Праздничный ужин
Мы сидим на кухне вдвоем. Я тяну в одно жало «Ной». В общем-то, я уже порядком завязал с бухаловом соло, но сегодня «бёздник», сегодня можно. Чак не пьет. Он сидит напротив и вызывающе сплевывает на пол желтую слюну - знает, гад, что я все равно ничего ему не скажу против. Чак улыбается, но не пьет. Вовсе не потому, что ему противопоказано. Просто он не хочет пить именно со мной. Мне по херу, я даже не предложил ему рюмку за ради «уважаешь». Достаточно того, что он рядом и никуда не уходит.
Я рассказываю Паланику о своих планах, о том, что все собираюсь первый раз в жизни съездить за границу. Но мне страшно. Страх перед заграничной неизвестностью ирреален, но кто-то внутри меня тщательно культивирует мои страхи, напоминая, что я ни разу в самостоятельной жизни даже на самолете не летал. Все, что мне известно о перелетах и аэропортах: там есть ре-гис-тра-ци-я. Мне страшно, но я все равно стремлюсь попасть туда, словно пытаюсь… сбежать от кого-то или чего-то. В первую секунду Чак поперхнулся, да так неудачно, что жирный плевок не смог пролететь дальше подбородка, а потом лениво свалился на джинсы. Во вторую секунду смех разорвал бытовой бэкграунд готовящейся ко сну трудовой Москвы. В этом парадоксальном гоготе слышалось одновременно презрение и ободрение. Какая херь, Чак, ты не можешь толком выражать свои эмоции? Он с ненаигранным равнодушием пожал плечами и выдал:
- Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима - всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру - это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только - в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью-Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос-Анджелесе.
Паланик улыбается, и его глаза пускают из углов лучики темного солнца. Я сижу молча и глотаю коньяк. Когда он говорит, мне становится стыдно, что я вообще произвожу на свет (пусть и слабый свет 60-ваттной лампочки) какие-то слова. Слава шахтёрам, я не должен ему ничего рассказывать про то, почему я сижу в свой день рождения здесь, на кухне, вдвоем с Чаком Палаником: он все прекрасно знает. Словно прочитав мои мысли, кивает головой, вытирает (наконец-то!) влажный след с подбородка и договаривает за меня:
- Пихать в себя что ни попадя. Соваться куда ни попадя. Свечка в члене или голова в петле, мы знали, что это закончится очень плачевно.
Здесь уже я не могу сдержать торжествующую улыбку: промахнулся, дружище! Ничего плачевного в одиночестве нет. Это всего лишь разновидность общения, по сравнению с остальными обладающая рядом преимуществ. Во-первых, исчезают все обязательства. Ты никому и ничего не должен, нет никакой ответственности, а это - почти та самая свобода, о которой так мечтает прогрессивное человечество. Если бы все эти сотни тысяч, которые выходят на улицы, чтобы почувствовать себя хоть на каплю свободным человеком, были по-настоящему одиноки, на Болотную пришлось бы загонять людей так же, как их сгоняют (тупое стадо) на путинги. Во-вторых, появляется масса свободного времени, которое ты можешь транжирить бездумно и бездарно, а потом не жалеть об этом. Вся эта вечная погоня за временем, расстановка приоритетов, выкраивание вечерка, часика, минутки - дрочево без испускания. А вот попробуй сам - эй, не спать! - взять и просрать месяц жизни. Или полгода. Или год. И вот тут начинаешь понимать, что ничего не изменилось, только пропал нервный тик и появился чудовищный аппетит. И, в-третьих, самое главное! Никакая падла, никакая падла, еще раз - никакая падла не откроет рот, чтобы сказать: «Ты слушаешь свой долбанный Comfortably Numb уже шестой раз подряд. У меня болит головааа!»
В мире есть боль, ненависть, радость, любовь и война, потому что нам хочется, чтобы они были. Нам нужна эта трагедия, чтобы приготовиться к испытанию встречей со смертью, когда-нибудь.
У меня сегодня хэппибездэйтуми. Спасибо, Чак.
Я рассказываю Паланику о своих планах, о том, что все собираюсь первый раз в жизни съездить за границу. Но мне страшно. Страх перед заграничной неизвестностью ирреален, но кто-то внутри меня тщательно культивирует мои страхи, напоминая, что я ни разу в самостоятельной жизни даже на самолете не летал. Все, что мне известно о перелетах и аэропортах: там есть ре-гис-тра-ци-я. Мне страшно, но я все равно стремлюсь попасть туда, словно пытаюсь… сбежать от кого-то или чего-то. В первую секунду Чак поперхнулся, да так неудачно, что жирный плевок не смог пролететь дальше подбородка, а потом лениво свалился на джинсы. Во вторую секунду смех разорвал бытовой бэкграунд готовящейся ко сну трудовой Москвы. В этом парадоксальном гоготе слышалось одновременно презрение и ободрение. Какая херь, Чак, ты не можешь толком выражать свои эмоции? Он с ненаигранным равнодушием пожал плечами и выдал:
- Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима - всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру - это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только - в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью-Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос-Анджелесе.
Паланик улыбается, и его глаза пускают из углов лучики темного солнца. Я сижу молча и глотаю коньяк. Когда он говорит, мне становится стыдно, что я вообще произвожу на свет (пусть и слабый свет 60-ваттной лампочки) какие-то слова. Слава шахтёрам, я не должен ему ничего рассказывать про то, почему я сижу в свой день рождения здесь, на кухне, вдвоем с Чаком Палаником: он все прекрасно знает. Словно прочитав мои мысли, кивает головой, вытирает (наконец-то!) влажный след с подбородка и договаривает за меня:
- Пихать в себя что ни попадя. Соваться куда ни попадя. Свечка в члене или голова в петле, мы знали, что это закончится очень плачевно.
Здесь уже я не могу сдержать торжествующую улыбку: промахнулся, дружище! Ничего плачевного в одиночестве нет. Это всего лишь разновидность общения, по сравнению с остальными обладающая рядом преимуществ. Во-первых, исчезают все обязательства. Ты никому и ничего не должен, нет никакой ответственности, а это - почти та самая свобода, о которой так мечтает прогрессивное человечество. Если бы все эти сотни тысяч, которые выходят на улицы, чтобы почувствовать себя хоть на каплю свободным человеком, были по-настоящему одиноки, на Болотную пришлось бы загонять людей так же, как их сгоняют (тупое стадо) на путинги. Во-вторых, появляется масса свободного времени, которое ты можешь транжирить бездумно и бездарно, а потом не жалеть об этом. Вся эта вечная погоня за временем, расстановка приоритетов, выкраивание вечерка, часика, минутки - дрочево без испускания. А вот попробуй сам - эй, не спать! - взять и просрать месяц жизни. Или полгода. Или год. И вот тут начинаешь понимать, что ничего не изменилось, только пропал нервный тик и появился чудовищный аппетит. И, в-третьих, самое главное! Никакая падла, никакая падла, еще раз - никакая падла не откроет рот, чтобы сказать: «Ты слушаешь свой долбанный Comfortably Numb уже шестой раз подряд. У меня болит головааа!»
В мире есть боль, ненависть, радость, любовь и война, потому что нам хочется, чтобы они были. Нам нужна эта трагедия, чтобы приготовиться к испытанию встречей со смертью, когда-нибудь.
У меня сегодня хэппибездэйтуми. Спасибо, Чак.