Пьясек 1
Друзья неожиданно попросили меня подробнее написать о моих встречах со знаменитостями, а я что - я не против…
Тут напрашиваются два вывода: людям безусловно нравятся новые впечатления и ощущения - пусть даже испытанные другими, а в отношении известных персон, встреченных «живьём», действует ещё и искусительный фактор «замочной скважины», что как раз и используют, причём без всякой меры, разные массмедиа…
Маленькой я очень любила свою бабушку Машу, уютную, полную, бровастую, очень добрую, и вдруг она засобиралась обратно к себе, в казахстанский Уральск. Я было разрыдалась от горя, но плакала вообще-то недолго, и взрослые, вздыхая, говорили:
- Вот дети - поплачут чуть и тут же, глядишь, успокоились…
А у меня, пятилетней, созрел план. В день бабушкиного отъезда я связала в узелок платьишко, засунула его под пальтецо и потопала со всеми на вокзал. В суматохе проводов влезла в вагон, в какое-то пустое купе, поезд тронулся, я махала в окошко маме и дяде Павлу; потрясённые, бледные, они метались по перрону, но было поздно… Спустя минуту пришла в бабушкино купе, бабушка дремала, очнувшись, стала креститься:
- Свят, свят!..
Жили потом с бабушкой у тёти Симы в посёлке Тёплом близ речки Чаган; с тех пор так и вижу себя словно с высоты - как крошечная белокурая (по-деревенски «сивая») бреду в красных трусишках вверх по дороге от речки; только что насиделась до озноба в воде и вот уже чуть ли не потрескиваю и не полыхаю от испепеляющей летней казахстанской жары…
Делаем с подружками непременные «секретики» в земле, ходим смотреть, как верблюды у пекарни лижут валуны из каменной соли. Играю в готовку с кукольной посудой, устраиваю пожар - в одно мгновение сгорает стог сена, огонь перекидывается на крышу соседского дома; тётя Сима, бывшая учительница, не ругается, а наоборот просит всех:
- Ничего не говорите, не пугайте ребёнка!
Речка Чаган чистоты необычайной, хрустальной - тогдашней, теперь уж заповедной. (Как и прежняя мурманская река Кола, из которой наберёшь в кружку воду и пьёшь, наслаждаясь, с крупным кусковым сахаром, как чай). На дне Чагана гладкий золотой песок, там и сям вспыхивающий под солнечными выстрелами, а в песке уютно проживают большие и маленькие ракушки… О песке я потом ещё скажу несколько слов.
После девятого класса я была в лагере труда и отдыха под Адлером, и наставники повезли нас в Сочи на представление Московского цирка. Мне досталось место в первом ряду, это был сплошной стресс, так как буквально в пяти сантиметрах от моего лица по барьеру мерно колыхались многотонные сооружения - исполинские слоны!
В ходе представления начались репризы клоунов Юрия Никулина и Михаила Румянцева-Карандаша, явно рассчитанные на детский сеанс и, по правде говоря, туповатые, где главным образом фигурировали разные подножки и пинки под зад. Взлелеянная на высокой литературной классике, я взирала на всё это с откровенным презрением. Не знаю, было ли причиной то, что я ни разу даже не улыбнулась, но ко мне подбежал Никулин и… назначил вечером свидание! Я вспыхнула, пролепетав, что всего лишь школьница, Никулин возразил:
- Ну и что?
Думаю, мэтр просто пошутил, настаивать на свидании не стал, зато перед всем гигантским собранием принялся разыгрывать мизансцены, будто я - его девушка, он испрашивает у меня разрешение на очередной «смертельный номер», на всякий случай словно бы прощаясь со мною навеки… Когда на тебя смотрят тысячи зрителей - это ещё пострашней слонов будет! Ребята же из нашего лагеря шутя предлагали мне никогда теперь не мыть правую руку, которую многократно пожимала советская знаменитость…
На обратном пути нас завезли в Гагру - на пляж. Плескалась в море рядом с какими-то плотными седоватыми господами, один из которых шумно радовался: «Пьясек, пьясек!» Догадалась, что иноземец нашёл на дне кружочек песка (в Гагре же повсюду противные большие круглые скользкие камни, если кто помнит), поскорей откочевала к счастливчикам; оказалось, они из Братиславы.
- Так вы словаки! - сказала я, и толстяки приятно удивились, что я отличаю их от чехов…
В школе мне дали поручение пригласить к нам приехавшего в Мурманск суперзнаменитого в ту пору поэта Роберта Рождественского. После поэтического вечера поднялась на сцену, отмахнула занавес, а там какой-то дурак-осветитель включил синий свет, и Роберт Рождественский, и так, по правде, не блиставший красотой, показался мне настоящим страшилищем, и хотя он приветливо обратился: «Девочка, что тебе? Иди сюда, не стесняйся!», я покраснела, запятилась и в сильнейшей панике убежала со сцены.
В школе соврала, что Рождественский отказался прийти, все удивились, зная, что это не в его привычках. Но что поделать! Детская впечатлительность, детские непознаваемые страхи - должно быть, это как-то объясняет моё поведение. Так, однажды лет в десять меня объял настоящий пароксизм ужаса от фразы «обгорелый труп» (при этом я даже не знала, что это такое - труп), чуть позже - от чёрного размытого пятна в конце какого-то безобидного в сущности рассказа; я просто билась в истерике и потом в страхе боялась даже взглянуть в сторону этой книжки.
На гастролях с университетским академическим хором в Великом Новгороде жили в одной гостинице и пели на одной сцене со знаменитым Иваном Семёновичем Козловским, причём он солировал вместе с малюсенькой девочкой, обходясь с нею подчёркнуто почтительно и галантно. Козловский встречался нам в городе то тут, то там, и всякий раз раскланивался, приветливо улыбаясь, но молча - профессионально берёг голос на холоде. Великий тенор являл собою образчик настоящего аристократа-интеллигента прежних веков; казалось, можно было просто обойти его кругом и тут же перенять частицу его благородства и душевной чистоты.
По характерному голосу вычислила Кирилла Лаврова в Ялте в магазинной толчее; он увлечённо что-то втолковывал друзьям. В Ялту с мамой и сестрёнкой наведались из Фрунзенского, где ютились на тесной веранде домика, битком набитого отдыхающими «дикарями». Там была куча студенток из МАИ, которые, думая, что я скорее всего какая-нибудь продавщица, дивились моей продвинутости, так как я то и дело сновала в поселковую библиотеку, принося оттуда увесистые стопы книг; москвичек поразило, что я на четвёртом курсе филфака.
В Ялте мама купила большую сумку восхитительных груш; её постоянный девиз был: «Раз - да досыта!» Кажется, мы всё-таки помыли груши под рукомойником возле дощатой столовки, а потом их - янтарных, истекающих медовым соком - поглотили все до единой, сидя на травке в каком-то сквере.
Следующим вечером у себя во Фрунзенском, сунув рублёвик дежурному, проникли в парк здешнего санатория Министерства обороны. Санаторий представлял собой гигантский объект, к морю туда не пускали, и мы обычно километра два тащились вокруг санатория по жаре на свой дикий пляж. Ну, а тем вечером в санаторном парке мы немало повеселились, поскольку на каждой встреченной лужайке кружком стояли пациенты, в середине - врачи, и все они почему-то громко талдычили про… холерный вибрион! Сейчас бы это назвали странноватым флешмобом, а тогда мы просто решили, что все санаторные постояльцы, похоже, в одночасье спятили.
Однако ранним утром мы проснулись от дикого ора радиоточки, которая призывала всех отдыхающих не паниковать, но всё же немедленно убираться из Крыма, ибо в Ялте обнаружилась холера! Наши соседи, топоча, бегали туда и сюда, собирая вещи и причитая, а пятилетний москвич Митя кричал:
- Бабушка, поедем скорее - ведь все пропадём!
Знакомая девушка предложила подвезти нас до симферопольского вокзала; мы вопросительно смотрели на маму, которая лежала, молча держась за сердце, но к вечеру твёрдо заявила, что мы остаёмся. Нам рассказывали потом, что поездов из Симферополя решительно не хватало, и беженцы-отдыхающие по неделе и больше ночевали в уличных канавах… Наш же дальнейший отдых был отчасти гротесковым: в доме, посёлке и на пляже никого, из окон столовой к обеду высовывались поварихи и кричали нам:
- Только вас и ждём, давно бы уже домой ушли!
Я чаще всего читала, сидя на высокой скале, время от времени бросая взгляд на мреющие на жаре подбои воздушных потоков над морем, отмечая непрерывную игру света в разрывах облаков, нежных волнующихся красок воды за пенным прибоем…
В Дзинтари (Юрмала) в кафе неожиданно вошёл высокий, с лицом шафранного цвета (говорили, здесь, в Прибалтике, он лечил больную печень) Василий Лановой. Воспитанные прибалты немедленно отвернулись, будто бы поглощённые своими делами, и только мы - я, моя сестра Ниночка и подруга Людка - по-девичьи круглощёкие, стали пунцовыми, как помидоры; Лановой, взглянув на нас, недоумённо поднял брови. В двухтысячных на Пушкинском празднике в Бернове встретила Ланового во второй раз, брала у него интервью; актёр приятно удивил своей эрудицией и утончённостью.
Он много наизусть читал и стихи, и прозу Пушкина, а потом говорил мне:
- Ахматова, Цветаева, другие поэты - возьмите Блока, Гумилёва, возьмите любого другого крупного поэта, они обязательно… не то чтобы это был долг, это был зов - обязательно сказать несколько слов об Александре Сергеевиче, приобщиться к великому дару со стороны Бога… Для меня в Пушкине человечность, мудрость, весёлость, жизнелюбие поразительное, хулиганство замечательное - всё вместе.
Худрук Академического оркестра народных инструментов ВГТРК Николай Некрасов в перерыве отдыхал на Пушкинском празднике в Бернове среди оркестрантских стульев и инструментов, рядом стояла бутылка воды и лежал початый румяный пирожок. Он сказал:
- Говорят, что нет ничего хуже говорящего дирижёра; дирижёр должен говорить руками. Пальчиками. Вот я и стараюсь своими руками передать то настроение, которое вызывают у меня в душе слова Александра Сергеевича, и хочу, чтобы музыка приблизилась к тем совершенным стихам, которые присутствуют в том или ином сочинении…
Встречалась - по работе на радио - и со всемирно известным пианистом Николаем Петровым. Дело было перед концертом, меня провели в небольшой филармонический холл, где Петров отдыхал, по-домашнему сбросив тесные концертные туфли. Маэстро был ничуть не спесивым, искренним и открытым - так, делился, постепенно вскипая, возмущением относительно некоторых молодых самонадеянных музыкантов: никакого уважения к композиторам, под предлогом «индивидуальной трактовки» искажают композиторский замысел, а ведь в нотах всё написано - до последнего значка…
Не так давно возле Тверской филармонии поздоровалась с актрисой и депутатом Госдумы Еленой Драпеко; она удивилась, но тоже поздоровалась, обдав меня изысканным ароматом французских духов. В молодые годы иные из знакомых находили внешнее сходство между мной и Драпеко - в роли Лизы Бричкиной в фильме «… А зори здесь тихие». Один поклонник - в честь меня, а не Драпеко - повесил журнальный снимок Лизы Бричкиной над своей кроватью, чем немало удивил своих домашних…
И ещё о песке, точнее о супесчаной почве, которая у нас здесь, на окраине Твери. Соседки ругали меня за отсутствие компостной кучи на огороде, и тогда я выкопала прямоугольную траншею и месяца три-четыре сбрасывала туда растительные отходы, слегка присыпая их землицей. Следующей весной я радостно пришла откопать сколько-нибудь готового компоста для своих истощённых грядок… и что же я узрела? Один тёмный, тяжёлый, сыроватый песок! Только песок, песок на всю глубину и больше ничего… Поневоле поверишь Кобо Абэ («Женщина в песках»), что среди песка нужно быть только голым и сухим, а иначе он тебя разъест, искалечит и пожрёт…
Как-то у своих московских друзей, кинодраматургов Валерия Фрида и Юлия Дунского, целый вечер общалась с режиссёром Яковом Сегелем и его женой Лилией Алёшниковой; последняя была приятно удивлена, что я отлично помню фильмы с её участием. Сегель, недавно купивший автомобиль, с жаром неофита рассказывал о повадках своего «Москвича». Вообще же приглашение Якова Сегеля в гости имело особо важное значение - то был акт примирения после довольно длительной размолвки из-за какой-то неприятной истории. Сегель начал было возвращаться к причине размолвки, но Валерик, резко рубанув воздух рукой, дал понять: не надо, забыто, быльём поросло. Сегель заметно обрадовался, ведь всё окружение моих друзей знало: у них самым грозным неодобрением было:
- Мы его (её) не любим…
В 2002-м на восьмидесятилетии Валерия Фрида (к сожалению, к тому времени уже покойного) в его однокомнатной квартирке собрался чуть не весь «Мосфильм», а с прекрасной актрисой Верой Алентовой и побеседовали, и сфотографировались вместе. Алентова припозднилась, приехала прямо со спектакля, проголодалась, и вот её тогдашний ужин: немного свежей капустки, ломтик сыра (без хлеба!), глоток минералки и всё. Друзья пояснили, что Вера на жёсткой диете, восхищались её волей. Тогда, ещё до огорчительной пластики, актриса была великолепна: ясный взор, свежая кожа, тонкая талия, высокая грудь…
У Валерия Фрида беседовали с кинорежиссёрами Будимиром Метальниковым (у меня есть его фото с полароида) и Сергеем Микаэляном. С последним мои друзья прорабатывали сценарий фильма «Вдовы». Микаэлян, невысокий, круглый, лысоватый, румяный, чрезвычайно симпатичный, без конца шутил - уверял, в частности, что будто бы мать родную готов продать за… спелый астраханский арбуз, и действительно вышел из квартиры и вскоре вернулся с большим арбузом в авоське. Сели за стол, и вдруг режиссёр со сценаристом принялись чопорно есть арбуз с помощью ножа и вилки, аристократично смахивая на тарелку семечки зубчиком вилки; увидев такое безобразие и даже, можно сказать, святотатство, я по уши вгрызлась в арбузный полумесяц; сотрапезники тактично этого не заметили…
Посреди площади в Твери узрела московского телеведущего Павла Любимцева; если помните, он вёл передачи о животных, а однажды в передаче - краснощёкий, задыхающийся от счастья - прижимал к груди охапку роскошных подосиновиков, найденных на каком-то полярном острове, чем мне особенно и запомнился. Подошла к нему, попросила дать интервью для радио, Любимцев начал:
- А где же…
Имел в виду магнитофон с микрофоном, а вот они - миниатюрные в полиэтиленовом пакете, заряженные, на изготовку, рояль в кустах. Любимцев рассказал, что ведёт на канале «Домашний» передачу «Городские путешествия», со съёмочной группой много ездит по России, был также в Киеве, Тбилиси, Дубае. Теперь вот на очереди Тверь, которую великий драматург А.Н.Островский назвал «коридором» между Москвой и Санкт-Петербургом. Это, говорил Любимцев, город провинциальный, но со столичной статью; будут в передаче и слова о сокрушительном пожаре 1863-го года, и о перестройке города по распоряжению Екатерины Великой…
Открытием для меня стало то, что вообще-то Любимцев по профессии актёр-чтец, преподаёт в театральном училище имени Щукина…
Незаметно с микрофоном в руках подкралась в нашем Заксобрании к телеведущему Глебу Пьяных, который добывал у одного депутата подробности какого-то скандала (помните же Глебушкины «скандалы, интриги, расследования»?); депутат говорил уклончиво, гладко, ничего скандального, не подкопаешься. Но меня больше всего поразил внешний вид Пьяных, точнее его безупречный брэндовый костюм (одна знакомая говорила о таких «аж дрожит!»), на фоне которого все парадно одетые местные депутаты враз слиняли и уничтожились, словно напялили на себя какие-то дешёвые люстриновые лапсердаки… Прошу прощения за пошлое обывательское наблюдение моё, но говорю же - впечатления здесь самые необязательные, эскизные и легкомысленные!
Дважды встречалась с бывшим ведущим знаменитого «Взгляда», а ныне депутатом Госдумы Михаилом Маркеловым; в 91-м он во «Взгляде» даже показывал мою запись о ГКЧП в нашем казахстанском Павлодаре.
В Москве на демократическом съезде общалась с Эдуардом Шеварднадзе, Александром Яковлевым, Гавриилом Поповым, Анатолием Собчаком, Аркадием Вольским. Все отцы-учредители Движения демреформ расписались на моём делегатском мандате, а с Шеварднадзе вообще случился весьма забавный эпизод.
Распорядители велели мне идти в зал гостиницы «Россия» за какими-то документами к съезду. В зале было темно и пусто, лишь на сцене за столом президиума сидел седой Шеварднадзе; увидев меня, заулыбался, я принялась озираться, не веря, что улыбка обращена именно ко мне, но никого больше не было. Поднявшись на сцену, поздоровалась, приняла на руки стопу бумаг, как вдруг Шеварднадзе, продолжая лукаво улыбаться, так неожиданно и крепко стиснул мою руку под бумагами, что я подскочила на месте и залилась краской смущения. Ох, уж эти вечнозелёные грузины, всё-то им неймётся!
В тверском Доме печати устроили встречу журналистов с Михаилом Горбачевым. Собственно, журналистов была жалкая кучка, меньше десятка, собрались в убогой, пыльной аудитории с обшарпанными столами; декорация, никак не подходящая для бывшего Президента СССР, что и говорить. Я со своим микрофоном устроилась за одним столом с Михаилом Сергеевичем, который, как обычно, пустился в рассуждения о жестокой необходимости той давней «перестройки». Но чем Горбачёв действительно поразил, так это… своей необозримой телесной массивностью, я так и сказала коллегам в редакции, вернувшись со встречи.
- Каков же тогда был Ельцин!.. - дружно вскричали они.
Жириновскому в холле телестудии передала письменную просьбу одной немолодой тверитянки, бывшей жительницы Алма-Аты, то есть землячки Владимира Вольфовича. Стояло знойное лето, Вольфович был в тонкой белой рубашке с коротким рукавом, он засунул свёрнутый толстый конверт в кармашек, тот смешно оттопырился. Пока беседовали, приветливый Жириновский то и дело ободряюще похлопывал меня по плечу. Рассказывая об этом одному кандидату в депутаты нашего Заксобрания, я хвалила Жириновского: дескать, молодец, знает как важен подобный тактильный контакт с избирателями. Пока говорила, местный кандидат стеснительно, а от этого крайне неловко тут же взялся похлопывать меня по плечу; я чуть не засмеялась в голос.
Приезд в город Сергея Миронова, тогда, кажется, спикера Сената, сопровождался перекрытием центральных улиц, стремительным проездом эскорта с мигалками. Эскорт загнал нас с каким-то мужчиной под тёмную арку; мужчина, красный от ярости, возглашал:
- Вот кто этот Миронов? Кто он вообще такой?!
Здание филармонии, где была встреча, наводнили рослые охранники. Один из них, нахмурившись, спросил:
- Что это у вас в сумке?
- Пластиковая бомба, что же ещё! - беспечно ответствовала я.
- Шуточки у вас!.. - рявкнул детина и вытряс сумку на прилавок гардероба.
После всего Миронов с челядью вышел к прессе; будучи крошечным, и помощников, видимо, неслучайно набрал таких же низеньких. И вдруг к группе мироновцев вышла довольно высокая -по контрасту с остальными - бывшая «мисс Вселенная» Оксана Фёдорова, озарила всех ослепительной улыбкой красавицы, отчего мироновцы как будто стали ещё ниже и неказистее… Расчёт на то, что нанятая - на манер красоток на выставках авто - Фёдорова визуально выделит и возвысит группу спикера, явно не оправдался...