Хроники - 2
За долгие годы жизни в деревне (ну прям как Пушкин) я порядком отвыкла от лифтов в домах, малость свихнувшихся соседей и прочей всякой прелести, хорошо известной всем, кто живет в многоквартирных домах.
Прихожу сегодня домой, вызываю лифт. Лифт - очень древний, как тут говорят - от когда тут был социализм - устроен так, что у него есть дверь, а потом решетка. Если решетку не закрыть, когда заходишь в лифт, лифт не поедет. Итак, вызываю лифт, открываю дверь. Решетка закрыта, значит, в лифте кто-то есть, но я этого кого-то не вижу, несмотря на то, что решетка с очень крупными, тридцатисантиметровыми клетками, и почему-то этот кто-то выходить из лифта явно не собирается. Ну ладно, ну ошибся человек, приехал вниз а надо ему было наверх, бывает. Я вижу так себе, на улице дождик, очки запотели, тоже бывает. Теперь человек ждет, что я войду и мы дружно поедем наверх. Прокрутив весь этот логический ряд, решительно берусь за решетку, и когда открываю ее наполовину, в лифте материализуется очень пожилая женщина, ну древняя совсем, при этом с фигурой манекенщицы, этак под метр девяносто и худющая, с длинными - ниже пояса - прямыми распущенными седыми волосами, очень ухоженными, и безумным совершенно взглядом огромных голубых глаз. На бабкином маленьком высохшем личике эти глаза занимают по крайней мере треть общей площади, не меньше. Бабка стоит и молчит, смотрит на меня сверху вниз очень внимательно. Долго так, минуту - полторы. Я стою и молчу - в лифт я войти не могу, деться мне тоже некуда. После паузы она спрашивает высоким и слегка хрипловатым голосом : а вы видите без очков? Вижу, ответила я и сняла очки. Бабка указывает пальцем на верхнюю кнопку лифта и спрашивает: вот тут какая цифра написана - шесть или восемь? Шесть, отвечаю я. Мерси, говорит бабка и растворяется в воздухе. То есть нет, конечно. Но она исчезает так стремительно, практически нереально, а я стою, как дурак, и держусь за решетку лифта.
Вообще с пожилыми дамами у меня сегодня целая эпопея, начавшаяся в полпятого утра.
Живет тут в соседнем доме замечательная дама, историк, писатель, драматург, профессор, член болгарской академии наук, очень известная личность. По ночам она сидит на кухне, курит одну сигарету за другой, и работает. Днем я иногда вижу ее в таверне, в которой часто обедаю. Даме почти восемьдесят лет, а еще она - родственница моей подруги, у дамы семейное прозвище - Бочка.
Сплю я себе так спокойно, сегодня утром, в полпятого утра приходит подруга, гулявшая всю ночь с бывшими одноклассниками по поводу двадцатипятилетия окончания школы. Просыпаюсь на полглаза, ожидая рассказа о. Вместо этого она подходит и шепотом сообщает: Бочка пишет! После чего подруга отправляется спать, а я полминуты соображаю, что к чему, и опять засыпаю. Снится мне огромная пивная бочка, стоящая в центре старомосковской такой кухни (бочкину я не видела, не знаю), на бочке сидит в голом виде дама академик с сигаретой в зубах, болтает тонкими ножками, продолжением весьма массивного тела, и вдумчиво строчит на старорежимной печатной машинке "Олимпия", стоящей перед бочкой на зеленой табуретке. Зрелище жутковатое, но бывает хуже.
Часов в одиннадцать спускаюсь в таверну выпить кофе, там, прикуривая сигарету от окурка предыдущей, сидит Бочка, с красными от недосыпа глазами.
А вообще я страшно люблю странных очень пожилых дам - мне на них, почему-то, всегда в жизни везло.
Прихожу сегодня домой, вызываю лифт. Лифт - очень древний, как тут говорят - от когда тут был социализм - устроен так, что у него есть дверь, а потом решетка. Если решетку не закрыть, когда заходишь в лифт, лифт не поедет. Итак, вызываю лифт, открываю дверь. Решетка закрыта, значит, в лифте кто-то есть, но я этого кого-то не вижу, несмотря на то, что решетка с очень крупными, тридцатисантиметровыми клетками, и почему-то этот кто-то выходить из лифта явно не собирается. Ну ладно, ну ошибся человек, приехал вниз а надо ему было наверх, бывает. Я вижу так себе, на улице дождик, очки запотели, тоже бывает. Теперь человек ждет, что я войду и мы дружно поедем наверх. Прокрутив весь этот логический ряд, решительно берусь за решетку, и когда открываю ее наполовину, в лифте материализуется очень пожилая женщина, ну древняя совсем, при этом с фигурой манекенщицы, этак под метр девяносто и худющая, с длинными - ниже пояса - прямыми распущенными седыми волосами, очень ухоженными, и безумным совершенно взглядом огромных голубых глаз. На бабкином маленьком высохшем личике эти глаза занимают по крайней мере треть общей площади, не меньше. Бабка стоит и молчит, смотрит на меня сверху вниз очень внимательно. Долго так, минуту - полторы. Я стою и молчу - в лифт я войти не могу, деться мне тоже некуда. После паузы она спрашивает высоким и слегка хрипловатым голосом : а вы видите без очков? Вижу, ответила я и сняла очки. Бабка указывает пальцем на верхнюю кнопку лифта и спрашивает: вот тут какая цифра написана - шесть или восемь? Шесть, отвечаю я. Мерси, говорит бабка и растворяется в воздухе. То есть нет, конечно. Но она исчезает так стремительно, практически нереально, а я стою, как дурак, и держусь за решетку лифта.
Вообще с пожилыми дамами у меня сегодня целая эпопея, начавшаяся в полпятого утра.
Живет тут в соседнем доме замечательная дама, историк, писатель, драматург, профессор, член болгарской академии наук, очень известная личность. По ночам она сидит на кухне, курит одну сигарету за другой, и работает. Днем я иногда вижу ее в таверне, в которой часто обедаю. Даме почти восемьдесят лет, а еще она - родственница моей подруги, у дамы семейное прозвище - Бочка.
Сплю я себе так спокойно, сегодня утром, в полпятого утра приходит подруга, гулявшая всю ночь с бывшими одноклассниками по поводу двадцатипятилетия окончания школы. Просыпаюсь на полглаза, ожидая рассказа о. Вместо этого она подходит и шепотом сообщает: Бочка пишет! После чего подруга отправляется спать, а я полминуты соображаю, что к чему, и опять засыпаю. Снится мне огромная пивная бочка, стоящая в центре старомосковской такой кухни (бочкину я не видела, не знаю), на бочке сидит в голом виде дама академик с сигаретой в зубах, болтает тонкими ножками, продолжением весьма массивного тела, и вдумчиво строчит на старорежимной печатной машинке "Олимпия", стоящей перед бочкой на зеленой табуретке. Зрелище жутковатое, но бывает хуже.
Часов в одиннадцать спускаюсь в таверну выпить кофе, там, прикуривая сигарету от окурка предыдущей, сидит Бочка, с красными от недосыпа глазами.
А вообще я страшно люблю странных очень пожилых дам - мне на них, почему-то, всегда в жизни везло.