнать, кем он все-таки был.
И теперь я знаю.
То, как его характеризуют общедоступные источники, перекликается с тем впечатлением, которое у меня сложилось из писем.
И про энциклопедические знания, и про высокую нравственность, и про энергию, и про авторитет - все верно.
Действительно, Роберт оказался известным хормейстером, исследователем классической и народной армянской музыки. Он был младше бабули на 10 лет, пережил ее на два десятилетия и скончался в возрасте 82 лет.
Свое последнее письмо, датированное декабрем 1985 года, он завершил словами: «Работаю. Наверно, выйду на пенсию. Все надоело».
Я знаю, что Роберт взял себя в руки и трудился еще много лет.
Помнил ли он мою бабулю? Конечно, помнил.
Я не называю его фамилию, чтобы не вторгаться в личные границы человека, который, безусловно, знал обо мне, но не предполагал, что когда-нибудь я прочитаю его письма.
Я рада, что в жизни моей любимой бабули присутствовал такой человек. И рада, что в его жизни были такие светлые отношения.
Все изменилось с тех пор. И проспект Плеханова, где он жил, стал проспектом Давида Агмашенебели, и Грузия - независимым государством.
Все изменилось…
Его звали Роберт.
По сути, письма тоже относятся к личным вещам, однако, в отличие от платьев и юбок, хранящиеся в них мысли и чувства не изнашиваются и не выходят из моды.
В воскресный день я устроилась на балконе (пока не было дождя) и достала из чемоданчика небольшую стопку писем, отправителем которых был некий Роберт. Все они адресованы моей бабушке Ольге Николаевне, и пропитаны нежностью, уважением и трепетом.
От каждой строчки веет такими глубокими чувствами, что я не представляю, как бабуля отвечала на эти послания - она не была мастером эпистолярного жанра. Есть основания полагать, что она отделывалась телеграммами и открытками, а развернутым текстом отвечала лишь на каждое десятое письмо.
Правда, и некоторые телеграммы иногда упирались в закрытую дверь.
Я намеренно не называю фамилию и отчество Роберта, и позднее объясню, почему.
Судя по почтовым штемпелям, переписка (и отношения) продолжались более двадцати лет, с начала 1960-х годов.
Помимо писем, в чемоданчике лежит и несколько поздравительных открыток. В советские годы романтизм и очередная годовщина революции не противоречили друг другу.
Самое позднее отправление датировано декабрем 1985 года, и оно стало одним из последних, прочитанных ею. Через несколько дней у бабули случился инсульт.
Из больницы мы выписали ее по другому адресу, а 3 августа 1986 года она умерла…
Роберт об этом не знал и наверняка продолжал писать ей и дальше на Большую Филевскую улицу, но все письма оставались не полученными и не прочитанными, и мы об их существовании не догадывались.
По косвенным признакам можно с уверенностью сделать вывод о том, что в чемоданчике хранится лишь малая толика его писем. Где основная часть, я не знаю, но, вероятнее всего, эти письма просто не сохранялись.
Итак, его звали Роберт.
О его существовании я знала и в детстве, но сведения, которыми я располагала, были фрагментарны и, по сути, меня не интересовали.
Встречи с Робертом были не частыми, но общение не держалось в тайне. На момент знакомства бабуля несколько лет была вдовой, то есть женщиной, не связанной брачными обязательствами. Да и Роберт не скрывал ее от своих близких, и в письмах постоянно передавал ей приветы от отца и матери.
В моем неокрепшем сознании он числился чем-то средним между другом и поклонником, но тогда все мужчины мне казались такими.
Бабуля упоминала, что он армянин, младше ее, живет в Тбилиси и имеет какое-то отношение к музыке. Не исключено, что она даже рассказывала, какое именно, но я со свойственным подросткам безразличием пропускала все мимо ушей.
В нескольких письмах Роберт упоминает телефонные разговоры, которые, судя по текстам, были частыми. Учитывая, что в те годы единственным способом быстрой связи между Тбилиси и Москвой был «межгород», регулярное общение обходилось недешево.
Все, что пишет Роберт, обнаруживает эмоционального, мудрого и исключительно порядочного человека. В его словах много личного, но нет ничего, что было бы слишком откровенным для листка бумаги.
Кроме нежных чувств, которые он на протяжении многих лет испытывал к моей бабуле и которыми полны его послания (что вполне естественно), Роберт вскользь упоминает и работу.
Перечитав письма, я узнала, что он преподавал и часто ездил с проверками. Одну из них, по северным районам Грузии в начале сентября 1966 года, он описывает наиболее ярко. Из-за этой поездки ему пришлось отказаться от посещения декады армянской музыки, которая начиналась 3 сентября.
В командировке он был неприятно поражен поведением, продемонстрированным руководством проверяемого учреждения.
«Разницы между гостеприимством и варварством никакой нет. Мы поехали с проверкой и, как обычно в таких случаях бывает, господствовали подхалимство и угодничество, которые очень угнетающе действовали на меня. Я считаю, это подло и низко докатиться до такого положения. Основным звеном подхалимства является дикое гостеприимство. Честно говоря, там даже нечего было проверять, так как никакой работы не ведется, и местные «педагоги» - случайные люди в музыке. Они хотели, чтобы мы с вечера до утра высиживали за «гостеприимным» столом, пока они не напьются до одурения, и в таком духе продолжалось 8 суток, после чего я срочно выехал в Дилижан, в Дом творчества, где проходила встреча с датскими композиторами».
Случалось, что письма пропадали в пути (или бабуля делала вид, что пропадали), так как иногда Роберт пересказывает «краткое содержание предыдущих писем, которые, кажется, потерялись».
На телеграммы она тоже отвечала не слишком усердно, о чем можно сделать вывод из его нежного упрека «кстати, ты даже не ответила на мою телеграмму», вслед за которым тут же следует оправдание.
Вообще, как и в большинстве отношений, когда один любит, а другой позволяет себя любить, в отношениях с Робертом моя дорогая Ольга Николаевна была принимающей стороной, но я уверена, что от своей влюбленности Роберт получал не меньше эмоций, чем дарил.
Начитавшись писем, я решила узнать, кем он все-таки был.
И теперь я знаю.
То, как его характеризуют общедоступные источники, перекликается с тем впечатлением, которое у меня сложилось из писем.
И про энциклопедические знания, и про высокую нравственность, и про энергию, и про авторитет - все верно.
Действительно, Роберт оказался известным хормейстером, исследователем классической и народной армянской музыки. Он был младше бабули на 10 лет, пережил ее на два десятилетия и скончался в возрасте 82 лет.
Свое последнее письмо, датированное декабрем 1985 года, он завершил словами: «Работаю. Наверно, выйду на пенсию. Все надоело».
Я знаю, что Роберт взял себя в руки и трудился еще много лет.
Помнил ли он мою бабулю? Конечно, помнил.
Я не называю его фамилию, чтобы не вторгаться в личные границы человека, который, безусловно, знал обо мне, но не предполагал, что когда-нибудь я прочитаю его письма.
Я рада, что в жизни моей любимой бабули присутствовал такой человек. И рада, что в его жизни были такие светлые отношения.
Все изменилось с тех пор. И проспект Плеханова, где он жил, стал проспектом Давида Агмашенебели, и Грузия - независимым государством.
Все изменилось…
Его звали Роберт.