Произвольная космонавтика. Пост 04. Галатея (Лилия Борисова)
Ну, вот, не получилось у меня "дуплетом" авторов представить - семаджик ругается и говорит, что не лезет ничего. Так что за предисловием к этой главе предлагаю не полениться опустить глаза на пару десятков сантиметров - туда, где пост про Башакова. Зато фотографию Лили поставлю по-человечески: дальше так и буду делать, с фотками не под катом, а прямо здесь. Правда, с обтеканием всё никак не разберусь, но это, я думаю, явление временное. Итак, Галатея (Лилия Борисова) Помимо редко обновляющегося официального сайта её группы, некоторые записи можно найти у Максима Мошкова.
Песни начала века
Песни Лилии Борисовой нечасто услышишь по радио, но запоминаются они надолго, прокручиваясь в голове всякий раз, когда жизненная ситуация рождает сходные эмоции.
Включаю телевизор и первым делом вижу, как священник окропляет святой водой очередной отряд «омоновцев», отправляющихся в Чечню. Ещё вчера чернорясники крестили бандитские машины и под шумок налоговых льгот везли в страну сигареты и алкоголь, приближая этим свою паству к «царствию небесному», а теперь христианский долг диктует им благословлять войну. И первое, что всплывает в сознании, - строки Лилиной песни «Вайя-Верево».
А пьяный дьяк разливает: «Причащайся, поможет»,
Но я чувствую грязь каждой клеточкой кожи,
И принять камуфляж за венчальное платье
Может только слепой или тот, кому платят.
А вот и следующая картинка на экране - годовщина взрывов многоэтажек в Москве. Возле торчащих во все стороны ошмётков панелей и арматуры бродят люди с бессильной болью в глазах, и на фоне этого гипериндустриального пейзажа просыпается в памяти написанная в то жуткое время песенка с коротким названием: «Страшно».
Страх по московским улицам
Бродит в дымке осенней
С душами тех, что уснули
Вечером в воскресенье.
Крутит рваные строчки
В иссушающем смерче
И выжимает до точки
Всё, кроме страха смерти.
Стоит оторваться от телевизора, заглянуть в себя - и становится ещё страшнее. Бытиё так наопределяло сознание, что надо излазить самые дальние закоулки души, чтобы обнаружить в собственных потёмках хоть маленький уголок, не унавоженный цинизмом. Поддержки искать негде - друзья и знакомые в том же незавидном положении.
И беседы на кухнях всё чаще текут не о том,
Остаётся на сердце осадок несказанных фраз,
Вместо мысленных молний - словесный, раскатистый гром,
Я боюсь даже думать о том, что осталось от нас...
Орган, которым верят в нематериальное, оборачивается рудиментом ушедшего века, нелепым как воспалившийся аппендикс или какая-нибудь повышенная волосатость: «Загорелся прицел у тебя на лице - уходи, пока цел». Человек превращается в функцию, душа запирается на замок, и чем дальше, тем реже откликается на зов, не связанный с грубой и осязаемой выгодой. Тут уж зови - не зови...
Слова на ветер.
Слова уносит ветер
И их не нужно держать - за горло держит тоска.
Я тщетно пытаюсь сорваться с цепи языка.
Психика не выдерживает, честное слово «убийца» заменяет благозвучный англицизм, и всё больше желающих уткнуться в какой-нибудь уютный вторичный мирок - растворить своё «я» в сиропе очередного нелепого шоу, где неудавшиеся актеры разыгрывают высосанные из пальца скандальные истории, или ещё более чудовищной виртуальности. Им уже не объяснить, что пиво в рекламе - не пиво, а подсолнечное масло... Может, так и надо, ведь и правда крыша поедет, если жить без наркотиков и эвфемизмов? К чему баламуты, не согласные с мнением большинства?
Так скоро.
Мы позабудем их так скоро,
так пишут матом на заборах,
так за кулисами актёры
смывают грим с усталых лиц,
забудем, как из приговора
убрать ни слова не смогли...
Им снится
вода, которой не напиться.
Гостеприимная столица
о грязный лёд ломает лица,
непривычные к зиме,
и предсказание случится
до последней из примет.
Написано задолго до веселящего газа «Норд-Оста» и ужасов Беслана, но «предсказание случилось» и случится, наверное, ещё не раз... Беспристрастно глядя вокруг, всё чаще замечаешь, что слой людей, «желающих странного» с точки зрения мрачноватого большинства, истончился до предела. Но и теперь кому-то из них хочется возрождения империи, а кому-то - возрождения себя.
Из тела сделать свет,
чтоб было через сотни лет,
куда вернуться...
2004 г.
Лилия Борисова, которая не любит «разжёвывать»
- Стало модно говорить, что ближе к тридцати годам человека настигает «кризис среднего возраста», когда юношеский пыл угас, а «взрослой» мудрости ещё не появилось. Не чувствуешь за собой ничего похожего?
- У меня никогда не было юношеского пыла, - я родилась взрослой, хотя физически и была тогда поменьше, чем сейчас. Так с чего бы «внутренне ломаться»? Над головой всё то же небо, под ногами всё та же дорога, и путь в лигах не мерян по-прежнему.
- Расскажи про музыку, на которой росла.
- Фронтовые и морские песни, которые пели дедушка и бабушка, классическая музыка в мамином исполнении на фортепиано, советская эстрада, дворовая и уголовная лирика во дворе и пионерских лагерях, Высоцкий с домашнего магнитофона, а позже - отовсюду, где только можно было найти его записи. С рок-музыкой всерьёз познакомилась, когда училась в институте. Башлачёв, Янка, Макаревич, Гребенщиков - стандартный набор... Советская эстрада была гораздо мелодичней, но по текстам это оказались несравнимые вещи: наш рок делали поэты, называющие себя рокерами.
- Свои песни относишь к року?
- Я не задумываюсь над определениями. Когда приходит в голову какой-то образ или мысль, развиваешь их в самом естественном направлении. Можно написать песню, которая будет выглядеть народной, можно писать похоже на Гребенщикова, может получиться вообще ни на кого не похоже, только не надо ограничиваться рамками: форма вторична.
Побудительный мотив для создания любого произведения искусства - его отсутствие в явленном мире. Пишу песню, когда хочется спеть именно её и обнаруживается, что она, насколько мне известно, ещё не написана.
- Процесс написания. Что сначала - музыка, текст, ритм?
- Сначала - не музыка, не стихи и не ритм. Сначала - боль. Можно предположить, что песня начинается, когда услышишь, например, какую-то случайную фразу: «зацепился» за неё - и пошло-поехало. Но на самом деле не так. Если сначала в тебе не произошло изменения, которое не было выражено словами, ты эту фразу пропустишь мимо ушей. Или стук колёс, который слышал сто раз, в сто первый раз «зацепит», потому что перед этим что-то произошло и это «что-то» было новым, что попало в тебя. Когда в тебе самом появляется новое - это всегда боль. Не в отрицательном смысле - ой, как мне больно! ой, как мне себя жалко! - она бывает и сладкой. И начинается, когда в твою сущность входит что-то со стороны. Это может работать как в пользу, так и во вред, но в любом случае тебе больно, потому что сначала это ещё не ты и только потом пришедшее извне к тебе прирастает. Вот это действительно важно, а процесс написания песни, как его обычно понимают журналисты, - это уже роды.
- Как оцениваешь свои первые песни, вошедшие потом в альбом «Ночной образ жизни»?
- Я люблю «Ночной образ жизни», потому что это цельный альбом, который прекрасно передаёт атмосферу того времени. Я далеко ушла от неё - не живу в той среде, у меня другие переживания, и песни уже не воспринимаются как свои, даже голос на этой записи почти не узнаю. Но я ещё не настолько всё забыла, чтобы не понимать, о чём идёт речь, а сделано там всё очень хорошо - альбом получился именно таким, как надо.
- «Номерных» альбомов после уже не было...
- Так состава же нет. Не с кем записывать, не с кем играть. Думаю, многие представители так называемых «творческих профессий» вовсе не стремятся создать нечто новое, расти через свои произведения или помогать другим людям. Мне кажется, большинство из них просто получает удовольствие от работы в том или ином стиле. Я не знаю, в чём тут дело. Может быть, они в силу уровня своего развития не могут мыслить в категориях разных стилей - такой у них «узкий спектр восприятия». Так или иначе, на мой взгляд, это больше графомания, нежели творчество. Я не считаю, что понятие графомании применимо лишь к работе писателя. Оно касается и художника, и музыканта, когда формой человек худо-бедно овладел, а наполнить её нечем. Вот и получается, что вещь написана, а ты «остался таким же, как и был».
И когда такие музыканты слышат твои объяснения по поводу желаемых аранжировок, они говорят: «Нет, это скучно, мы в таком стиле не играем. Мы любим джаз (фолк, блюз и т. д.)» А то и вовсе: «То, что вы хотите, сделать нельзя, - это ни на что не похоже». Им же до зарезу надо, чтоб было «похоже».
А бывает, что музыкант приходит и говорит: «То, что вы пытаетесь сыграть, - полная фигня. Я вам покажу десять вариантов того, как сделать эту песню интересной». И это тоже беда, потому что интересных вариантов может быть и десять, и сто, а настоящий - как правило, только один. Но такому горе-виртуозу этого не объяснишь. Для него песня - не живая вода, которую надо донести до слушателя, не запачкав и не расплескав, а материал для самовыражения, самоудовлетворения и прочих малоинтересных вещей. В самом деле, почему не добавить в эту водичку «Zuko»?
Я считаю, что это обычное дело. Графоманов и версификаторов гораздо больше, чем тех, кто имеет право зваться творцом без кавычек. А нам нужны именно последние.
- Я не совсем понял, чем так плоха приверженность определённому стилю.
- Нас часто спрашивают, в каком стиле мы играем. По-моему, это странный вопрос. В любой сфере искусства есть люди, которым есть, что сказать, и они лишь подбирают этому форму. И есть люди, которым хочется говорить в какой-то форме, хочется, чтобы их творчество было на что-то похоже, - «прутся» они с этого, и всё. Играют блюзы или пишут трёхстопным ямбом - в зависимости от своих заморочек. Такого рода творцов по определению больше тех, кому есть, что сказать.
Бывают поэты, которые очень любят Бродского и очень хотят писать похоже на Бродского. Сути того, что делал Бродский, они не понимают. Почему он писал именно так - тоже не понимают. Зато улавливают ритмику, начинают писать формально похоже… И, наверное, это нравится читателям, которые тоже у Бродского уловили только внешнюю форму… Всё, что не умещается в рамки, которые они себе придумали, - то, с чего им «не прётся», - для них не существует, объявляется неинтересным, несостоятельным и т. д.
Поэтому, если не играешь в каком-то стиле, обязательно надо искать людей, которым неважен стиль, которые просто поймут то, что делаешь, - важно, чтобы они поняли и хотели выразить ту же идею, что и ты. А это всегда сложно. Я думаю, такие проблемы не только у нас. Нельзя взять и нанять профессионалов - люди должны чувствовать песни. Когда мы в самом начале пути обсуждали эти темы, я этого ещё настолько не понимала. Оказывается, единомышленник - это очень многослойное понятие.
- Что чувствуешь, когда выходишь на сцену?
- Если выхожу одна - обычно ни о чем не думаю. Мысли нужны, когда что-то решаешь, а тут уже делать идёшь, так что, можно сказать, в этот момент я уже пою, только внутренне. Когда выходишь с группой - всё немного иначе, потому что приходится контролировать процесс в целом. Пока музыканты не начали «лажать», испытываю по отношению к ним положительные эмоции.
- Бывает, что поёшь - и вдруг понимаешь: всё из рук вон плохо и никому это всё не нужно?
- Иногда действительно бывает, что поёшь-поёшь, а всё - как в стенку. Но моя субъективная оценка выступления может отличаться от того, как воспринимают его слушатели. Бывает, концерт кажется провальным, а потом подходят люди и один за другим восклицают: «Как круто!». Поэтому не претендую на то, чтобы объективно оценивать ситуацию: я рядовой участник процесса, мы со слушателями на равных, и наши ощущения не обязательно должны совпадать. От тебя может что-то зависеть, если стараешься подчинить себе пришедших людей, но если ведёшь себя как дождь, то кто-то может под зонтиком сидеть, а кто-то и наблюдать из-под крыши, внутренне не участвуя в происходящем.
- Какие-то запомнившиеся, этапные концерты...
- Концерт 1996 года с «Адо» в рязанском ДК нефтяников, концерт в московском Центральном Доме Художника в 1998-м, потом фестиваль «Могучая Кучка» в Питере. Это были барьеры, взяв которые, я говорила себе: «Уровень пройден». Но сейчас это уже неважно, нам предстоят другие барьеры.
- Написано почти сто песен - есть «любимчики»?
- Да, мне нравятся некоторые мои песни, - это «Разъединение», «Вайя-Верево», «Молитва», «Лето», «Холодный ветер» и «Б. Я.». Может быть, есть ещё две-три, сразу не вспомню.
- Песенные тексты обычно теряют энергию при чтении с листа бумаги. Как думаешь, чем это можно объяснить?
- Песни и стихи пишутся по разным законам, потому что воспринимаются в разных условиях. Читая стихотворение, ты властен «остановить время» - унестись мыслями далеко от основной дороги, затем вернуться и продолжить чтение - стихи предполагают сложные образы и высокую их плотность. Песня же воспринимается в реальном времени, на «обдумывание образа» отвлекаться нежелательно: пока будешь «обдумывать», пропустишь ещё десяток. Значит, должны быть строки, близкие к разговорной речи, - в стихотворении они казались бы проходными, а в песне это необходимость. Песенная поэзия более афористична, там нужны «бьющие в цель», эмоционально накалённые фразы.
В стихотворении приходится словом выражать то, что в песне передают музыкальная и голосовая интонации. Если положить на музыку «стопроцентные» стихи, то заложенные в них эмоции обычно утрируются. Например, ужасно звучат стихи Пушкина и Есенина, когда из них пытаются делать песни.
Думаю, каждый может и сам найти отличия - принципиальные, порождаемые законами восприятия. Главное - не исходить из ложной предпосылки, что песня - неполноценная сестрёнка поэзии.
- Интересно, почему это не у всех укладывается в голове? Часто сталкиваешься с людьми, которые тексты песен пытаются судить по тем же законам, что и поэзию.
- Такое восприятие говорит об уровне вкуса человека. Это как с людьми, которые думают, что если побольше на себя навешают - значит, хорошо оделись: уж если украшения - то все, перстни - на все пальцы... Расфуфырятся и думают, что затмевают всё своим великолепием.
У них просто отсутствует чувство гармонии. Кажется, что если текст «супернаворочен» с поэтической точки зрения и вообще много-много всего, да ещё семь ложек сахара в чай положить, - тогда и будет замечательно. А в песне, в чае и в одежде всего необходимо в меру и ничего лишнего быть не должно. Кто-то давал хороший совет: когда надеваешь украшения - надень то, что кажется необходимым, а потом одну вещь сними. Но людей с чувством меры и гармонии мало.
И, наверное, правильней будет сказать, что поэзия и музыка - это расчленённая песня. Песня появилась раньше - было то, что называется первобытным синкретическим искусством. Потом всё разделилось, музыка и поэзия дошли до предела в своём индивидуализме и опять начали сливаться в одно целое. Но сути песни это не меняет - как была, так и осталась.
- Поделись наблюдениями за публикой. Наверное, есть люди, которые приходят на концерты постоянно?
- Да, многих слушателей я знаю в лицо. «Моя» публика - это те в зале, кто во время концерта находится под таким же напряжением, что и мы на сцене.
- Последние годы и ты одна, и «Зга» намного чаще играли в столице, чем в родной вроде бы Рязани, где концерты проходят от силы раз в год.
- В Рязани почти нет клубов, где можно было бы играть. Ситуация порождена объективными причинами, и мне жаль наших слушателей, но я не хочу играть на плохом «аппарате» и плохом звуке. Мы любим рязанскую публику не меньше московской, просто там концерты устраивать проще.
- Ментальность московской и рязанской публики различна?
- Думаю, это следствие различия тонуса. Люди в Москве энергичней, они активней ко всему относятся, чем-то «заряжены», куда-то спешат, и на концертах они воспринимают песни активно. В Рязани с её «расслабухой» восприятие обычно пассивно-медитативное, а то и просто люди приходят общаться друг с другом, и происходящее на сцене им достаточно параллельно. Их кажущееся добродушие - скорее пассивное безразличие.
- Не так давно «Зга» играла на фестивале «Сирин» вместе с «Чичериной» и «Ночными снайперами», которые потом «раскрутились» и зазвучали из каждого утюга. Тебе хочется догнать их по популярности?
- Хочется известности для «Зги», для наших песен, а не для себя. Это необходимо ровно настолько, чтобы не углублять колею в дороге.
- Я знаю, ты часто отказываешься играть в ночных клубах, хотя это куда выгодней, чем в традиционных зрительных залах. Откуда нелюбовь к помещениям с баром?
- Всё просто. Во-первых, ночью я люблю спать, а не петь. Во-вторых, не люблю пьяных. Зачем же я буду петь для тех, кого не люблю? И вообще меня раздражает, когда я пою, а передо мной пьют и жуют. А распинаться о том, что у меня наболело, перед жующими людьми - не тянет. Такая ситуация не располагает к откровенности.
- Можешь перестать писать и петь свои песни?
- В этой жизни, думаю, нет. Это сейчас мой способ постижения мира.
- А если «выпишут» из нашего мира без права возвращения и предложат на выбор любой «вторичный мир», придуманный чьей-то фантазией, - куда отправишься?
- Может быть, в мир «Властелина Колец» - он ближе всего к реальности, как я её себе представляю, и там для всех работы хватит.
- С чем, по-твоему, связан кризис современной песенной культуры? Очень мало видимых ярких имён среди бардов и рок-музыкантов.
- Почему, собственно, «кризис песенной культуры»? По-моему, впору говорить о духовной смерти нации. Мы же вообразили, что не связаны никакими нравственными законами, что нам всё можно. Слегка сдерживает страх, но не страх Божий - страх мести со стороны более сильного. Конечно, есть исключения, но после клинической смерти тоже не все ткани отмирают сразу. И я совсем не уверена, что попытки государства реанимировать труп завершатся успехом. Кризис культуры - прямое следствие нравственного кризиса. Культура становится не нужна людям.
- Чтобы эсхатология не была голословной, можешь привести конкретные примеры?
- Я не думаю, что нужно разжёвывать: если у человека есть челюсти, при регулярном употреблении пищи, пережёванной кем-то другим, они атрофируются. Разжёвывание развращает, человек начинает оскорбляться, если ему предлагают самому поднапрячься и подумать, - я это по себе знаю. Мозги должны быть всё время в тонусе.
Да и что тут можно разжевать? Людям неглупым и так понятно, о чём речь, а глупыми примеры будут поняты как выпады в сторону конкретного объекта - обобщить они всё равно не смогут. Вспомнишь про строительство храма Христа Спасителя и то, на чьи деньги это происходило, - скажут: «Ага, это плевок в сторону православной церкви, получается, она во всём виновата». И сразу начнётся: «Ну, нельзя же так обобщать, есть там и хорошие люди...» Если скажу, что во многих газетах перестали убирать матерные выражения и на телевидении уже не всегда раздаётся писк, когда кто-то матерится, - воспримут как конкретный выпад в сторону СМИ. Никто не свяжет это с личным нравственным падением, хотя в общественных местах мат-перемат стоит.
Я не думаю, что можно привести какой-то пример, после которого человек скажет: «Да, это я, это у меня в душе гнильё». Что ни приведи - всё будет воспринято как тычок в чью-то ещё сторону, но не в свою.
2004 .