О пользе ошибок в проявлениях чуткости: продолжение темы
Начало темы см. здесь
Хочу поделиться другими опубликованными примерами ошибок аналитика и их использования (или не использования) в процессе психоанализа, которые я обнаружил.
Уругвайский психоаналитик Стелла М. Ярдино представила (2008) случай своей работы с пациентом по имени Игнасио:
«Первый период анализа был посвящен детально разработанной “официальной” истории его жизни, населенной “чудовищными” образами: отец-тиран, холодная мать и созвездие вторгающихся и очень соблазняющих женщин - бабушек, теток, кузин и служанок, среди которых он провел свое детство и отрочество.
Невзирая на сильные прилагательные, которые использовал Игнасио, он не выказывал никаких признаков тревоги или иных аффектов, за исключением гнева. Такой ригидный контроль эмоций сохранялся в течение длительного времени его анализа, дела этот процесс особенно тяжелым. Его враждебность выражалась также в постоянном вызове правилам сеттинга: он опаздывал, пропускал сессии без предупреждения и часто забывал вовремя платить.<…>
Негативный перенос был постоянной величиной, и мои переживания в контрпереносе вращались вокруг чувств раздражения, безнадежности и усталости».
Затем Ярдино рассказывает о ситуации, возникшей на третьем году анализа Игнасио, который изменил тип переноса и расширил свободу аналитической работы:
«Однажды в четверг, после двух последовательных отсутствий¸ когда я, как обычно, ждала его, через 35 минут от начала сеанса я решила уйти. Я подумала тогда, что он снова не придет; он был моим последним пациентом в этот долгий и напряженный рабочий день; к тому же, вероятно, сыграли свою роль и предыдущие “долгие ожидания”. Уже выйдя на улицу я заколебалась. Я знала, что из-за склонности к контролю он способен прийти за пять минут до конца сеанса, однако все же не изменила своего решения.
Той ночью я проснулась от тревожного сна, из которого помнила лишь, что я потеряла сына - во сне это был маленький мальчик - в супермаркете. Он отпустил мою руку, сбежал, и я потеряла его из виду.
Проснувшись в состоянии волнения и вины, я поняла свой парапраксис: на самом деле я ушла в начале сеанса, а не в конце, как я думала. В этот день сеанс начинался не в 8, как остальные его сеансы, а в 8:30. Бессонные часы, последовавшие за этим осознанием, были посвящены интенсивной внутренней работе в попытке понять случившееся».
Обсуждение случившегося на следующей сессии существенно отличается от парапраксиса, описанного Кейсментом: у последнего пациент открыто выражал свое недовольство поведением аналитика; у Ярдино пациент, напротив, вначале не хотел вообще признавать, что аналитик его оставила. См. Стелла М. Ярдино. Брейк-пойнт (точка перелома): особый момент в переносе // Международный психоаналитический ежегодник. Второй выпуск. 2011. М., 2012, с. 45-52.
Еще один пример ошибочного поведения, который я нашел в литературе, является примером того, как аналитик отказался признать свою ошибку, тем самым лишив себя возможности использовать ситуацию для более глубокого понимания бессознательных мотивов поведения пациента. Случай этот привел Рудольф Лёвенштейн (1951):
«Вот пример исключительной бестактности, который один пациент сообщил о своем бывшем аналитике. Однажды этот пациент увидел сигару аналитика, спокойно догорающую на полу. Пациент кашлянул, чтобы разбудить аналитика. На высказывание пациента о том, что аналитик спал, последний ответил: «Вам всегда хочется чьего-то внимания». В отношении пациента это была чистая правда, однако в тот момент выражение этого факта не могло оказать благоприятного влияния (прежде всего потому, что пациент в любом случае должен оставаться объектом внимания со стороны своего аналитика, а также по той причине, что аналитик неправильно использовал свое правильное наблюдение для того, чтобы загладить свою вину перед пациентом)». См.: Лёвенштейн Р.М. Проблемы интерпретации // Антология современного психоанализа. Т.1. М., 2000, 152.
*** Со времени публикации моего поста «О пользе ошибок…» я все больше склоняюсь к выводу о некорректности термина «ошибка (парапраксис) психоаналитика» для описания ситуаций, приведенных в том посте (и в нынешнем его продолжении). Вот основания для такого вывода.
(1) Описание ситуации как ошибки аналитика оставляет ощущение односторонности. Если описать проблему в более общем виде, все становится на свои места: нарушение контакта, взаимодействия, коммуникации между двумя: матерью и младенцем, психоаналитиком и пациентом.
(2) Нарушение коммуникации имеет два источника - мать (аналитик) и ребенок (пациент). Если мы говорим «ошибка», то только по отношению к материнской фигуре и, соответственно, к аналитику. Ребенок и пациент имеет «право на ошибку», мать и психоаналитик - нет. Если мы говорим о нарушении контакта, мы не забываем и тех нарушителей, кто «имеет право на ошибку»…
(3) Вклад аналитика (матери) в нарушение коммуникации обычно описывается как нарушение общепринятых правил, вклад пациента (ребенка) - как симптомы психопатологии. Такая односторонность невольно ведет к представлению, что успех психоанализа определяется не взаимодействием между аналитиком и пациентом, но работой аналитика с самим собой, со своими ошибками. В лучшем случае добавляются отношения с супервизором…
Хочу поделиться другими опубликованными примерами ошибок аналитика и их использования (или не использования) в процессе психоанализа, которые я обнаружил.
Уругвайский психоаналитик Стелла М. Ярдино представила (2008) случай своей работы с пациентом по имени Игнасио:
«Первый период анализа был посвящен детально разработанной “официальной” истории его жизни, населенной “чудовищными” образами: отец-тиран, холодная мать и созвездие вторгающихся и очень соблазняющих женщин - бабушек, теток, кузин и служанок, среди которых он провел свое детство и отрочество.
Невзирая на сильные прилагательные, которые использовал Игнасио, он не выказывал никаких признаков тревоги или иных аффектов, за исключением гнева. Такой ригидный контроль эмоций сохранялся в течение длительного времени его анализа, дела этот процесс особенно тяжелым. Его враждебность выражалась также в постоянном вызове правилам сеттинга: он опаздывал, пропускал сессии без предупреждения и часто забывал вовремя платить.<…>
Негативный перенос был постоянной величиной, и мои переживания в контрпереносе вращались вокруг чувств раздражения, безнадежности и усталости».
Затем Ярдино рассказывает о ситуации, возникшей на третьем году анализа Игнасио, который изменил тип переноса и расширил свободу аналитической работы:
«Однажды в четверг, после двух последовательных отсутствий¸ когда я, как обычно, ждала его, через 35 минут от начала сеанса я решила уйти. Я подумала тогда, что он снова не придет; он был моим последним пациентом в этот долгий и напряженный рабочий день; к тому же, вероятно, сыграли свою роль и предыдущие “долгие ожидания”. Уже выйдя на улицу я заколебалась. Я знала, что из-за склонности к контролю он способен прийти за пять минут до конца сеанса, однако все же не изменила своего решения.
Той ночью я проснулась от тревожного сна, из которого помнила лишь, что я потеряла сына - во сне это был маленький мальчик - в супермаркете. Он отпустил мою руку, сбежал, и я потеряла его из виду.
Проснувшись в состоянии волнения и вины, я поняла свой парапраксис: на самом деле я ушла в начале сеанса, а не в конце, как я думала. В этот день сеанс начинался не в 8, как остальные его сеансы, а в 8:30. Бессонные часы, последовавшие за этим осознанием, были посвящены интенсивной внутренней работе в попытке понять случившееся».
Обсуждение случившегося на следующей сессии существенно отличается от парапраксиса, описанного Кейсментом: у последнего пациент открыто выражал свое недовольство поведением аналитика; у Ярдино пациент, напротив, вначале не хотел вообще признавать, что аналитик его оставила. См. Стелла М. Ярдино. Брейк-пойнт (точка перелома): особый момент в переносе // Международный психоаналитический ежегодник. Второй выпуск. 2011. М., 2012, с. 45-52.
Еще один пример ошибочного поведения, который я нашел в литературе, является примером того, как аналитик отказался признать свою ошибку, тем самым лишив себя возможности использовать ситуацию для более глубокого понимания бессознательных мотивов поведения пациента. Случай этот привел Рудольф Лёвенштейн (1951):
«Вот пример исключительной бестактности, который один пациент сообщил о своем бывшем аналитике. Однажды этот пациент увидел сигару аналитика, спокойно догорающую на полу. Пациент кашлянул, чтобы разбудить аналитика. На высказывание пациента о том, что аналитик спал, последний ответил: «Вам всегда хочется чьего-то внимания». В отношении пациента это была чистая правда, однако в тот момент выражение этого факта не могло оказать благоприятного влияния (прежде всего потому, что пациент в любом случае должен оставаться объектом внимания со стороны своего аналитика, а также по той причине, что аналитик неправильно использовал свое правильное наблюдение для того, чтобы загладить свою вину перед пациентом)». См.: Лёвенштейн Р.М. Проблемы интерпретации // Антология современного психоанализа. Т.1. М., 2000, 152.
*** Со времени публикации моего поста «О пользе ошибок…» я все больше склоняюсь к выводу о некорректности термина «ошибка (парапраксис) психоаналитика» для описания ситуаций, приведенных в том посте (и в нынешнем его продолжении). Вот основания для такого вывода.
(1) Описание ситуации как ошибки аналитика оставляет ощущение односторонности. Если описать проблему в более общем виде, все становится на свои места: нарушение контакта, взаимодействия, коммуникации между двумя: матерью и младенцем, психоаналитиком и пациентом.
(2) Нарушение коммуникации имеет два источника - мать (аналитик) и ребенок (пациент). Если мы говорим «ошибка», то только по отношению к материнской фигуре и, соответственно, к аналитику. Ребенок и пациент имеет «право на ошибку», мать и психоаналитик - нет. Если мы говорим о нарушении контакта, мы не забываем и тех нарушителей, кто «имеет право на ошибку»…
(3) Вклад аналитика (матери) в нарушение коммуникации обычно описывается как нарушение общепринятых правил, вклад пациента (ребенка) - как симптомы психопатологии. Такая односторонность невольно ведет к представлению, что успех психоанализа определяется не взаимодействием между аналитиком и пациентом, но работой аналитика с самим собой, со своими ошибками. В лучшем случае добавляются отношения с супервизором…