Несколько доводов в защиту тинейджеров, или: записки с баррикад

[oktoberwind]

На сегодняшний день проблемы юношеского возраста выводятся на первый план не только специальными исследовательскими учреждениями, но также и средствами массовой информации, и разработчиками школьных "воспитательных" программ, и энтузиастами-руководителями всего чего только можно - где так или иначе присутствуют люди возрастной группы от 15 до 20 лет. Постепенно вокруг этих людей - практически незаметно для самого человека, присутствующего при этих процессах - стало не просто возникать, но и активно развиваться своего рода гетто. Этим гетто стало подкрепляемое всё большим и большим количеством доводов "специалистов" мнение о том, что эта группа (ну давайте тогда уж по-честному скажем "вид"?) людей в той или иной степени является обособленной областью общественного пространства, а потому требует подхода, соответствующего всем её признакам, которые и устанавливают исследователи. Беда только в том, что никто не проверит, те ли признаки были установлены. И девиантность (относительно всего прочего взрослого мира) - а её предполагают в каждом юном человеке, просто в разной степени - не есть априорный признак этой возрастной фазы жизни, но лишь предполагаемая характеристика тех, кто в неё неизбежно вступает, приписываемая им, между прочим, без их ведома , а может, и вовсе и вопреки их мнению - их об этом никто не спрашивает.



Монументальная патриархальность российского (не только в том числе, но также и в особенности) общества не знает абстрагирования от признаков, никогда не умея отличать их от того, признаками чего они являются. Так, на её основании, имея дело с другим человеком, следует идти от частного к общему, воспринимая в нём сначала половые, потом возрастные, потом статусные и какие-либо ещё вторичные, по сути дела, признаки, лишь после складывая их все в произвольном порядке в "человека". И не имеет значения, что полученный "человек" отнюдь не будет соответствовать тому человеку, который был бы обнаружен, если бы мы опирались на дедуктивый к нему подход, находя в нём сначала человека, и лишь после - его характеристики. Подобным же образом дело обстоит и с женщинами, представителями других национальностей итп. Впрочем, это отдельная область исследования обозначенной общей проблематики.

Вернёмся к юношеству. Упомянутое мета-"гетто", в котором человек вынужден прожить5-6 лет (теоретически возможно лучших(!)) своей жизни прежде чем его допустят ко всему остальному миру, разрабатывает разнообразные "инструкции к применению" и "рекомендации по обращению" с его обитателями. В числе таких "инструкций-рекомендаций" можно обнаружить даже отдельные пособия по тому, как следует вести себя, говорить в присутствии людей соответствующего возраста. Это даёт умным дядям и тётям прекрасную возможность не только поиграть в тонкого психолога, но также и почувствовать собственную власть, влиятельность, значимость - самоутвердиться, иными словами. Доходит до таких курьёзных и, вместе с тем, трагических явлений, как, например, публикация статьи (увиденной мной недавно) с беспрецедентным захватывающим заголовком "Подросток в доме. Что делать?". Что ж, действительно чернышевско-достоевская проблема.

Одна из прочих сторон этого вопроса - проблема конструкта. Остановимся на ней вкратце. Под конструктом мы в данном случае будем понимать то псевдопространство, которое создаётся в гетто, и благодаря которому гетто удаётся состояться. Обозначим его как "Мир юношества", что звучит поистине умилительно для тех, кто - умудрённо эмпирикой - смотрит на него со стороны, понимающе качая убелённой\слегка оттенённой\чуть тронутой сединами головой. Схожим образом мы можем говорить и о "Мире детства".Однако редко кто из нас задаётся вопросом о том, как устроены эти "миры", кем они устроены, и что они собой в действительности представляют. Впрочем, если хотя бы чуть-чуть вглядеться в них, с лёгкостью можно понять, что они сконструированы. Как и всякая конструкция, предназначенная для удобства и имеющая границы, конструкции эти носят чисто искусственный характер, и авторами их яляются люди, принадлежащие не к той группе, которую принудительно помещают в них. Получается, что есть люди, а есть представители мира детства, мира юности etc. Лишь пройдя все эти "миры", претерпев соответствующие специфике каждого из них трансформации, человек становится "человеком" - не только внутренне, но теперь и внешне, и общепризнанно. А поскольку "Мир детства", скажем, для всех попадающих в него - один, то и выходят из него в "Мир юношества" люди, сравнительно уже нивелированные - причём определённым образом: ведь едва ли можно дать ответ на то, почему все полагают, будто ребёнку интересна кукла?Мы не можем спросить об этом самого ребёнка - он не делает выбора, разве что из скудного арсенала бытовых приборов в квартире, которые нам не кажутся уже неинтересными - как ему - в силу укоренившейся в нас обыденной привычки к потреблению, к "нищете повседневной жизни" - как говорил Ги-Эрнест Дебор. Просто существует традиция, сообразно которой ребёнку интересны погремушки, куклы итп. Но априорность этого интереса весьма сомнительна: приходящего в мир человека мы не спрашиваем о том, что ему интересно. Мы просто помещаем его в группу тех, кому, по традиции, должно быть интересно и приятно то-то и то-то. Притом, делаем мы это так настойчиво, что интерес и вправду возникает, приживается, развивается, врастает в человека, выстраивая внутри него, между тем, определённую логику, которая отлично встраивается в логику последующего мира отрочества, и так далее. При этом общение наше с такими представителями строится фактически на основании нашего понимания и восприятия того пространства, в которое мы сами же этих людей поместили, с которым мы их отождествили. Так, например, интонации, слова, выбираемые нами для разговора с ребёнком\подростком отличаются от тех, которые мы используем в обыденной жизни. То есть мы сомневаемся в способности каждого из этих людей понимать наш язык - на основании того ,что та возрастная группа, к которой он пригадлежит, "по определению" может то-то и то-то (существует некоторый невербальный список, общепринятый в общественном сознании) - и более - ничего, но выходит так, что мы предполагаем в них некоторую умственную ещё-пока-неполноценность. И это потому, что умственно неполноценным, с точки зрения взрослого человека, выглядит тот мир, в котором эти люди временно живут. При том, что не они его создавали.

Можно, разумеется, и возразить, мол, небезосновательно же относят людей того или иного возраста к определённым группам, в которых они, с точки зрения всех социальных инстанций, должны "отбывать свой срок", пока он официально не истечёт. Но мы в данном случае предлагаем рассматривать весь путь человека, во-первых, как путь одного и того же человека, а не как "раздробленности", различающие ребёнка, отрока, подростка и взрослого, где каждый из них ничем не связан с другим, и где в каждом из них не предполагается только то, что привносится в него через его гетто, но отнюдь не общий для всех этих возрастных фаз (!!!) стержень одной личности. Создаваемые для каждого из этих "отсеков" псевдополноценные миры выглядят, по меньшей мере, кощунственно: в них есть всё, вне зависимости о того, что человеку, попадающему в место с ярлыком "всё для подростка" и вынужденному там находиться до наступления, скажем, двадцатилетия, чисто внутренне изначально чуждо всё то, что создали в этом месте "понимающие" люди, якобы знающие насквозь всех подростков. Здесь небезосновательно видеть именно навязанность всех обозначенных конструктов, а также некоторую авторитарость в отношении личности тех людей, которые, в силу недолгого времени, ещё не обрели достаточного количества знаний для того, чтобы начать её проявлять. Иными словами, когда за всеми теми "возрастными категориями", которые и создают то, что мы здесь назвали гетто, перестаёт быть виден сам человек, - это свидетельствует не просто о колоссальной патриархальности общества, но и об общих тенденциях в данной цивилизации, поскольку все процессы в её рамках в той или иной степени аналогичны, и уж точно имеют одни и те же предпосылки, по которым, к слову сказать, существенно легче понять тип этой цивилизации, её внутреннюю специфику.
Однако вернёмся к так называемым основаниям, в соответствии с которыми рассмотренная классификация людей осуществляется. В случае "тинейджеров" во главу угла принято ставить их специфическое чувство мира и обусловленное оным поведение. В чём оно заключается? Чем отличается от мироощущения остальных представителей социума настолько, что подростков изолируют, изучают, наблюдают? Впрочем, оговоримся сразу, что здесь мы не будем опираться на более чем распространённое мнение, состоящее в усмотрении специфики человека этого возраста в гормональных и тому подобных метаморфозах фрейдистского толка, происходящих параллельно всему прочему внутри него в этот период жизни: здесь мы говорим о другой системе координат, которую нельзя путать с системой координат либидо.
В первую очередь, людей возрастной группы, бескомпромиссно подпадающей под обозначение "подростковая" - вне зависимости от того, что каждый из них представляет собой на самом деле - характеризует так называемый максимализм, или, иными словами, категоричность. Каковы её причины?Отчего она возникает? В своё время Аристотель резонно отметил, что "философия начинается с удивления". Практически всякое начало содержит в себе потенциально начало пути понимания. Именно так были совершены многие открытия, именно так - созданы многие произведения искусства. Удивление, согласно словарному определению, представляет собой состояние, вызванное сильным впечатлением от чего-н., поражающего неожиданностью, необычайностью, странностью или непонятностью. Так, например, удивление может быть вызвано впечатлением от другой культуры, от впервые услышанной музыки незнакомого прежде музыкального инструмента. Но человек в возрасте от 14 до 20 (примерно), в сущности, сталкивается с миром в первый раз - сознательно, самостоятельно, независимо ни от чего. Первый осознанный мартовский дождь, первый сознательно пережитый закат на крыше, первый танец под дождём, первый поцелуй, первая поездка в незнакомый город - все эти вещи воспринимаются как чудо, оставляющее след в человеке на всю жизнь. Всё это порождает в нём желание реагировать, интерпретировать, - как если бы это было нечто такое, чего до него никто никогда не видел. Некоторое время спустя все эти явления-удивления находят между собой в сознании субъекта определённые взаимосвязи, из которых впоследствии складывается его мировидение и отношение к миру. Десятый дождь, десятый закат, десятый поцелуй - никогда не смогут оставить в нём такого же следа, как первые. Но крайне важно понять, что то же самое относится не только к подобным явлениям - но также и к явлениям категориально-ценностного порядка. Первое предательство будет воспринято как потрясение - и далеко не потому что у субъекта восприятия что называется "шалят гормоны", а потому что предательство и есть, в сущности, такое, каким его чувствует этот субъект, сознание которого не замутнено привычкой к предательству повсюду. И это не максимализм, но реакция на столкновение с вещью такой, какая она есть, - столкновение, становящееся возможным лишь в силу отсутствия к этой вещи привычки, позволяющей выстроить своё собственное субъективное отношение к ней в системе прочих привычных явлений. Аналогично дело обстоит, например, и с несправедливостью. И дело опять-таки не в том, что подростку присуща агрессивность, поскольку он ещё не достиг полноценности, способной контролировать "все эти детсткие чувства" etc. - дело в том, что только когда ещё не знаешь о том, что несправедливость и подлость - в силу специфики общественного устройства - это нормально, - только тогда ты ведёшь себя, реагируешь, сопротивляешься; дело в том, что несправедливость, увиденная как она есть - действительно невыносима. Лишь приобретая привычку к ней, человек перестаёт видеть её саму по себе и начинает расценивать её так или иначе в зависимости от того, насколько она вписывается в его - теперь-уже-не-смущённое-удивлением мировосприятие, и уже-применительно только к себе, но не как некий независимый принцип. Безусловно есть масса исследований, рассматривающих несправедливость как проблему. Но это - аналитический подход к ней, предполагающий, что она больше не переживается всем существом, а просто подвергается интеллектуальному осмыслению. К тому же, это происходит только тогда, когда к теме этой всё-таки возвращаются на новом - "взрослом" - этапе, что само по себе бывает крайне редко. Вероятно, в этом отношении подросток - назовём его так - гораздо более прав, чем взрослый, более не видящий сути привычных ему вещей. Ведь и взрослый, во всех отношениях ставший обусловленным всем чем только можно (а именно: всеми уровнями и метауровнями социализации), в тех ситуациях, с которыми он сталкивается действительно впервые, ведёт себя так, как подросток при столкновении со вем тем, что для взрослого является обыденностью. Это может быть какое-нибудь чрезвычайное происшествие в чужой стране, первая смерть близкого человека, итп. Выходит, что дело вовсе не в возрасте, и уж тем более - не в гормонах, но в том, что тому, кто не вовлечён, ситуация всегда дана(доступна) непосредственно. У "взрослых" таких ситуаций остаётся значительно меньше. И понимая, что каждый последующий апрель похож на предыдущий, человек перестаёт писать про апрель стихи - в апреле всё ему становится уже знакомым. Экзистенциализм говорил о крайней фазе этого явления - о том, насколько непереносимо знакомым всё вокруг может внезапно оказаться. Именно это и становится клеткой человеческого бытия в мире, клеткой, имеющей форму замкнутого кольца, - когда равнодушие может с лёгостью перейти в самое что ни на есть экзистенциальное отчаяние, итог которого известен. Однако стоит отметить, что всё это, конечно, относится только к тем, то не впал в инерцию - в этом случае всё существенно проще. Быть может, если бы чистый взгляд на явления как они есть был возможен, и если бы годы не забирали всё удивление, которое содержится в уникальности - по сути - каждого предмета и явления - быть может, тогда мир был бы действительно иным, и любое предательство, любая несправедливость, любая подлость, оставаясь собой, воспринимались бы также отчётливо и чисто, как в первый раз. Впрочем, тогда это потребовало бы от людей гораздо большей ответственности, большей воли, большей рефлексии, чем даже самая простая и бесхитростная утопия, на которую по известным причинам, связанным с природой человека, не способно на сегодняшний день ни одно из существующих ныне обществ.
Сделаем краткие тезисные выводы из всего выше сказанного.
1)Неизбежно тоталитарное устройство государства и, соответственно, общества, устанавливает внутри последнего искусственные мета-структуры, границы, классификации, ни коим образом не связанные с действительным положением вещей. При этом, устройство это необоснованно констатирует априорность этих структур, стратификаций, и проч, - их онтологический статус. Всё это на первый взгляд кажется крайне правдоподобным. Пока не возникает желание взглянуть на вещи под непредусмотренным ракурсом, позволяющим обнаружить тотальный симулякр внутри системы человек-общество. Обнаружение это позволяет предположить, что наложение структуры - это пособ нивелирующего упорядочивания человечесого бытия - для более удобного использования и утилизации; программа, защищающая себя от сбоев. И от тех, с чьей стороны они могут придти.
2) Любая человеческая личность в любой своей фазе является уникальной и целостной (в том случае, если есть основания говорить о наличии личности), представляющей собой неделимый на области и классы единый стержень. Сконструированный вокруг неё половозрастной и статусный мир ("Мир детства", "Мир юношества", идр.) являются механизмами её подавления и уравнивания путём насилия над ней, осуществляемого, в том числе, через НЕ-Восприятие-Всерьёз несмотря ни на что - в силу специфических особенностей того контекста, в который она - опять-таки насильственно - помещена до истечения срока, установленного сверху.
3) Основной аргумент против признания состоятельности тех, кто, в силу времени, ещё не попал во "взрослую" часть социума (а взрослым, по логике вещей, может называться только тот, кто твёрдо знает, что любое насилие, любая смерть, любая война, любое унижение - это нормально, и ничего в этом особенного нет, если посмотреть глубже. Впрочем, здесь мы должны чувствовать отчётливую противоположность всего перечисленного - буддийским учениям, которые внешне так напоминают эту взрослую позицию: в случае буддизма речь идёт о преодолении страстей через пронзительное понимание их существования и сущностей, в случае предельно социализированных людей - через игнорирование и пренебрежение к какому бы то ни было вниманию к этим вещам и явлениям - не говоря уж о понимании), - основной аргумент против них - их категоричность, делающая их неадекватными(невербально:слишком многое способными заметить?) во взрослом мире. При малейшем рассмотрении этот аргумент таже оказывается симулякром.
4) Существующая категоричность является не чем иным как предельной категориальностью, присущей не замутнённому привычкой к существованию - сознанию, т.е. наиболее чистым способом восприятия мира. С точки зрения общества, её следует преодолевать основательным моделированием, конструированием и манипулированием человеком - в силу её несовместимости с основными законами общества на том основании, что в противном случае, невыносимость этих законов станет слишком очевидной, что может повлечь за собой нежелательные результаты.
ЗЫ. Для невнимательных. Всё сказанное выше отнюдь не подразумевает под собой того, что любой тинейджер, не получая образования, не осуществляя развития, может делать всё что захочет, оправдываясь своей "чистотой сознания" - в настоящих заметках об этом нет ни слова, и любое предположение чего-либо подобного было бы логическим заблуждением: в данном случае мы имеем дело с системой координат, не дающей никаких практических рекомендаций ни тинейджерам, ни тем, кто от них по другую сторону баррикад. Речь идёт исключительно о выявлении отношений в системе "человек-общество-человек".А что до практической стороны этой проблемы, то о ней ещё чрезмерно рано - если вообще имеет смысл - говорить. Всё сказанное выше относится к миру вокруг каждого из нас, а стремительных или не очень стремительных метаморфоз он внутри себя не очень-то, судя по всему, страждет.

четверг, 15 ноября 2007 г.

К преодолению порнографии как социального и онтологического феномена




Согласно определению новейшего философского словаря, "порнография суть понятие, посредством которого обозначается практический феномен, выступающий итогом транформации публичных сексуальных контактов - из сферы сугубо личного выбора индивидов, партнёрских пар, малых социальных групп - в почёркнуто рыночный "производственный" процесс осуществления половых актов...". Однако в настоящих заметках мы намеренно используем это определение лишь как своего рода "точку отсчёта", отправной пункт - для наибольшего абстрагирования от собственно предмета порнографии - к собственно её онтологической основе. Этот ход, впрочем, отнюдь не является новым: в XX веке он использовался весьма часто и служил темой множества исследовательских работ в области психологии, социологии, литературы, искусства итп. В данном же случае он - этот ход- представляется для нас интересным, главным образом, с методолгической точки зрения. Порнография, таким образом, будет пониматься нами здесь не столько в смысле определённого рода интерпретации полового акта - последняя является, по нашему убеждению, лишь одним из проявлений некого Целого, подобно тому, как, например, Красный террор, Лубянка, чёрная Волга и красное знамя (ряд исключительно произвольный, во-первых, а во-вторых, могущий быть продолженным до бесконечности) не представлют собой по отдельности чего-то исключительно самобытного и сущностно обособленного, но являются различными проявлениями одного и того же - вполне конкретной идеологии, - хотя, бесспорно, каждый из упомянутых знаков может заслуживать пристального исследовательского, литературного итп - внимания.

Таким образом, термином "порнография" мы обозначаем некоторую установку, вектор, направленный внутри систем "человек - мир" и "человек - человек" от первого ко второму. Иными словами, речь идёт о порнографической установке, принимаемой каждым новым человеком, приходящим в социум, и обусловленной отношениями политических, социальных, психологических\психических, культурных и проч. парадигм в данный конкретный исторический период - опять-таки в плоскости двух обозначенных систем.

Вернёмся, однако, к приведённному в начале определению и попытаемся увидеть причины несостоятельности порнографии. Пока что в том узком для данного текста значении, каковое предполагают в нём словари.

С функциональной точки зрения, порнография структурирована определённым образом, что обусловлено, в первую очередь, её аффективным характером. В действительности, этот момент крайне интересен: аффект, предполагаемый в зрителе, не привязан ни к чему, кроме себя самого, и поэтому в качестве своей цели также имеет лишь сам себя. Нечто подобное высказывается относительно дискурса, например, у В.Пелевина в романе "Ампир В" и относительно "спектакля "- у Ги Дебора в "Обществе спектакля" . (Далее мы попытаемся разъяснить, что эти аналогии отнюдь не случайны): подобно тому, как общество спектакля не является тем же самым, что и человеческие отношения (а также отношения человека и мира) в чистом, незамутнённом аффектами виде, так и порнография имеет мало общего с объектом своего интерпретирования, - но, напротив, только с аффектом, который может быть из этого объекта извлечён. Таким образом, через неё мы имеем дело с некоторой иллюзией, остающейся абсолютно пустотной и растворяющейся по мере исчезновения аффекта зрителя. В конечном счёте и она, и дискурс, и общество спектакля как бы упираются в предельный, доведённый до гротеска вещизм. И уже в этом новом тупике начинается самоговорение вещи. Но никак не её саморефлексия. Нет ничего более циничного и безапелляционного, чем, например, человеческий труп как он есть. Но в силу того, что, как правило, он наделён рядом смысловых линий и значений (например, в глазах провожающих родственников), - именно в силу этого его захоранивают определённым образом, соблюдая те или иные правила, приписывая ему то, чем, в сущности, он уже не обладает, поскольку больше и не является тем, кому приписывают, под кем их подразмевают. Аналогичным образом объект порнографии (в словарном смысле), в силу своей ненаделённости в рамках её интерпретации - значениями и смысловыми линиями, фактически тождественен мёртвому, механическому, и в этой связи адресует к бескомпромиссному вещизму, поскольку совокупляющиеся тела не имеют никакой привязки к ни тем, кому они принадлежат, ни к тем контекстным основаниям, на которых они вступают в соответствующее отношение. За снятым с поверхности созерцаемого аффектом созерцания осстаётся бессмысленное движение, не содержащее в себе ничего, кроме себя самого и собственной окончательной замкнутости на себе самом. Так, например, вспомним "Тропик козерога" Г. Миллера, когда один из героев рассказывает своему другу о том, как, пытаясь постичь тайну, предполагаемую им в теле его любовницы, равно как и во всех остальных женщинах, начал с карманным фонариком подробно изучать её влагалище. Ничего сверхъестественного там, само собой, не обнаружив, он впал в глубочайшее удивлённое разочарование и тоску.

Этот пункт напрямую связан с тем, что транслирует порнография: вне зависимости от того, насколько детален видео\фоторяд, в сознании созерцающего он создаёт лишь иллюзию аналогии с тем, что он подразумевает. Похожую мысль мы встречаем в рассказе Сартра "Комната" главный герой - сумасшедший молодой затворник, боящийся летающих статуй, не позволяет никому приходить к нему, кроме его жены, разделившей с ним его затворничество. В одном из диалогов с ней он произносит следующие слова: "Помнишь вилку? Я сделал это, чтобы напугать того типа. В ней почти ничего не было. Ты видела? Он долго её щупал, держал её двумя руками. Всё дело в том <..>, что они не умеют брать вещи; они грубо их хватают. <...>Вот как они это делают. Они подносят к вещи свои пальцы, а схватив вещь, прихлопывают её ладонью, чтобы убить...". То же самое отчуждение, о котором говорилось ранее, мы встречаем и в этом фрагменте. Но это отчуждение - уже не хайдеггеровское, это не отчуждение социальной и функциональной единицы от её онтологической природы. В порнографии растождествление происходит на уровне психологической составляющей, когда тело отчуждается от того, что сообщает ему простейшие эмоции, настроения: их нет в порнографии, направленной на изображение в общем смысле взаимодействия пустых вещей, за которыми, более того, НЕТ того, о чём они говорят, наподобие того, как в самих движениях соития отсутствует то, что вызывает в человеке сексуальное наслаждение - на самом простом, НЕметафизическом уровне (здесь мы не станем приводить в пример индийцев, даосов и проч.): вещизм порнографии прячет за аффективностью своей направленности мысль о том, что физический вид гениталий сам по себе не предполагает напрямую даже примитивного наслаждения (в последнем задействована гораздо более тонкая и сложная консистенци факторов: как минимум -власть, подчинение, эстетика, осязание тепла, итп). Подобным образом фарфоровая чашка как она есть не отсылает напрямую к чувству душевной беседы, но лишь в интерпретации той или иной темы она перестаёт быть просто куском стекла, разумеется, не способным доставить никакого наслаждения, и становится чем-то ещё, обнаруживя в этом "чём-то" свою, скажем так, самобытность, могущую, в свою очередь, отсылать уже всё к новым и новым темам, включаясь, тем самым, в хитросплетения взаимодействия вещей и людей.

Итак, мы определились с "вещизмом" порнографии в её словарном значении, - с соответствующим данному значению предметом. Однако, как упоминалось нами в самом начале, на сегодняшний день существуют вполне определённые основания трактовать этот термин существенно более широко, подразумевая под ним определённый тип установки на мир, на другого человека, на себя самого, итп. Именно этим можно объяснить всё более частое появление в текстах (всех видах текстов, рождающихся сегодня) не просто сравнений каких-либо социальных итп явлений - с процессами и объектами порнографического порядка (сравнения эти чаще всего выступают в иносказательном смысле, являясь метафорами и аллегориями(!!!)), но также и применения самого термина "порнография" в максимально возможном спектре значений. Аналогичные метаморфозы можно обнаружить также и внутри языка - что представляет собой отдельный предмет исследования, без сомнения, заслуживающий особенно пристального внимания.
Violent pornografy - так называют условия глобализируемого мира американские представители политической оппозиции от области музыки. Можно привести множество других примеров, где термин "порнография" употребляется в категориальном, более глубинном и проблемном смысле - что, несомненно, правомерно и справедливо. С того момента, когда самый ранний ситуационизм разглядел в порнографии онтологическую проблему, когда Фромм поставил вопрос как "иметь или быть?" (в данном контексте следует понимать двумысленно - в соответствии с каламбурными возможностями русского языка:) - и это будет правильно), - с этих пор становится всё более очевидным, что тема порнографии во всех отношениях как бы "проваливается" в некий так называемый инсайд, в бессознательное (здесь мы преднамеренно пользуемся термиологией К.Юнга, чтобы подчеркнуть значение данной проблемы) общества, выходя за собственно рамки порнографии как таковой, ширясь во все области - по мере проникновения внутрь индивида, по мере влияния на него, по мере восприятия её индивидом. Основа порнографии, т.е. рассмотренный выше вещизм, устанавливает свои правила в каждой области человеческого бытия, переходящего, по безупречному пониманию Маркса и Хайдеггера, в режим существования. Но бытие не просто уходит из мира - как это мыслил Хайдеггер - оно подвергается радикальному растворению в порнографии, вследствие чего создаётся правдоподобное впечатление, будто иначе никогда и не было, будто бытие (как его трактовал Хайдеггер) всегда было чем-то иррациональным, а потому - заблуждением. Ги Дебор одним из первых - в рамках марксовой темы отчуждения - обнаруживает опредмечивание как самосозерцающий процесс, как нечто, диктующее способ существования, и, разумеется, обусловленное рядом внешних предпосылок, о которых здесь мы говорить не станем, поскольку это - отдельная тема. Экзистенциалисты, в свою очередь, увидели и описали некую новую тоску, зарождающуюся в современном им человеке. Но не та ли это тоска, которая привходит в опустошённость, оставленную аффектной иллюзией, составляющей порнографию, о которой мы говорили применительно к порнографии в непосредственно словарном значении? Не то ли это разочарование, которое зритель испытывает, когда действие аффекта, а, вернее, взаимодействие аффекта внешнего и внутреннего аффекта зрителя - спадает, обнажая тот самый труп, циничное ничто, бескомпромиссную пустоту, в которой нет ничего, кроме нарисованного на стене окна, оставленного уехавшим цирком? То же самое мы обнаруживаем и в области природы и дейстивя аффекта потребления, разновидностью которого, в сущности, и является сексуальный аффект. Именно об этом говорили Фромм, Дебор, Ванейгейм, Герен и другие.
Впрочем, подводя итоги, мы не можем не привести ещё один аргумент в защиту представленной позиции: чем ещё объяснить столь масштабное проникновение лексических единиц, идиом итп, в прямом значении употребляемых лишь в области порнографии, - в обыденный язык? Вероятно, логичнее всего было бы предположить, что лишь идентичностью метода, основы и функции области порнографии с методами, основами и функциями всех прочих областей. И всё это следует понимать как некий новый универсальный закон и способ мироощущения, самоощущения человека в мире, универсальная установка, тоталитарный вещизм, растождествивший всё со всем, всех со всеми, установивший единый тип "бытия" и "со-бытия" , - тип, который на данном этапе точнее всего было бы обозначить как порнографию.
Исходя из всего вышесказанного, приведём другое, более точное определение данного феномена. Для этого из исходного определения, обозначенного в начале статьи, нам понадобиться вычеркнуть лишь два прилагательных: "сексуальных" и "половых". Мы получим следующее: "Порнография суть понятие, посредством которого обозначается практический феномен, выступающий итогом трансформации публичных _ контактов - из сферы сугубо личного выбора индивидов, партнёрских пар, малых социальных групп - в подчёркнуто рыночно-"производственный" процесс осуществления _ актов (= действий, отношений)".