Атеистам о Религии - Ален Де Боттон, 2012 - конспект в цитатах
Эта книга попалась мне в руки в книжном магазинчике района Haight-Ashbury в Сан-Франциско. С большим удовольствием прочитав ее с карандашем в руках, я составил конспект из цитат, каждая величиной в абзац, дабы поделиться с друзьями. И сейчас закончил перевод этого конспекта на русский язык.
Размышления современного философа и архитектора, о том, сколько человеческих потребностей мы игнорируем в наши дни, в нашем большом цивилизованном мире - в итоге, оставляя заботиться о них одним лишь священникам.
Критика современного общества, в котором все друг другу чужие.
Мысли о том, как обращаться к человеческому в нас - через устройство всей нашей жизни: образование, искусство, архитектуру, общественные институты.
" Мы [почему-то] не желаем воспринимать нашу светскую культуру в достаточной мере религиозно - как источник совета."
(Religion for Atheists, Alain de Botton, 2012)
Wisdom without doctrineМудрость без догм
We can then recognize that we invented religions to serve two central needs which continue to this day and which the secular society has not been able to solve with any particular skill: first, the need to live together in communities in harmony, despite our deeply rooted selfish and violent impulses. And second, the need to cope with terrifying degrees of pain which arise from our vulnerability to professional failure, to troubled relationships, to the death of loved ones and to our decay and demise. В результате мы обнаруживаем, что изобрели реглигии для служения двум основопологающим потребностям, не исчезнувшим и сегодня, и о которых светское общество пока не смогло умелым образом позаботиться: во-первых, нам нужно жить в гармонии внутри наших сообществ, вопреки нашим эгоистичным и агрессивным порывам. И во-вторых, необходимость преодолевать боль, происходящею из нашей уязвимости к профессиональным провалам, непростым отношениям с другими людьми, к смерти наших близких, да и нашему собственному увяданию.
In giving up on so much, we have allowed religion to claim as its exclusive dominion areas of experience witch should rightly belong to all mankind - and which we should feel unembarrassed about reappropriating of the secular realm. Отказываясь от столь многого, мы позволили религии единовластно царстовать в тех областях нашего опыта, которые бы справедливее было считать общечеловеческими.
The new faith [Christianity] took over celebrations of midwinter and repackaged them as Christmas. It absorbed the Epicurean ideal of living together in a philosophical community and turned it into what we now know as monasticism. Новая вера [христианство] объявила своим празднование середины зимы, и назвала его Рождеством. Абсорбировала эпикурейский идеал совместного житья в философской коммуне, и превратила в то, о чем мы знаем сейчас как о монашестве.
They [atheists] will point to the furious institutional intolerance of many religions, and to the equally rich, though less illogical and illiberal, stores of consolation and insight available through art and science. Атеисты же укажут на яростную организованную нетерпимость многих религий, и на столь же щедрые (при этом более разумные и освобождающие) источники успокоения и прозрения, что доступны нам через искусство и науки.
CommunityОбщество
We tend to imagine that there once existed a degree of neighborliness which has been replaced by ruthless anonymity, a state where people pursue contact with one another primarily for restricted, individualistic ends: for financial gain, social advancements or romantic love. Нам легко думать, что когда-то существовала другая степеть соседства, которая была заменена бераздельной анонимностью, состоянием, в котором люди ищут контакта друг с другом главым образом для ограниченных, частных целей: для прибыли, карьеры или романтической любви.
We tend to be imprisoned within tribal ghettos based on education, class and profession and may come to view the rest of humanity as an enemy rather than as a sympathetic collective we would aspire to join. Мы легко становимся пленниками своих дикарских резерваций, основанных на образовании, классе, профессии, и можем даже дойти до взгляда на остальное человечество как врага, нежели как на сочувствующий коллектив, частью которого мы могли бы стремиться стать.
The public spaces in which we typically encounter others - the commuter trains, the jostling pavements, the airport concourses - conspire to project a demeaning picture of our identities, which undermines our capacity to hold on to the idea that every person is necessarily the centre of a complex and precious individuality. Общественные места, в которых мы обычно встречаем друг друга - поезда, переполненные улицы, залы аэропортов - словно сговорились принижать нашу индивидуальность. А это вредит нашей способности постоянно осознавать, что каждый человек, по необходимости, центр сложно устроенного, драгоценного неповторимого мира.
However, capitalism has little patience of local production and cottage industry. In may even prefer it if we have no contact with our neighbors at all, lest they detain us on our way to the office or discourage us from completing an online acquisition. Однако же, капитализм оказывается нетерпим к домашнему производству и местному обмену благами. Может оказаться даже предпочтительнее, что мы вообще не будем видеть наших соседей, нежели они задержат нас по пути в офис или отговорят от покупки в интернет-магазине.
We are from a purely financial point of view much more generous than our ancestors ever were, surrendering up to half of our income for the communal good. But we do this almost without realizing it, through the anonymous agency of the taxation system; and if we think about it at all, it is likely to be with resentment that our money is being used to support unnecessary bureaucracies or to buy missiles. We seldom feel a connection to those less fortunate members of the polity for whom our taxes also buy clean sheets, soup, shelter or a daily dose of insulin. Neither recipient nor donor feels the need to say 'Please' or 'Thank you'. Our donations are never framed - as they were in the Christian era - as the lifeblood of an intricate tangle of mutually interdependent relationships, with practical benefits for the recipient and the spiritual ones for the donor. В чисто финансовом смысле мы сейчас куда более щедрые, чем наши предки были когда-либо - мы отдаем до половины нашего дохода на общее благо. Но мы творим это почти не осознавая, через обезличивающее действие налоговой системы. А если мы и вспоминаем об этом - то чаще с недовольством, что что наши деньги уходят на бессмысленную бюрократию или закупку вооружений. Мы редко чувствуем нашу связь с теми, менее успешными жителями полиса, для кого на наши налоги будут куплены чистые простыни, мыло, крыша над головой, ежедневная доза инсулина... Ни получающий, ни дающий не ощущают нужды сказать "Пожалуйста" или "Спасибо". Наши пожертвования не составляют, как это было в христианскую эру, живую основу всего хитросплетения взаимно-обусловленных связей, с практической пользой для получающего и с духовной - для дающего.
Locked away in our private cocoons, our chief way of imagining what other people are has become the media. Для запертых в своих коконах нас, медиа стали главным способом представить себе, каковы другие люди.
Dreams of meeting one person who will spare us any need of other people. Грезы о том, чтобы встретить кого-то одного, который избавит нас от необходимости во всех остальных.
Focusing on work to the exclusion of almost everything else is a plausible enough strategy in a world which accepts workplace achievement as the main tokens with which we can assure not just the financial means to survive physically, but also the attention that we require to thrive psychologically. Сосредотачиваться на работе, до почти полного исключения всего остального - довольно разумная стратегия в мире, который признает профессиональные достижения как единственную монету, которой мы не только обеспечиваем свое физическое благополучие, но и внимание других людей, столь необходимое нам для психологически полноценной жизни.
All buildings give their owners opportunities to recondition visitors' expectations and to lay down rules of conduct specific to them. Любые здания дают своим хозяевам возможность подготавливать и формировать ожидания гостей, устанавливать свои, определенные правила поведения.
To ensure that profound and dignified personal bonds can be forged, a tightly choreographed agenda of activities may be more effective than leaving a group to mingle aimlessly on its own. [О ритуалах] Чтобы помочь появлению глубоких и наполненных уважением личных связей, четко составленная программа мероприятий может оказаться эффективнее, чем если бы просто предоставить группе людей бесцельно перемешиваться среди себя.
But what is significant is the almost universal lack of venues that help us to transform strangers into friends. Показательно почти повсеместное отсутствие мест встреч, предназначенных помочь превращению незнакомцев в друзей.
They [religions] give us lines to recite and songs to sing while they carry us across the treacherous regions of our psyches. Они [религии] дают нам строки для цитат и песни, чтобы петь пока они ведут нас через опасные области наших душ.
Religions teach us to be polite, to honor one another, to be faithful and sober, but they also know that if they do not allow us to be or do otherwise every once in a while, they will break our spirit. In their most sophisticated moments, religions accept the debt that goodness, faith and sweetness owe to their opposites. Религии учат нас быть вежливыми, угождать друг другу, быть добросовестными и благоразумными, но они также знают, что если они не позволят нам бывать иногда иными, они повредят наш дух. В своих самых нетривиальных местах, религии признают, что доброта, верность и нежность в своем существовании обязаны своим противоположностям.
KindnessДоброта
Once we are grown up, we are seldom encouraged officially to be nice to one another. A key assumption of the modern Western political thinking is that we should be left alone to live as we like without being nagged, without fear of moral judgment and without being subject to the whims of authority. Freedom has become our supreme political virtue. Когда мы стали взрослыми, официально нас уже не призывают быть добрыми друг к другу. Ключевой тезис в современной западной политической мысли - что нас следует предоставлять самим себе, жить как мы того желаем, без понуканий, без страха морального неодобрения, и без следования причудам властей. Свобода стала нашей высшей политической благодетелью.
Aware of the inherent complexity of ethical choices, libertarians cannot fail to notice how few issues fall cleanly into unassailable categories of right and wrong. What may seem like obvious truths to one party can be seen by another as culturally biased prejudices. Looking back upon centuries of religious self-assurance, libertarians stand transfixed by the dangers of conviction. An abhorrence of crude moralism has banished talk of morality from the public sphere. The impulse to question the behaviour of others trembles before the likely answer: who are you to tell me what to do? Осведомленные о всегдашней сложности этического выбора, либертарианцы не преминут заметить, сколь мало примеров в точности попадают в категории добра и зла. Что может казаться очевидными истинами одной стороне, другой может видеться культурно обусловленными предрассудками. Оглядываясь на века религиозного самоубеждения, либертарианцы в ужасе останавливаются перед опасностью любой убежденности. Отвращение к грубому морализаторству стало причиной изгнания любых разговоров о морали из публичной сферы. Естественный порыв несогласиться с чужим поведением трепещет перед вероятным ответом: "а кто ты такой, чтобы говорить мне что делать?"
It seems clear that the origins of religious ethics lay in the pragmatic need of the earliest communities to control their members' tendencies towards violence, and to foster in them contrary habits of harmony and forgiveness. Religious codes began as cautionary precepts, which were then projected into the sky and reflected back to earth in disembodied and majestic forms. Представляется ясным, что начала религиозной этики лежат в практиеской необходимости древних обществ обуздывать склонность своих членов к насилию, и воспитывать в них способность прощать и жить в согласии. Заповеди начинались как правила безопасной жизни, лишь после они были спроецированы на небо и отражены на землю в развоплощенных и величественных переложениях.
We no longer have to be brought into line by the threat of hell or the promise of paradise; we merely have to be reminded that it is we ourselves - that is, the most mature and reasonable parts of us (seldom present in the midst of our crises and obsessions) - who want to lead the sort of life which we once imagined supernatural beings demanded of us. An adequate evolution of morality from superstition to reason should mean recognizing ourselves as the authors of our own moral commandments. Для вразумления нам больше не нужно грозить адом или обещать рай, нам лишь нало напоминать, что это мы сами, то есть, самое взрослое и разумное начало в нас (редко проявшяющее себя среди наших невзгод и навязчивых идей) - желает вести такую жизнь, которой, по нашим прежним представлениям, требовал от нас некто сверхъестественный. Уместная эволюция морали от предрассудка до разума означала бы осознание нами самих себя как авторов наших заповедей.
However, a lack of absolute agreement on the good life should not in itself be enough to disqualify us from investigating and promoting the theoretical notion of such a life. Отстутвие полного согласия в том, какой должна быть лучшая жизнь, само по себе недостаточная причина, чтобы сделать нас неспособными искать и делиться теоретическими представлениями о такой жизни.
At times of domestic chaos, we can look across at a plastic statuette and inwardly ask what St Francis of Assisi would recommend that we say to our furious wife and hysterical children now. The answer may be inside us all along, but it doesn't usually emerge or become effective until we go through the exercise of formally asking the question of a saintly figurine. Во время домашних невзгод мы можем взглянуть на пластмассовую фигурку и про себя спросить - "а что бы св.Франциск посоветовал мне сейчас сказать моей рассерженой жене и истеричным детям?" Ответ, возможно, и так давно уже известен нам, но он не проявляется или не действует, пока мы не пройдем через практику оформленного вопроса к статуэтке святого...
EducationОбразование
The application of the university's academics to their tasks is intense and moving. And yet it is hard to see how the content of their courses and the direction of their examination questions bear any significant relationship to Arnold's and Mill's ideals. Whatever rhetoric may be rehearsed in its prospectuses, the modern university appears to have precious little interest in teaching its students any emotional or ethical life skills, much less how to love their neighbors and leave the world happier than they find it. Преданность университетской профессуры своим задачам велика и трогательна. И все же нелегко увидеть, как содержимое их курсов и направление экзаменационных вопросов соотносится с идалами Арнольда и Милля. Какая бы реторика ни повторялась в их проспектах, современный университеты, видимо, чертовски мало заинтересованы в обучении своих студентов каким-либо эмоциональным или этическим навыкам, и еще меньше - тому, как любить своих соседей и делать мир счастливее.
We have implicitly charged our higher-education system with a dual and possibly contradictory mission: to teach us how to make a living and to teach us how to live. And we have left the second of these two aims recklessly vague and unattended. Мы, как оказалось, поставили перед нашей образовательной системой две, возможно, противоречащие задачи: научить нас, как заработать себе на хлеб, и научить нас, как жить. И оставили вторую цель небрежной, неясной и в запустении.
While universities have achieved unparalleled expertise in imparting factual information about culture, they remain wholly uninterested in training students to use it as a repertoire of wisdom - this latter term referring to a kind of knowledge concerned with things which are not only true but also inwardly beneficial, a knowledge which can prove of solace to us when confronted by the infinite challenges of existence, from a tyrannical employer to a fatal lesion on our liver. И хотя университеты достигли несравненного мастерства в обучени знаниям о культуре, они остаются абсолютно незаинтересованными в подготовке студентов к исользованию этих познаний как основы мудрости - под последним подразумевается такое знание, которо не только вполне правдиво, но и внутренне благотворно, знание, которое может оказаться утешением нам, сталкивающимся с бесчисленными трудностями бытия, будь то болезнь или тиран-начальник.
We are by no means lacking in material which we might call into service to replace the holy texts; we are simply treating that material in the wrong way. We are unwilling to consider secular culture religiously enough, in other words, as a source of guidance. Не то чтобы нам недостает материала, который мог бы послужить нам вместо церковных текстов, мы просто пользуемся им не так. Мы не желаем воспринимать нашу светскую культуру в достаточной мере религиозно - как источник совета.
Their [teachers' in humanities] ideal audiences are students who are uninclined to drama and self-involvement, who are mature, independent, temperamentally able to live with questions rather than answers and ready to put aside their own needs for the sake of years of disinterested study of agricultural yields in eighteenth-century Normandy or the presence of infinite in Kant's noumenal realm. Их [преподавателей - гуманитариев] идеальная аудитория - студенты, не склонные к драматизации и самововлечению, взрослые, независимые, по своему темпераменту готовые жить с вопросами вместо ответов, и готовые отложить в сторону свои собственные необходимости ради многолетнего и отстраненного изучения графика урожаев в Нормандии восемнадцатого века, или включенности категории бесконечного в вещный мир Канта.
It [Christianity] has no patience with theories that dwell on our independence or our maturity. It instead believes us to be at heart desperate, fragile, vulnerable, sinful creatures, a good deal less wise than we are knowledgeable, always on the verge of anxiety, tortured by our relationships, terrified of death - and most of all in need of God. Оно [христианство] не терпит теорий, произрастающих из нашей независимости или взрослости. Вместо этого оно верит, что в наших сердцах мы безутешные, хрупкие, уязвимые, порочные существа, куда менее мудрые нежели знающие, вечно встревоженные, несчастные в наших отношениях друг с другом, испуганные до смерти - и более всего остального нуждающиеся в боге.
Christianity is focused on helping a part of us that secular language struggles even to name, which is not precisely intelligence or emotion, not character or personality, but another, even more abstract entity loosely connected with all of those and yet different from them by an additional ethical and transcendent dimension - and to which we may as well refer, following Christian terminology, as the soul. Христианство сосредотачивется на помощи той нашей составляющей, которую в светском языке и обозначить-то нелегко. Которая не разум, не эмоция, не характер или личность, но иная, еще более абстрактная сущность, как-то с ними связанная и при этом отличная в особом этическом измерении - которую и мы можем называть, заимствуя христианскую терминологию - душой.
Sermons by their very nature assume that their audiences are in important ways lost. Проповеди по самой своей природе предполагают свою аудиторию в каких-то важных отношениях заблудившейся.
The techniques that the academy so fears - the emphasis on the connection between abstract ideas and our own lives, the lucid interpretation of texts, the preference for extracts over wholes - have always been the methods of religions, which had to wrestle, centuries before the invention of television, with the challenge of how to render ideas vivid and pertinent to impatient and distracted audiences. Подход, столь пугающий университеты - упор на связь абстрактых идей и жизни, красочная интерпетация текста, предпочтение цитат целому - всегда был методом религий, которые веками боролись, еще до изобретения телевидения, с проблемой - как донести идеи живыми и запоминающимися до невнимательной и нетерпеливой аудитории.
Religions have been wise enough to establish elaborate calendars and schedules which lay claim to the lengths as well as the depths of their followers' lives, letting no month, day or hour escape without administration of a precisely calibrated dose of ideas. Дальновидность религий также видна в установлении подробнейших календарей и расписаний, покрывающих собой весть срок жизни своих последователей - дабы ни один месяц, день или час не утек без точно отмеренной дозы идей.
If we lament our book-swamped age, it is because we sense that it is not by reading more, but by deepening and refreshing our understanding of a few volumes that we best develop our intelligence and our sensitivity. We feel guilty for all that we have not yet read, but overlook how much better read we already are than Augustine or Dante, thereby ignoring that our problem lies squarely with our manner of absorption rather than with the extent of our consumption. Если мы жалуемся на наш погребенный под книгами век - не потому ли, что чувствуем, что не от числа их, а только от глубины и свежести нашего понимания некоторых из них лучше развиваются наши разум и чувства. Чувствуя вину за непрочитанные книги, упускаем из виду, насколько мы более начитаны, чем Августин или Данте. и от того не видя, что наша беда лишь в манере нашего восприятия, а не в пределах доступного нам чтения.
These places [hotels and spas] have no way of helping us when the incompatibilities in our relationships reach a new nadir, when reading the Sunday newspapers provokes panic about our careers or when we wake up in terror just before dawn, paralysed by the thought of how short a span of life remains to us. Otherwise solicitous concierges, brimful of ideas about where we might partake of horse riding or min-golf, will fall suddenly silent when questioned about strategies for coping with guilt, wayward longings or self-loathing. Эти места (дома отдыха и санатории) не способны помочь нам, когда несовместимости в наших отношениях достигают очередной глубины, когда чтение воскресных газет наводит панические мысли о наших планах, или когда мы просыпаемся в предрассветный час в ужасе от мысли, сколь коротка наша жизнь. Обычно заботливые консъержи, щедрые на идеи как нам провести время за мини-гольфом или заняться верховой ездой, резко замолкнут, есть будут спрошены совета как нам справиться с чувством вины, несчастной любовью или отвращением к себе.
We require effective centres for the restoration of our whole beings; new kinds of retreats devoted to educating, through an array of secularized spiritual exercises, or corporeal as well as psychological selves. Нам необходимы действенные центры для востановления нас самих целиком - места, посвященные обучению наших тел и наших душ, через многообразие отделенных от религий духовных упражнений и практик.
It is to the religions' credit that they have never sided with those who would argue that wisdom is unteachable. They have dared directly to address the great questions of individual life - What should I work for? How do I love? How can I be good? - in ways that should intrigue atheists even if they find little to agree with in the specific answers provided. К чести религий то, что они никогда не оказывались среди тех, кто утверждал бы, что мудрость нельзя нести через учение. У них хватало смелости пытаться помогать в величайших вопросах частной жизни: Ради чего мне трудиться? Люблю ли я? Могу ли я быть добрым? - способами, которые должни заинтересовать атеистов даже если они обнаружат мало согласия с ответами.
Religions do not, as modern universities will, limit their teaching to a fixed period of time (a few years of youth), a particular space (a campus) or a single format (the lecture). Recognizing that we are as much sensory as cognitive creatures, they understand that they will need to use all possible resources to sway our minds. Религии, в отличии от современных университетов, не станут ограничивать свое учение определенным периодом времени (несколькими годами молодости), местом (академгородком), или единственым форматом (лекцией). Учитывая, что мы - создания не только мыслящие, но и воспринимающие, они используют все доступные способы, чтобы достучаться до наших умов.
Часть II
Размышления современного философа и архитектора, о том, сколько человеческих потребностей мы игнорируем в наши дни, в нашем большом цивилизованном мире - в итоге, оставляя заботиться о них одним лишь священникам.
Критика современного общества, в котором все друг другу чужие.
Мысли о том, как обращаться к человеческому в нас - через устройство всей нашей жизни: образование, искусство, архитектуру, общественные институты.
" Мы [почему-то] не желаем воспринимать нашу светскую культуру в достаточной мере религиозно - как источник совета."
(Religion for Atheists, Alain de Botton, 2012)
Wisdom without doctrineМудрость без догм
We can then recognize that we invented religions to serve two central needs which continue to this day and which the secular society has not been able to solve with any particular skill: first, the need to live together in communities in harmony, despite our deeply rooted selfish and violent impulses. And second, the need to cope with terrifying degrees of pain which arise from our vulnerability to professional failure, to troubled relationships, to the death of loved ones and to our decay and demise. В результате мы обнаруживаем, что изобрели реглигии для служения двум основопологающим потребностям, не исчезнувшим и сегодня, и о которых светское общество пока не смогло умелым образом позаботиться: во-первых, нам нужно жить в гармонии внутри наших сообществ, вопреки нашим эгоистичным и агрессивным порывам. И во-вторых, необходимость преодолевать боль, происходящею из нашей уязвимости к профессиональным провалам, непростым отношениям с другими людьми, к смерти наших близких, да и нашему собственному увяданию.
In giving up on so much, we have allowed religion to claim as its exclusive dominion areas of experience witch should rightly belong to all mankind - and which we should feel unembarrassed about reappropriating of the secular realm. Отказываясь от столь многого, мы позволили религии единовластно царстовать в тех областях нашего опыта, которые бы справедливее было считать общечеловеческими.
The new faith [Christianity] took over celebrations of midwinter and repackaged them as Christmas. It absorbed the Epicurean ideal of living together in a philosophical community and turned it into what we now know as monasticism. Новая вера [христианство] объявила своим празднование середины зимы, и назвала его Рождеством. Абсорбировала эпикурейский идеал совместного житья в философской коммуне, и превратила в то, о чем мы знаем сейчас как о монашестве.
They [atheists] will point to the furious institutional intolerance of many religions, and to the equally rich, though less illogical and illiberal, stores of consolation and insight available through art and science. Атеисты же укажут на яростную организованную нетерпимость многих религий, и на столь же щедрые (при этом более разумные и освобождающие) источники успокоения и прозрения, что доступны нам через искусство и науки.
CommunityОбщество
We tend to imagine that there once existed a degree of neighborliness which has been replaced by ruthless anonymity, a state where people pursue contact with one another primarily for restricted, individualistic ends: for financial gain, social advancements or romantic love. Нам легко думать, что когда-то существовала другая степеть соседства, которая была заменена бераздельной анонимностью, состоянием, в котором люди ищут контакта друг с другом главым образом для ограниченных, частных целей: для прибыли, карьеры или романтической любви.
We tend to be imprisoned within tribal ghettos based on education, class and profession and may come to view the rest of humanity as an enemy rather than as a sympathetic collective we would aspire to join. Мы легко становимся пленниками своих дикарских резерваций, основанных на образовании, классе, профессии, и можем даже дойти до взгляда на остальное человечество как врага, нежели как на сочувствующий коллектив, частью которого мы могли бы стремиться стать.
The public spaces in which we typically encounter others - the commuter trains, the jostling pavements, the airport concourses - conspire to project a demeaning picture of our identities, which undermines our capacity to hold on to the idea that every person is necessarily the centre of a complex and precious individuality. Общественные места, в которых мы обычно встречаем друг друга - поезда, переполненные улицы, залы аэропортов - словно сговорились принижать нашу индивидуальность. А это вредит нашей способности постоянно осознавать, что каждый человек, по необходимости, центр сложно устроенного, драгоценного неповторимого мира.
However, capitalism has little patience of local production and cottage industry. In may even prefer it if we have no contact with our neighbors at all, lest they detain us on our way to the office or discourage us from completing an online acquisition. Однако же, капитализм оказывается нетерпим к домашнему производству и местному обмену благами. Может оказаться даже предпочтительнее, что мы вообще не будем видеть наших соседей, нежели они задержат нас по пути в офис или отговорят от покупки в интернет-магазине.
We are from a purely financial point of view much more generous than our ancestors ever were, surrendering up to half of our income for the communal good. But we do this almost without realizing it, through the anonymous agency of the taxation system; and if we think about it at all, it is likely to be with resentment that our money is being used to support unnecessary bureaucracies or to buy missiles. We seldom feel a connection to those less fortunate members of the polity for whom our taxes also buy clean sheets, soup, shelter or a daily dose of insulin. Neither recipient nor donor feels the need to say 'Please' or 'Thank you'. Our donations are never framed - as they were in the Christian era - as the lifeblood of an intricate tangle of mutually interdependent relationships, with practical benefits for the recipient and the spiritual ones for the donor. В чисто финансовом смысле мы сейчас куда более щедрые, чем наши предки были когда-либо - мы отдаем до половины нашего дохода на общее благо. Но мы творим это почти не осознавая, через обезличивающее действие налоговой системы. А если мы и вспоминаем об этом - то чаще с недовольством, что что наши деньги уходят на бессмысленную бюрократию или закупку вооружений. Мы редко чувствуем нашу связь с теми, менее успешными жителями полиса, для кого на наши налоги будут куплены чистые простыни, мыло, крыша над головой, ежедневная доза инсулина... Ни получающий, ни дающий не ощущают нужды сказать "Пожалуйста" или "Спасибо". Наши пожертвования не составляют, как это было в христианскую эру, живую основу всего хитросплетения взаимно-обусловленных связей, с практической пользой для получающего и с духовной - для дающего.
Locked away in our private cocoons, our chief way of imagining what other people are has become the media. Для запертых в своих коконах нас, медиа стали главным способом представить себе, каковы другие люди.
Dreams of meeting one person who will spare us any need of other people. Грезы о том, чтобы встретить кого-то одного, который избавит нас от необходимости во всех остальных.
Focusing on work to the exclusion of almost everything else is a plausible enough strategy in a world which accepts workplace achievement as the main tokens with which we can assure not just the financial means to survive physically, but also the attention that we require to thrive psychologically. Сосредотачиваться на работе, до почти полного исключения всего остального - довольно разумная стратегия в мире, который признает профессиональные достижения как единственную монету, которой мы не только обеспечиваем свое физическое благополучие, но и внимание других людей, столь необходимое нам для психологически полноценной жизни.
All buildings give their owners opportunities to recondition visitors' expectations and to lay down rules of conduct specific to them. Любые здания дают своим хозяевам возможность подготавливать и формировать ожидания гостей, устанавливать свои, определенные правила поведения.
To ensure that profound and dignified personal bonds can be forged, a tightly choreographed agenda of activities may be more effective than leaving a group to mingle aimlessly on its own. [О ритуалах] Чтобы помочь появлению глубоких и наполненных уважением личных связей, четко составленная программа мероприятий может оказаться эффективнее, чем если бы просто предоставить группе людей бесцельно перемешиваться среди себя.
But what is significant is the almost universal lack of venues that help us to transform strangers into friends. Показательно почти повсеместное отсутствие мест встреч, предназначенных помочь превращению незнакомцев в друзей.
They [religions] give us lines to recite and songs to sing while they carry us across the treacherous regions of our psyches. Они [религии] дают нам строки для цитат и песни, чтобы петь пока они ведут нас через опасные области наших душ.
Religions teach us to be polite, to honor one another, to be faithful and sober, but they also know that if they do not allow us to be or do otherwise every once in a while, they will break our spirit. In their most sophisticated moments, religions accept the debt that goodness, faith and sweetness owe to their opposites. Религии учат нас быть вежливыми, угождать друг другу, быть добросовестными и благоразумными, но они также знают, что если они не позволят нам бывать иногда иными, они повредят наш дух. В своих самых нетривиальных местах, религии признают, что доброта, верность и нежность в своем существовании обязаны своим противоположностям.
KindnessДоброта
Once we are grown up, we are seldom encouraged officially to be nice to one another. A key assumption of the modern Western political thinking is that we should be left alone to live as we like without being nagged, without fear of moral judgment and without being subject to the whims of authority. Freedom has become our supreme political virtue. Когда мы стали взрослыми, официально нас уже не призывают быть добрыми друг к другу. Ключевой тезис в современной западной политической мысли - что нас следует предоставлять самим себе, жить как мы того желаем, без понуканий, без страха морального неодобрения, и без следования причудам властей. Свобода стала нашей высшей политической благодетелью.
Aware of the inherent complexity of ethical choices, libertarians cannot fail to notice how few issues fall cleanly into unassailable categories of right and wrong. What may seem like obvious truths to one party can be seen by another as culturally biased prejudices. Looking back upon centuries of religious self-assurance, libertarians stand transfixed by the dangers of conviction. An abhorrence of crude moralism has banished talk of morality from the public sphere. The impulse to question the behaviour of others trembles before the likely answer: who are you to tell me what to do? Осведомленные о всегдашней сложности этического выбора, либертарианцы не преминут заметить, сколь мало примеров в точности попадают в категории добра и зла. Что может казаться очевидными истинами одной стороне, другой может видеться культурно обусловленными предрассудками. Оглядываясь на века религиозного самоубеждения, либертарианцы в ужасе останавливаются перед опасностью любой убежденности. Отвращение к грубому морализаторству стало причиной изгнания любых разговоров о морали из публичной сферы. Естественный порыв несогласиться с чужим поведением трепещет перед вероятным ответом: "а кто ты такой, чтобы говорить мне что делать?"
It seems clear that the origins of religious ethics lay in the pragmatic need of the earliest communities to control their members' tendencies towards violence, and to foster in them contrary habits of harmony and forgiveness. Religious codes began as cautionary precepts, which were then projected into the sky and reflected back to earth in disembodied and majestic forms. Представляется ясным, что начала религиозной этики лежат в практиеской необходимости древних обществ обуздывать склонность своих членов к насилию, и воспитывать в них способность прощать и жить в согласии. Заповеди начинались как правила безопасной жизни, лишь после они были спроецированы на небо и отражены на землю в развоплощенных и величественных переложениях.
We no longer have to be brought into line by the threat of hell or the promise of paradise; we merely have to be reminded that it is we ourselves - that is, the most mature and reasonable parts of us (seldom present in the midst of our crises and obsessions) - who want to lead the sort of life which we once imagined supernatural beings demanded of us. An adequate evolution of morality from superstition to reason should mean recognizing ourselves as the authors of our own moral commandments. Для вразумления нам больше не нужно грозить адом или обещать рай, нам лишь нало напоминать, что это мы сами, то есть, самое взрослое и разумное начало в нас (редко проявшяющее себя среди наших невзгод и навязчивых идей) - желает вести такую жизнь, которой, по нашим прежним представлениям, требовал от нас некто сверхъестественный. Уместная эволюция морали от предрассудка до разума означала бы осознание нами самих себя как авторов наших заповедей.
However, a lack of absolute agreement on the good life should not in itself be enough to disqualify us from investigating and promoting the theoretical notion of such a life. Отстутвие полного согласия в том, какой должна быть лучшая жизнь, само по себе недостаточная причина, чтобы сделать нас неспособными искать и делиться теоретическими представлениями о такой жизни.
At times of domestic chaos, we can look across at a plastic statuette and inwardly ask what St Francis of Assisi would recommend that we say to our furious wife and hysterical children now. The answer may be inside us all along, but it doesn't usually emerge or become effective until we go through the exercise of formally asking the question of a saintly figurine. Во время домашних невзгод мы можем взглянуть на пластмассовую фигурку и про себя спросить - "а что бы св.Франциск посоветовал мне сейчас сказать моей рассерженой жене и истеричным детям?" Ответ, возможно, и так давно уже известен нам, но он не проявляется или не действует, пока мы не пройдем через практику оформленного вопроса к статуэтке святого...
EducationОбразование
The application of the university's academics to their tasks is intense and moving. And yet it is hard to see how the content of their courses and the direction of their examination questions bear any significant relationship to Arnold's and Mill's ideals. Whatever rhetoric may be rehearsed in its prospectuses, the modern university appears to have precious little interest in teaching its students any emotional or ethical life skills, much less how to love their neighbors and leave the world happier than they find it. Преданность университетской профессуры своим задачам велика и трогательна. И все же нелегко увидеть, как содержимое их курсов и направление экзаменационных вопросов соотносится с идалами Арнольда и Милля. Какая бы реторика ни повторялась в их проспектах, современный университеты, видимо, чертовски мало заинтересованы в обучении своих студентов каким-либо эмоциональным или этическим навыкам, и еще меньше - тому, как любить своих соседей и делать мир счастливее.
We have implicitly charged our higher-education system with a dual and possibly contradictory mission: to teach us how to make a living and to teach us how to live. And we have left the second of these two aims recklessly vague and unattended. Мы, как оказалось, поставили перед нашей образовательной системой две, возможно, противоречащие задачи: научить нас, как заработать себе на хлеб, и научить нас, как жить. И оставили вторую цель небрежной, неясной и в запустении.
While universities have achieved unparalleled expertise in imparting factual information about culture, they remain wholly uninterested in training students to use it as a repertoire of wisdom - this latter term referring to a kind of knowledge concerned with things which are not only true but also inwardly beneficial, a knowledge which can prove of solace to us when confronted by the infinite challenges of existence, from a tyrannical employer to a fatal lesion on our liver. И хотя университеты достигли несравненного мастерства в обучени знаниям о культуре, они остаются абсолютно незаинтересованными в подготовке студентов к исользованию этих познаний как основы мудрости - под последним подразумевается такое знание, которо не только вполне правдиво, но и внутренне благотворно, знание, которое может оказаться утешением нам, сталкивающимся с бесчисленными трудностями бытия, будь то болезнь или тиран-начальник.
We are by no means lacking in material which we might call into service to replace the holy texts; we are simply treating that material in the wrong way. We are unwilling to consider secular culture religiously enough, in other words, as a source of guidance. Не то чтобы нам недостает материала, который мог бы послужить нам вместо церковных текстов, мы просто пользуемся им не так. Мы не желаем воспринимать нашу светскую культуру в достаточной мере религиозно - как источник совета.
Their [teachers' in humanities] ideal audiences are students who are uninclined to drama and self-involvement, who are mature, independent, temperamentally able to live with questions rather than answers and ready to put aside their own needs for the sake of years of disinterested study of agricultural yields in eighteenth-century Normandy or the presence of infinite in Kant's noumenal realm. Их [преподавателей - гуманитариев] идеальная аудитория - студенты, не склонные к драматизации и самововлечению, взрослые, независимые, по своему темпераменту готовые жить с вопросами вместо ответов, и готовые отложить в сторону свои собственные необходимости ради многолетнего и отстраненного изучения графика урожаев в Нормандии восемнадцатого века, или включенности категории бесконечного в вещный мир Канта.
It [Christianity] has no patience with theories that dwell on our independence or our maturity. It instead believes us to be at heart desperate, fragile, vulnerable, sinful creatures, a good deal less wise than we are knowledgeable, always on the verge of anxiety, tortured by our relationships, terrified of death - and most of all in need of God. Оно [христианство] не терпит теорий, произрастающих из нашей независимости или взрослости. Вместо этого оно верит, что в наших сердцах мы безутешные, хрупкие, уязвимые, порочные существа, куда менее мудрые нежели знающие, вечно встревоженные, несчастные в наших отношениях друг с другом, испуганные до смерти - и более всего остального нуждающиеся в боге.
Christianity is focused on helping a part of us that secular language struggles even to name, which is not precisely intelligence or emotion, not character or personality, but another, even more abstract entity loosely connected with all of those and yet different from them by an additional ethical and transcendent dimension - and to which we may as well refer, following Christian terminology, as the soul. Христианство сосредотачивется на помощи той нашей составляющей, которую в светском языке и обозначить-то нелегко. Которая не разум, не эмоция, не характер или личность, но иная, еще более абстрактная сущность, как-то с ними связанная и при этом отличная в особом этическом измерении - которую и мы можем называть, заимствуя христианскую терминологию - душой.
Sermons by their very nature assume that their audiences are in important ways lost. Проповеди по самой своей природе предполагают свою аудиторию в каких-то важных отношениях заблудившейся.
The techniques that the academy so fears - the emphasis on the connection between abstract ideas and our own lives, the lucid interpretation of texts, the preference for extracts over wholes - have always been the methods of religions, which had to wrestle, centuries before the invention of television, with the challenge of how to render ideas vivid and pertinent to impatient and distracted audiences. Подход, столь пугающий университеты - упор на связь абстрактых идей и жизни, красочная интерпетация текста, предпочтение цитат целому - всегда был методом религий, которые веками боролись, еще до изобретения телевидения, с проблемой - как донести идеи живыми и запоминающимися до невнимательной и нетерпеливой аудитории.
Religions have been wise enough to establish elaborate calendars and schedules which lay claim to the lengths as well as the depths of their followers' lives, letting no month, day or hour escape without administration of a precisely calibrated dose of ideas. Дальновидность религий также видна в установлении подробнейших календарей и расписаний, покрывающих собой весть срок жизни своих последователей - дабы ни один месяц, день или час не утек без точно отмеренной дозы идей.
If we lament our book-swamped age, it is because we sense that it is not by reading more, but by deepening and refreshing our understanding of a few volumes that we best develop our intelligence and our sensitivity. We feel guilty for all that we have not yet read, but overlook how much better read we already are than Augustine or Dante, thereby ignoring that our problem lies squarely with our manner of absorption rather than with the extent of our consumption. Если мы жалуемся на наш погребенный под книгами век - не потому ли, что чувствуем, что не от числа их, а только от глубины и свежести нашего понимания некоторых из них лучше развиваются наши разум и чувства. Чувствуя вину за непрочитанные книги, упускаем из виду, насколько мы более начитаны, чем Августин или Данте. и от того не видя, что наша беда лишь в манере нашего восприятия, а не в пределах доступного нам чтения.
These places [hotels and spas] have no way of helping us when the incompatibilities in our relationships reach a new nadir, when reading the Sunday newspapers provokes panic about our careers or when we wake up in terror just before dawn, paralysed by the thought of how short a span of life remains to us. Otherwise solicitous concierges, brimful of ideas about where we might partake of horse riding or min-golf, will fall suddenly silent when questioned about strategies for coping with guilt, wayward longings or self-loathing. Эти места (дома отдыха и санатории) не способны помочь нам, когда несовместимости в наших отношениях достигают очередной глубины, когда чтение воскресных газет наводит панические мысли о наших планах, или когда мы просыпаемся в предрассветный час в ужасе от мысли, сколь коротка наша жизнь. Обычно заботливые консъержи, щедрые на идеи как нам провести время за мини-гольфом или заняться верховой ездой, резко замолкнут, есть будут спрошены совета как нам справиться с чувством вины, несчастной любовью или отвращением к себе.
We require effective centres for the restoration of our whole beings; new kinds of retreats devoted to educating, through an array of secularized spiritual exercises, or corporeal as well as psychological selves. Нам необходимы действенные центры для востановления нас самих целиком - места, посвященные обучению наших тел и наших душ, через многообразие отделенных от религий духовных упражнений и практик.
It is to the religions' credit that they have never sided with those who would argue that wisdom is unteachable. They have dared directly to address the great questions of individual life - What should I work for? How do I love? How can I be good? - in ways that should intrigue atheists even if they find little to agree with in the specific answers provided. К чести религий то, что они никогда не оказывались среди тех, кто утверждал бы, что мудрость нельзя нести через учение. У них хватало смелости пытаться помогать в величайших вопросах частной жизни: Ради чего мне трудиться? Люблю ли я? Могу ли я быть добрым? - способами, которые должни заинтересовать атеистов даже если они обнаружат мало согласия с ответами.
Religions do not, as modern universities will, limit their teaching to a fixed period of time (a few years of youth), a particular space (a campus) or a single format (the lecture). Recognizing that we are as much sensory as cognitive creatures, they understand that they will need to use all possible resources to sway our minds. Религии, в отличии от современных университетов, не станут ограничивать свое учение определенным периодом времени (несколькими годами молодости), местом (академгородком), или единственым форматом (лекцией). Учитывая, что мы - создания не только мыслящие, но и воспринимающие, они используют все доступные способы, чтобы достучаться до наших умов.
Часть II