Блюдо со стола Гомера с атеистическим лучком и шовинистическим душком...
«Семеро против Фив»
Предыстория (на основании примечаний В.Н. Ярхо)
Версия Эсхила:
«невольные преступления Эдипа - убийство отца и женитьба на собственной матери - были отягощены рождением детей от кровосмесительного брака». Дети Эдипа - Этеокл и Полиник. «Другой мотив… - нечестивое обращение сыновей с отцом после раскрытия совершенных им преступлений и вызванное этим его проклятье по их адресу («делить власть мечом»), - Эсхил нашел уже в киклическом эпосе». Полиник (старший брат) усадил слепого Эдипа за серебряный стол Кадма и налил ему вина в золотой кубок. Этими предметами пользовался Лаий; опознав их, Эдип разгневался на сыновей за намек на его преступления и проклял их. «Чтобы избежать братоубийственного поединка, Полиник и Этеокл… решили царствовать поочередно. Полиник, отбыв свой годичный срок, передал власть Этеоклу; тот же, когда пришло его время, не захотел расставаться с царским престолом и изгнал Полиника, который нашел приют в Аргосе, женился на дочери местного царя Адраста и собрал ополчение, возглавляемое семью вождями (по числу ворот в Фивах), чтобы вернуть себе отчий престол».
Перейдем непосредственно к тексту трагедии. Стихи [1 - 777] были прочитаны мною в переводе В. Иванова, стихи [778 - 1078] в переводе Пиотровского.
В событиях, описываемых Эсхилом, винить следует Этеокла, но автор трагедии явно на его столе. Этеокл уже в прологе предстает перед нами как «недремлющий страж» Фив, патриот, заботящийся о согражданах:
…Речи эллинской
Здесь льется звучность; ваши очаги стоят.
Земле свободной и твердыне Кадмовой
Не дайте стать отныне подъяремными,
Но будьте силой нашей! Я за весь народ
Творю обеты: вас почтят спасенные.
В трагедии говорится об осаде Фив, и это чувство осады, ощущение города, все сильнее и сильнее сжимаемого в кольцо, великолепно передано Эсхилом и переводчиками трагедии. Говоря о врагах, Разведчик приводит отрицательное сравнение их с «чернопучинным валом». Город вынужденно сжимается, как бы выталкивая из себя горожан, которые должны окружить его «живой стеной», «плотиной». Чувство тревоги и ужаса перед могущественным и свирепым врагом, охватившее горожан, прослеживается уже на лексическом уровне. Возьмем в качестве примера монолог Разведчика, точнее, прилагательные, представленные в нем: ярых - вражьих - черных - жаркую - безжалостным - железные - лютых и т.д. Сами монологи Этеокла и Разведчика представляют собой жесткие конструкции, уплотненные до предела. Слова как бы наплывают, наталкиваются друг на друга, вследствие чего часть смысла неизбежно ускользает от понимания (вспомним, что во времена Этеокла трагедия воспринималась зрителями - а не читателями - как зрелище, а не как текст, который можно перечитать и вникнуть в то, что не осмыслил до конца) и возникает чувство тревоги. На этот эффект, способный приблизить зрителя к ощущениям героев трагедии, несомненно, и рассчитывал Эсхил. Вот пример - монолог Этеокла, стилизованный под военную команду:
Спешите на бойницы и на башни врат
Во всеоружьи, стен зубцы живой стеной
Защитников удвойте и пред устьями
Ворот, сплотившись, непреодолимою
Плотиной станьте! Мужествуйте!..
На пять строк - 10 конкретных существительных, три глагола, одно деепричастие и всего два союза - почти что асиндетон. Так и возникает эффект уплотнения, сжатия, перенесенного драматургом с города на текст:
Фивы сжал Аргос кольцом железным!
Образ коллективного врага создается при помощи сравнений (семь военачальников сравниваются с «лютыми львами, завидевшими убийство», воинство - с «дикими волнами», шум оружия - с грохотом «потока неудержимых вод») и метафор («непогода», «Ареев вихорь»). Не последнюю роль играет, как ни странно, цветовой контраст: «воинство ахейское» видится нам в черно-белых тонах. С одной стороны, «чернопучинный вал», «черная смерть» и «черный рок», сопровождающие аргосцев, «черный щит», в который была налита «кровь быка усекновенного», с другой - пена бурных коней, «убеляющая дол», щиты, «белые, как снег» щиты
С твердым и мужественным настроем Этеокла резко контрастирует смятение, охватившее фиванских женщин:
Вся трепещу: идет
Горе великое! -
восклицает хор. Женщины, охваченные страхом, обращаются к олимпийским богам с мольбами о спасении: к Зевсу, Гере, Афине, Посейдону, Арею, Аполлону, Киприде, Артемиде… Этеокл же прежде всего обращается только к Зевсу и Гее. Он грубо обрывает Хор:
Бессмысленное стадо, невтерпеж твой вой!
Далее фиванский полководец сравнивает мужчин с женщинами - и сравнение выходит не в пользу последних. Обратим внимание на то, что мужской и женский пол противопоставлены другу как носители рационального, рассудочного, с одной стороны, и иррационального, чувственного начала - с другой; поэтому в текст и вводится категория «здравого смысла». Разве «взывания» и «на коленях пред богами ползанье» может спасти родину и вдохнуть в сражающихся мужество? - вопрошает Этеокл. Наоборот:
Вы беготней по стенам исступленною
Наводите на войско малодушный страх.
Так, вы врагу подспорье: наших стен оплот
Извне громит он, изнутри вы рушите.
Отметим, что «блюда со стола Гомера» в эсхиловской сервировке выглядят совсем по-другому: в «Илиаде» истерзанная горем Андромаха, появляющаяся на троянской стене, являет собой высокий идеал преданной супруги и патриотки; в трагедии Эсхила она выглядела бы трусливой истеричкой, подрывающей моральный дух войска.
Этеокл затрагивает и тему взаимоотношений мужчин и женщин вообще:
Нам не на радость женщины сожительство.
Коль власть ее надменна - не приступишься;
Когда дрожат за близких - лихо горшее.
Сразу вспоминается «Теогония» и сетования ее автора на безвыходность положения мужчин:
Так же высокогремящим Кронидом, на горе мужчинам,
Посланы женщины в мир, причастницы дел нехороших.
Конфликт Этеокла и Хора имеет несколько составляющих. Первая - столкновение представлений о месте женщины:
Мужское дело - жертвы заколоть богам
И учреждать гаданья, коль у стен враги;
Твое ж - в молчаньи скромном домоседствовать.
Вторая - различие во взглядах на религию. «Боги кремлевые» - единственная надежда фиванских женщин:
И башня не богами ль утверждается?
Этеокл более скептичен, его отношение к религии двойственно, и можно, наверное, говорить о сомнениях, терзающих его по этому поводу и тщательно скрываемых от себя самого и других. Конечно, он сам возносит молитвы «бессмертным царям» и сулит им жертвы за спасение града, но в то же время понимает, что «боги покидают обреченный град» и что молитвы могут не только помогать, но и «вредить делу». Мотив обреченности очень силен в речах Этеокла, несмотря на все его мужество и решимость. Порою он кажется совершенно подавленным тяготеющим над ним проклятьем и ощущением собственного бессилия перед роком:
Давно благие боги небрегут о нас.
Им наша гибель - дивный, вожделенный дар.
Молить ли бы об отсрочке беспощадный рок?
Третья составляющая конфликта - разногласия в связи с желанием Этеокла противостоять в битве своему собственному брату Полинику:
Сам, сердцем твердый, выйду с ним на смертный бой,
И кто другой к той встрече правомощнее?
Сойдемся в поле - царь с царем и с братом брат,
Как враг с врагом.
В ответ сначала Предводительница хора, а затем сам Хор объявляют, что «братняя запретна кровь». То, к чему стремится Этеокл, - вина и скверна; его ждет месть Эриний.
Но Этеокл, как уже было упомянуто, исполнен решимостью. Она ярко проявляется в его разговоре с Вестником, который обстоятельно рассказывает ему о каждом из семи вражеских вождей и их доспехах, особое внимание уделяя их щитам. Первый - разъяренный Тидей, «бушующий» у Пройтовых ворот. На его щите «весь в звездах горит чеканный свод небесный; в средоточии - глаз ночи, месяц полный». В ответ Этеокл с презрением говорит о «побрякушках» и назначает «супротивником» Тидею Меланиппа, Астакова сына. Перед Электрами стоит гигант Капаней, на щите которого изображен обнаженный муж с факелом и «златом окрест начертанье: «Град спалю». Этеокл говорит о «богохульстве» Капанея и выдвигает против него Полифонта. Третий муж - тезка фиванского военачальника, стоящий у Нестовых врат. Его эмблема - гоплит, карабкающийся по лестнице на башню с криком: «Сам Арей не сбросит вниз меня с бойницы вражьей!» (Обратим внимание на то, как Эсхил описывает этот щит: фиксация действия («лезет») сопровождается фиксацией голоса («кричит»), и мы, слыша этот голос, уже забываем о том, что описывается щит, и вспоминаем только тогда, когда Эсхил поясняет: «Слова сверкают сверху»). Супротивником Этеоклу назначен Мегарей. Четвертый, «улучивший врата соседние Афины Онки», - Гиппомедонт со щитом, изображающим Тифона; ему будет противостоять Гипербий. Пятый - у Бореевых врат - Парфенопей, с ним будет сражаться Актор. Шестой, посланный к Омолоидам, - Амфиарай. Его щит вовсе без знаков: одна лишь «медь литая». Вестник говорит о том, что этому «вещему, богомудрому» мужу должен противостоять соответственно муж «крепкий и праведный». Тогда Этеокл назначает супротивником ему Ласфена: «Умом он старец, мощным телом юноша». Наконец, седьмой военачальник - сам Полиник. На его «велелепном» щите изображен
Во всеоружьи латник, в златокованном,
Ведом женою важною и мудрою;
Гласит из уст богини начертание:
«Я, Правда, в град родимый приведу его
И в отчих водворю навек обителях».
С ним вызывается сражаться Этеокл.
Завершая речь о «каталоге военачальников», скажем несколько слов о щитах в отдельности - Эсхил так настойчиво обращает на них внимание, что нельзя обойти это вопрос стороной. Несомненно, столь подробные, детализированные описания - тоже блюдо со стола Гомера (вспомним хрестоматийное описание Ахиллова щита). Но у Эсхила изображения на щитах возводятся в степень символа, аллегории. Именно на этом их значении сконцентрировано внимание Этеокла: фиванский военачальник обыгрывает смыслы, значения, символику не хуже средневекового ученого или монаха. (Средневековый - ключевое здесь слово; расцвет аллегории и символа приходится именно на Средние века. Вспомним, например, роман Умберто Эко «Имя розы», дающий великолепное представление об этой стороне духовной жизни средневековой Европы). Вот, например, его разговор с Вестником о Гиппомедонте. На щите исполина -
Тифона образ, с зевом огнедышащим, -
И дым из уст клубится, черный брат огня;
И с полым чревом круга, с бляхой выпуклой,
Скреплен искусно обод перевивом змей.
Этеокл решает выдвинуть против Гиппомедонта Гипербия. Не последний аргумент в этом вопросе - изображение на щите фиванского героя: Зевс с пуком горящих молний. Этеокл с легкостью устанавливает смысловую, семиотическую связь между изображениями, трактуя различие в свою пользу:
Сойдутся пред вратами витязь с витязем
И богоборец с богом на щитах врагов.
Тифон Гиппомедонту огнедышащий
Любезен. Что же? На щите Гипербия
Сидит неколебимо Зевс-отец и пук
Горящих молний держит. Побежденным кто
Кронида видел? Кто ж кому союзник? Чей
Союз надежней?
После решения Этеокла сражаться с братом мотив возмездия за братоубийство усиливается. В стасиме II говорится о том, что гибели не избежать обоим братьям:
И тебе часть,
И ему часть.
И тебе пядь,
И ему пядь:
Меж сырых глыб
Место есть вам
Для могил двух.
Только царства не делить вам!
«Град с царями» сравнивается с кораблем. «Проклятий древних давит тяжко мощь» - и богатых пловцов тянет в пучину накопленный ими «многостяжательный груз». Мотив корабля постоянно возникает в трагедии. Этеокл называется «кормщиком корабельным», а сам потом дает такую отповедь фиванским женщинам:
Что ж, корабельщик, бегая с кормы на нос,
По палубе метаньем от напора волн
Избавит ли корабль изнемогающий?
Вероятно, дело здесь не только в сравнении нападающих аргосских войск с бушующим морем, но и в восприятии Эсхилом Рока, Возмездия как стихии, противостоять которой человек бессилен:
Что меж хлябью и нами?
Лишь тонкие, утлые стены.
Здесь уже возникают элементы экзистенциального мироощущения. Возникают едва ли не впервые: ни у Гомера, ни у Гесиода нет столь сильного чувства обреченности, чувства разверзнувшейся под ногами хляби. Кстати, образ стихии, - правда, другой, огненной, - возникает и в «Орестее»: это та цепь огней, которая извещает Клитемнестру о возвращении Агамемнона. Во-первых, огонь в ночи - почти всегда знак, символ тревоги и беды. Во-вторых, костры загораются на вершинах гор, что вызывает ассоциации с высшими силами - ведь боги обитают на вершине горы (Олимпа). Этот образ можно истолковать как цепь преступлений, которая преследует род Атрида.
Итак, «близко стучит быстрый шаг Эриний». Вернувшийся Вестник провозглашает, что город спасен, но оба брата «упали вместе, вместе пораженные». Их смерть воспринимается всеми как исполнение закона возмездия, неугомонного Рока, который «устали не знает»:
Да, общий демон истребил проклятый род.
А нам и радоваться и рыдать теперь.
Появляются Антигона и Исмена, сестры убитых. Обе оплакивают братьев, но Антигона и в состоянии тяжелейшего горя не забывает о последствиях, которые повлекло за собой неразумное поведение Этеокла и Полиника:
Мы вот что скажем: сограждан многих
Сгубил их гнев. За рядом ряд
Чужих бойцов пал в бою.
Эсхил подводит нас к мысли о том, что действие рока распространяется не только на тех, кто непосредственно вовлечен в роковой круг, но и на окружающих. Вспомним аналогичную мысль Гесиода, высказанную им в «Трудах и днях»: за нечестивое поведение горожан боги обрушивают гнев на весь город.
Вернемся к сюжету трагедии. Поминальный вопль, вырывающийся из груди обеих сестер, горек и длителен. Поочередные реплики героинь укладываются в одну строку, что лишний раз свидетельствует о состоянии аффекта, в котором находятся Антигона и Исмена:
Антигона
Слезами, ой, омытый брат!
Исмена
И ты проклятый богом брат!
Антигона
Низвергнут другом!
Исмена
Низвергнул друга!
Антигона
Устам стон вдвойне!
Исмена
Глазам боль вдвойне!
Антигона
Печаль двойная сердце рвет!
Наконец приходит Вестник, который объявляет волю «старшин народных города кадмейского»: Этеокла, павшего «прекрасной смертью и достойной юноши», похоронить в родной земле, а Полиника «без погребенья кинуть… собакам в корм». Вот участь, на которую обрекают Полиника, осмелившегося напасть на свой город:
Забыт друзьями, всеми брошен, пусть сгниет!
И лишь бесстрашная Антигона, не боящаяся «стать города ослушницей», открыто бросает вызов старейшинам:
Не бывать тому!
Я похороны справлю, приготовлю гроб,
Я, девушка, по чину совершу обряд,
В льняной и тонкий пеплос заверну я труп.
Сама зарою в землю. Не препятствуйте!
Дорогу к делу мужество найдет мое.
Антигона уверена: мстить мертвому бессмысленно, боги уже «почтили… смертью» Полиника. В итоге Хор разделяется на две части: 1-е полухорье уходит «с Антигоной и телом Полиника», 2-е полухорье - «с телом Этеокла и Исменой». Таким образом, проклятие Эриний не подошло еще к завершению:
С медным сердцем, убийцы, губящие род,
Смерти слуги, Эринии, напрочь, вконец,
Истребляете корень Эдипа! Ой-ой!