Будем людьми? (сегодня без фотографии)
Утром мы спешим. Потому что никто не выходит на работу с большим запасом, каждый норовит урвать лишние пять минут сна у рабочего дня, неумолимо хватающего за шиворот и вытаскивающего из нагретой постельки. Поэтому мы спешим, спотыкаясь о нерасторопных впереди идущих, поскальзываясь на поворотах, выискивая щель между спинами двух неповоротливых клуш (кто таких вареных вообще по утрам в метро пускает?!). Мы теребим в кармане мелочь/проездной/карту, готовясь к еще одной поездке под землей, нервно поглядывая на часы, но злорадствуя по поводу тех, кто перемещается по застывшей, как манная каша, поверхности города. Мы не успеваем улыбнуться - на это уйдет драгоценное время, мы не успеваем оглядеться - путь известен до мельчайших нюансов, до выбоины на перроне, где откроется нужная дверь, до количества шагов за поворотом к переходу. Самое большее, что мы делаем, оставляя позади себя рассеянный шлейф приятных ощущений («какой-я-хороший-и-заботливый-человек»): автоматически придерживаем рукой дверь на входе/выходе (шаг вперед, руку придержать сзади), напоминая роботов, действующих по одинаковой программе.
Вы, наверное, ждете, что я сейчас начну плакаться о потере духовности и призывать к человеколюбию? Хм, утром приходится спешить. И хотя у меня в сумке фотоаппарат, я никогда не достану его утром, что бы там ни произошло. Почему? Потому что.
Сегодня почти сухо. Тонкий слой жидкой грязицы за слякоть не считается. Я спешу на работу, вбивая уже стертые каблуки сапог в московский асфальт, густо сдобренный реагентом. В ушах сегодня выпал мне на счастье АЭРОСМИТ - с ним проще держать ритм и печатать шаг (не то что с этим нытиком Лео). Иду по графику, не опаздываю, но знаю, что тормозить нельзя. С этой даже не мыслью, а основой всех остальных утренних мыслей я спускаюсь в переход, как обычно прижимаясь к стене и сокращая путь на повороте. На этот раз сократить не получилось. Мало того, что я чуть не столкнулся лбами с унылого вида ментом, печально опустившим голову сразу за углом перехода, так еще и мои стертые каблуки едва не… Пришлось делать резкое движение влево и одновременно подкидывать ногу. На полу, свернувшись калачиком и уткнувшись бородатым (не борода - так себе, бороденка) лицом в тонкий слой жижицы, лежал бомж. Бывший бомж, а теперь уже определенно получивший новое качество: труп. От головы к киоску протянулся ярко-алый ручей, в который до сих пор еще не ступила нога человека (и это при тотальной спешке и плотности рядов!). Я еще раз окинул взглядом мизансцену: успокоившийся бомж и словно родитель при нем - печальный мент с легким укором во взоре. Рука нащупала в сумке фотоаппарат, но ноги продолжали печатать шаги, снова поймав свой привычный ритм. Думаете, мне было жаль бывшего бомжа? Скажу честно: я и не думал никого жалеть. Единственное, что у меня вызвало неподдельное сожаление: кровь. Да-да, кровь! Точнее, ее цвет. Единственная мысль, которая в оформленном виде мелькнула среди обычных утренних мыслемаршрутов: «Какая жалость! Какая жалость, что эту кровь не видят сейчас те скептики, которые так любят рассуждать, посмотрев кино, что, мол, кровь ну совсем не натурально выглядела, такой светлой и яркой крови не бывает». Какая жалость, что нельзя перед каждым, кто так говорит, проламывать голову бомжу и показывать: «Вот, смотри, вот она - настоящая кровь».
Так что да, дорогие мои. Даже в этой нечеловеческой утренней спешке находится время и место для обычных проявлений человеческой натуры. Например, для жалости.
Вы, наверное, ждете, что я сейчас начну плакаться о потере духовности и призывать к человеколюбию? Хм, утром приходится спешить. И хотя у меня в сумке фотоаппарат, я никогда не достану его утром, что бы там ни произошло. Почему? Потому что.
Сегодня почти сухо. Тонкий слой жидкой грязицы за слякоть не считается. Я спешу на работу, вбивая уже стертые каблуки сапог в московский асфальт, густо сдобренный реагентом. В ушах сегодня выпал мне на счастье АЭРОСМИТ - с ним проще держать ритм и печатать шаг (не то что с этим нытиком Лео). Иду по графику, не опаздываю, но знаю, что тормозить нельзя. С этой даже не мыслью, а основой всех остальных утренних мыслей я спускаюсь в переход, как обычно прижимаясь к стене и сокращая путь на повороте. На этот раз сократить не получилось. Мало того, что я чуть не столкнулся лбами с унылого вида ментом, печально опустившим голову сразу за углом перехода, так еще и мои стертые каблуки едва не… Пришлось делать резкое движение влево и одновременно подкидывать ногу. На полу, свернувшись калачиком и уткнувшись бородатым (не борода - так себе, бороденка) лицом в тонкий слой жижицы, лежал бомж. Бывший бомж, а теперь уже определенно получивший новое качество: труп. От головы к киоску протянулся ярко-алый ручей, в который до сих пор еще не ступила нога человека (и это при тотальной спешке и плотности рядов!). Я еще раз окинул взглядом мизансцену: успокоившийся бомж и словно родитель при нем - печальный мент с легким укором во взоре. Рука нащупала в сумке фотоаппарат, но ноги продолжали печатать шаги, снова поймав свой привычный ритм. Думаете, мне было жаль бывшего бомжа? Скажу честно: я и не думал никого жалеть. Единственное, что у меня вызвало неподдельное сожаление: кровь. Да-да, кровь! Точнее, ее цвет. Единственная мысль, которая в оформленном виде мелькнула среди обычных утренних мыслемаршрутов: «Какая жалость! Какая жалость, что эту кровь не видят сейчас те скептики, которые так любят рассуждать, посмотрев кино, что, мол, кровь ну совсем не натурально выглядела, такой светлой и яркой крови не бывает». Какая жалость, что нельзя перед каждым, кто так говорит, проламывать голову бомжу и показывать: «Вот, смотри, вот она - настоящая кровь».
Так что да, дорогие мои. Даже в этой нечеловеческой утренней спешке находится время и место для обычных проявлений человеческой натуры. Например, для жалости.