Мы тоже пострадавшие, а значит...
Все жили вровень, скромно так, -
(Из В. Высоцкого)
Сижу вчера, как обычно, под перекрёстным воздействием трёх источников информации:
живой природы слева за окном, интернета прямо передо мной и телевидения - справа. Из
телевизора сквозь восторженные визги участников шоу "Большие танцы" вдруг доносится
фраза, вызвавшая у меня интерес: - Михаил Барышников покинул страну, когда в ней все
ходили строем, а теперь вот танцуют... Кто же это у нас со всеми строем ходил? Повернул
голову к телевизору - Ба! Леонид Ермольник! Та и захотелось постучать в экран, и
предостеречь, чтобы не протанцевали остаток страны.
Я то ходил строем по долгу службы, можно сказать за плату. А его то что заставляло
маршировать? Никак, желание выслужиться перед властью.
Слушаю вот таких критиков советского строя, или читаю их воспоминания, и кажется,
что я с ними жил в разных странах. На сколько я помню, до горбачёвской перестройки
народ танцевал везде. Не в шоу за бабки, а бесплатно в дворцах культуры и клубах, в домах
пионеров и в профсоюзных санаториях, на площадях и улицах во время праздничных демонстраций
и в дни выборов в Советы.
Кроме того, меня поражает обилие в социальных сетях тронутых зверствами КГБ, и
теперь приравниваемых к ним по численности жертв нынешнего режима. Решил не отставать от
моды и порыться в закромах своей биографии, чтобы выявить хотя бы признаки поражения в
правах. Может к своим льготам ветерана подразделений особого риска, ветерана ядерно-
оружейного комплекса и участника ликвидации аварии на ЧАЭС удастся присовокупить льготы
жертв сталинского режима. Всё копейка в семейный бюджет! Да ещё и авторитет в рукопожатном
обществе.
Вспомнил рассказ мамы о том, как был репрессирован мой отец Гребенюк Филипп Евгень-
евич.
Был он под стать мне, вернее, я под стать ему. У меня метр восемьдесят пять, он был
выше. И, как всякий статный мужчина, любил показать окружающим своё превосходство. Вот так в
один из праздничных дней 1938 года, то ли на первомай, то ли на октябрьские, возвращаясь с
демонстрации в компании друзей и сослуживцев под лёгким подпитием, подпрыгнул к висевшему
у одного из домов праздничному красному флагу. Успел схватиться за его полотнище, а вот
выпустить его из руки не успел. И оторвал полотнище флага от древка. Компания посетовала по
поводу такого события, отец повесил флаг на забор, и поспешил удалиться.
Отпраздновали как полагается, вроде бы забыли это событие, а через несколько дней к воротам
подъехала эмка с серьёзными мужчинами в синих фуражках. И отвезли папу служивые в следствен-
ный отдел УНКВД по Ленинскому району города Харькова.
Следователю Визелю обвинения в надругательстве над государственной символикой оказа-
лось мало. Через несколько дней он вызвал в качестве свидетеля маму и стал требовать дать
показания по ряду пунктов. Во-первых, что отец обогащается за счёт казны вверенного ему пред-
приятия. На ответ мамы, что кроме зарплаты сов служащего 1500 рублей других денег отец
домой не приносил, последовал вывод - значит тратит на любовницу, и вопрос - может у него
есть вторая семья? Мама открещивалась от всех этих домыслов, как могла. В конце концов
последовал приговор: - Вы свободны, - с обязательных для органом дополнением: - Пока!
Через восемь месяцев папу отпустили на свободу. Пришёл домой потерявший треть своей
дородной фигуры, поседевший в свои тридцать лет, с руками покрытыми шрамами. На вопрос о
шрамах отвечал, что это Визель гасил папиросы о его руки. Но приходилось терпеть. Сидел и
думал:-Сейчас встану и одним ударом убью эту мерзкую гниду. Но приходилось терпеть.
Как шутил отец, эта отсидка пошла ему на пользу. Он научился делать курительные
мунштуки из катушек для ниток. Я долго хранил образец его поделок, пока маме не выбросила
его, застав меня за курением уже тогда, когда у нас появились ароматные болгарские сигареты.
После подобной социальной профилактики отец не был лишён прав, более того, через
короткий срок был назначен на ответственную должность директора комбината общественного пита-
ния паровозного депо "Октябрь". В комбинат входили фабрика-кухня и совхоз в Сумскай области.
В этом совхозе, на природе, я годовалым бутузом и встретил начало Великой отечественной войны.
Прессинг на моего отца никак не сказался на моём будущем, как и то, что я в войну
был на оккупированной территории. Когда перед выпуском из военного училища оформлялись
доку менты на получение мной допуска к государственной тайне для службы в 12 ГУ МО, начальник
строевого отдела возмутился, что я вставил фразу, что об отце мне ничего не известно. К тому
времени я был усыновлён Гавриковым Константином Матвеевичем и об родном отце в семье не
принято было вспоминать. Тогда я кратко изложил эту историю в анкете, но, как видно по моей
службе,ни на кого из органов она впечатления не произвела.
Какой я сделал для себя вывод? Отец отделался легко. В другой стране развитой демокра-
тии за надругательство над государственным флагом он мог бы получить солидный срок.
Выслеживали и предавали не агенты НКВД - КГБ, а члены своей же компании, можно сказать,
ближайшего окружения. Пытал не Сталин, а, в основном, Визели. И к их назначению на палаческие
должности Сталин не имел никакого отношения. А вот уничтожали таких следователей по приказу
вождя, только искоренить эту мерзость у него не хватило времени. Думаю, такого же мнения
придерживалось большинство советского народа, чем и объясняется сохранение доброй памяти о вожде.
Мне, со своей стороны, в период службы на Полигоне и на ликвидации аварии в Чернобыле
неоднократно приходилось иметь нелицеприятные беседы с сотрудниками КГБ. Но эти истории
заслуживают отдельного изложения.