КОНСТАНТИН КРЫЛОВ
Читаючи фейсбук, я наткнулся на очередное рассуждение о «булкохрустах» (симпатизантов исторической России).
И подумалось мне вот о чём.
В России (в отличие от всего мира - именно всего) главной проблемой до сих пор является еда: все думают только о том, как бы поесть. При этом еда в России омерзительного вкуса, «говняная» (даже по сравнению с украинской), причём делают её такой специально, именно для России - из тех же соображений, по которым омерзительна на вкус тюремная баланда. В сочетании с уничтожением русской национальной кухни пищевой вопрос остаётся главным и основным.
Разумеется, по мировым меркам это смешное дикарство. Но Россию сознательно опустили до уровня оголодавших и осатаневших от говённой еды дикарей, так что «всё правильно».
Это всё банально и очевидно. Но интересно, как пища (во всём мире давно уже «не проблема») вылазит на уровень СИМВОЛОВ. Причём в сознании совершенно определённого слоя граждан - бывших и нынешних советских людей.
Здесь придётся снова обратиться к теме «советского человека». Если брать её в социально-экономическом разрезе, то советский - это «который против богатых» (напоминаю, что официальной целью большевицкой революции было именно уничтожение богатых - прежде всего финансово, но вообще-то обладателей любого капитала, включая культурный.)То есть это человек, ненавидящий тех, кто сам хорош и живёт хорошо. При этом сам он - мразть, хорошо жить он тоже неспособен, и знает за собой это. Он хочет именно того, чтобы все жили плохо, погано, говняно. Он ненавидит богатых, он ненавидит образованных, он ненавидит знатных, и, в конечном итоге, он ненавидит СЫТЫХ. (Как советские выражаются - «сытеньких».) Разумеется, это не мешает ему самому жрать в три глотки, но ведь сытость - это прежде всего психологическое состояние. Благородный человек может умирать от голода, но вести себя как сытый. Советский человек может лопаться от жира, но он всегда будет ощущать неутолимый голод, даже физический (на самом деле психологический).
Поэтому для советского человека еда - это нечто сверхважное. И именно символы, связанные с едой, его страшно возбуждают, нервируют, будируют.
В настоящий момент таких символов два. Это Колбаса и Булка.
Колбаса - это символ эмиграции, символ тех, кто выбрал лучшую долю и не стал подыхать в советско-постсоветском говне. Разумеется, о большинстве тех благ, которые эти люди получили за границей, совок не имеет никакого представления. Но вот то, что за границей есть еда, и она вкусная - это он очень хорошо понимает. Символом этой вкусной еды является для него, конечно, не какой-нибудь там лангуст (советскому такое и не положено понимать), а самое вкусное, что совок когда-либо едал: КОЛБАСА. О, колбаса! Это предельная точка пищевого блага, которую советский человек вообще способен воспринять. Соответственно, эмиграция для него - «колбасная». Колбаса - символ Заграницы, одновременно почитаемой (потому что там живут Иностранцы, истинные хозяева совков) и ненавидимой - потому что там прячутся беглецы из советского ада, проклятые колбасные эмигранты.
Но как не ненавидима Колбаса, ещё больше они ненавидят Булку - разумеется, Французскую. Случайно появившаяся в песенке, Булка буквально переломала и перепахала им мозги. С чего бы? Да потому что случайная фразочка «хруст французской булки» оскорбляла сразу несколько советских святынь, и оскорбляла очень удачно.
В уродливом советском сознании, низведённом советскими голодоморами, блокадами и лагерями на уровень какого-нибудь пятнадцатого века, «хлеб всему голова». Дрянная, дешёвая еда бедняков, до сих пор пользуется у несчастных советских уродов особым почтением, это Главная Пища - за что их, впрочем, можно извинить, они всю жизнь проломались буквально «за хлебушек». Однако «французская булка» - это хлеб «праздничный», и к тому же «заграничный» (она же «французская») и «буржуазный» (другое название этой булки - «городская»). Это УЖЕ бесит. А то, что её можно вот так свободно ломать - в Белом Мире хлеб не режут ножом, а именно ломают, как, впрочем, и в Белой России (достаточно посмотреть на этимологию слова «ломоть» или «преломить хлеб») - советских выбешивает: кто ломает хлеб, тот непочтительно относится к крошкам, а советский должен языком слизывать каждую крошку. В военное время хлеб резали не то что ножом, а ниткой - чтобы черняшка со жмыхом не крошилось. Поскольку же именно военное время - то есть голодовка, каторжный труд и близкая смерть за плечами - и есть норма жизни совка, он не может перенести саму мысль, что хлеб может быть белый, с корочкой, и его можно спокойно ломать руками. (Кстати: советским пищевым калекам гебешники даже псевдорусские пословицы придумали: «кто ломает хлеб - тот судьбу ломает» и тыры-пыры.)
(2016)
"К психокультурной социологии образа французской булки"
часть 1: https://oboguev.livejournal.com/6250201.html
часть 2 (приложения): https://oboguev.livejournal.com/6250663.html
Эта советская девушка (киноартистка Нонна Мордюкова в роли Ульяны Громовой из фильма "Молодая Гвадрия") не смогла сдержаться и съела невероятное, фантастическое, непредставимое, недоступное и запретное для советского человека сокровище - ФРАНЦУЗСКУЮ БУЛКУ.
*****************
«Есть хотелось круглосуточно [...] Нам давали рабочую хлебную карточку. Хлеб весь мы тут же, в магазине, съедали до крошечки, а то и наперед брали. Вечно забирали хлеб на десять дней вперед. В программе было много так называемых движенческих предметов: акробатика, танец, ритмика, физкультура. Какая уж тут акробатика, когда одна кожа да кости!
Стипендии хватало ровно на четыре дня, потому что, получив деньги, бежали на рынок и покупали у частников хлеб. Так вот несколько дней ПИРУЕМ - и хлеб, и картошка, - потом опять жди. И, как ни трудно было москвичам, все же им приходилось легче: мать извернется и что-нибудь даст своему дитяти. Помню счастливчиков москвичей, которые на переменке ели тушеную капусту из пол-литровых банок или пшенную кашу. Как тяжко было нам делать вид, что ничего особенного не происходит: едят, и пусть себе едят. Иногородним давали «стахановские», то есть талончик для покупки каши в столовой. Мама там, на Кубани, с пятью детьми перебивалась с хлеба на квас и изредка присылала кукурузной крупы.
Однажды ночью я проснулась и вскочила с постели, услышав, что кто-то жует. Стоит у стола Светка Коновалова, смотрится в зеркало и жует.
- Что, что жуешь? - выпаливаю я. - Дай мне!
- Клейстер.
- Дай! - Я хватаю баночку из-под консервов, в ней сваренный крахмал для приклеивания фотографий - его делали ребята на операторском факультете. Светлана взяла у них, чтоб заклеить конверт, да вот увлеклась. В баночке торчала шепочка, виднелись капли чернил, ржавчины. Но мы съели весь клейстер.
А этот случай произошел однажды весной, когда все кругом цвело и благоухало. Общежитие наше находилось вблизи города Бабушкина. И вот, освободившись раненько, плетусь домой. Поднимаюсь на второй этаж в свою комнату и… что же я вижу: на окне лежит ФРАНЦУЗСКАЯ БУЛКА!!! Народу никого. Мне стало дурно, и я чуть не потеряла сознание. Рванулась к ней - только понюхать, глубоко вдохнуть запах белой муки и всего того, что используют при изготовлении такого сказочного продукта. Я же действительно хотела только понюхать, а сама стала быстро, безостановочно есть. Через минуту булки уже не было [...] Что делать? Поднялась в комнату, укрылась с головой и заснула. Просыпаюсь и слышу трагический гомон, визг хозяйки булки. Снимаю одеяло с головы и говорю:
- Булку съела я…
Что тут было! Кончилось тем, что решили это дело на комсомольском собрании разбирать. И, как нарочно, в эту ночь пришла милиция и забрала хозяйку булки, которая, оказывается, была связана с действовавшей тогда в Москве воровской шайкой под названием «Черная кошка». Когда ее увели с вещами, была полночь. Все сразу забыли про мой поступок и стали с жадностью искать, не забыла ли она чего. Забыла. Хорошенький дамский кожаный портфель. В нем оказалась, наверно десятилетней давности, ржавая селедка с толстой спинкой. Вмиг мы ее поделили и съели без хлеба. Легли спать.
И вот тут мне снится ужасный сон, будто вся вода в водопроводе кончилась. Я бегу в деканат, вспомнив, что там еще стоит графин с водой, а декан говорит мне: «Нет, теперь воды никогда не будет!» - «Но в туалетах…» Вбегаю, а там вместо кранов пустые стены. Просыпаюсь, вскакиваю и мчусь вниз, к ведру, к баку - сухо».
И подумалось мне вот о чём.
В России (в отличие от всего мира - именно всего) главной проблемой до сих пор является еда: все думают только о том, как бы поесть. При этом еда в России омерзительного вкуса, «говняная» (даже по сравнению с украинской), причём делают её такой специально, именно для России - из тех же соображений, по которым омерзительна на вкус тюремная баланда. В сочетании с уничтожением русской национальной кухни пищевой вопрос остаётся главным и основным.
Разумеется, по мировым меркам это смешное дикарство. Но Россию сознательно опустили до уровня оголодавших и осатаневших от говённой еды дикарей, так что «всё правильно».
Это всё банально и очевидно. Но интересно, как пища (во всём мире давно уже «не проблема») вылазит на уровень СИМВОЛОВ. Причём в сознании совершенно определённого слоя граждан - бывших и нынешних советских людей.
Здесь придётся снова обратиться к теме «советского человека». Если брать её в социально-экономическом разрезе, то советский - это «который против богатых» (напоминаю, что официальной целью большевицкой революции было именно уничтожение богатых - прежде всего финансово, но вообще-то обладателей любого капитала, включая культурный.)То есть это человек, ненавидящий тех, кто сам хорош и живёт хорошо. При этом сам он - мразть, хорошо жить он тоже неспособен, и знает за собой это. Он хочет именно того, чтобы все жили плохо, погано, говняно. Он ненавидит богатых, он ненавидит образованных, он ненавидит знатных, и, в конечном итоге, он ненавидит СЫТЫХ. (Как советские выражаются - «сытеньких».) Разумеется, это не мешает ему самому жрать в три глотки, но ведь сытость - это прежде всего психологическое состояние. Благородный человек может умирать от голода, но вести себя как сытый. Советский человек может лопаться от жира, но он всегда будет ощущать неутолимый голод, даже физический (на самом деле психологический).
Поэтому для советского человека еда - это нечто сверхважное. И именно символы, связанные с едой, его страшно возбуждают, нервируют, будируют.
В настоящий момент таких символов два. Это Колбаса и Булка.
Колбаса - это символ эмиграции, символ тех, кто выбрал лучшую долю и не стал подыхать в советско-постсоветском говне. Разумеется, о большинстве тех благ, которые эти люди получили за границей, совок не имеет никакого представления. Но вот то, что за границей есть еда, и она вкусная - это он очень хорошо понимает. Символом этой вкусной еды является для него, конечно, не какой-нибудь там лангуст (советскому такое и не положено понимать), а самое вкусное, что совок когда-либо едал: КОЛБАСА. О, колбаса! Это предельная точка пищевого блага, которую советский человек вообще способен воспринять. Соответственно, эмиграция для него - «колбасная». Колбаса - символ Заграницы, одновременно почитаемой (потому что там живут Иностранцы, истинные хозяева совков) и ненавидимой - потому что там прячутся беглецы из советского ада, проклятые колбасные эмигранты.
Но как не ненавидима Колбаса, ещё больше они ненавидят Булку - разумеется, Французскую. Случайно появившаяся в песенке, Булка буквально переломала и перепахала им мозги. С чего бы? Да потому что случайная фразочка «хруст французской булки» оскорбляла сразу несколько советских святынь, и оскорбляла очень удачно.
В уродливом советском сознании, низведённом советскими голодоморами, блокадами и лагерями на уровень какого-нибудь пятнадцатого века, «хлеб всему голова». Дрянная, дешёвая еда бедняков, до сих пор пользуется у несчастных советских уродов особым почтением, это Главная Пища - за что их, впрочем, можно извинить, они всю жизнь проломались буквально «за хлебушек». Однако «французская булка» - это хлеб «праздничный», и к тому же «заграничный» (она же «французская») и «буржуазный» (другое название этой булки - «городская»). Это УЖЕ бесит. А то, что её можно вот так свободно ломать - в Белом Мире хлеб не режут ножом, а именно ломают, как, впрочем, и в Белой России (достаточно посмотреть на этимологию слова «ломоть» или «преломить хлеб») - советских выбешивает: кто ломает хлеб, тот непочтительно относится к крошкам, а советский должен языком слизывать каждую крошку. В военное время хлеб резали не то что ножом, а ниткой - чтобы черняшка со жмыхом не крошилось. Поскольку же именно военное время - то есть голодовка, каторжный труд и близкая смерть за плечами - и есть норма жизни совка, он не может перенести саму мысль, что хлеб может быть белый, с корочкой, и его можно спокойно ломать руками. (Кстати: советским пищевым калекам гебешники даже псевдорусские пословицы придумали: «кто ломает хлеб - тот судьбу ломает» и тыры-пыры.)
(2016)
"К психокультурной социологии образа французской булки"
часть 1: https://oboguev.livejournal.com/6250201.html
часть 2 (приложения): https://oboguev.livejournal.com/6250663.html
Эта советская девушка (киноартистка Нонна Мордюкова в роли Ульяны Громовой из фильма "Молодая Гвадрия") не смогла сдержаться и съела невероятное, фантастическое, непредставимое, недоступное и запретное для советского человека сокровище - ФРАНЦУЗСКУЮ БУЛКУ.
*****************
«Есть хотелось круглосуточно [...] Нам давали рабочую хлебную карточку. Хлеб весь мы тут же, в магазине, съедали до крошечки, а то и наперед брали. Вечно забирали хлеб на десять дней вперед. В программе было много так называемых движенческих предметов: акробатика, танец, ритмика, физкультура. Какая уж тут акробатика, когда одна кожа да кости!
Стипендии хватало ровно на четыре дня, потому что, получив деньги, бежали на рынок и покупали у частников хлеб. Так вот несколько дней ПИРУЕМ - и хлеб, и картошка, - потом опять жди. И, как ни трудно было москвичам, все же им приходилось легче: мать извернется и что-нибудь даст своему дитяти. Помню счастливчиков москвичей, которые на переменке ели тушеную капусту из пол-литровых банок или пшенную кашу. Как тяжко было нам делать вид, что ничего особенного не происходит: едят, и пусть себе едят. Иногородним давали «стахановские», то есть талончик для покупки каши в столовой. Мама там, на Кубани, с пятью детьми перебивалась с хлеба на квас и изредка присылала кукурузной крупы.
Однажды ночью я проснулась и вскочила с постели, услышав, что кто-то жует. Стоит у стола Светка Коновалова, смотрится в зеркало и жует.
- Что, что жуешь? - выпаливаю я. - Дай мне!
- Клейстер.
- Дай! - Я хватаю баночку из-под консервов, в ней сваренный крахмал для приклеивания фотографий - его делали ребята на операторском факультете. Светлана взяла у них, чтоб заклеить конверт, да вот увлеклась. В баночке торчала шепочка, виднелись капли чернил, ржавчины. Но мы съели весь клейстер.
А этот случай произошел однажды весной, когда все кругом цвело и благоухало. Общежитие наше находилось вблизи города Бабушкина. И вот, освободившись раненько, плетусь домой. Поднимаюсь на второй этаж в свою комнату и… что же я вижу: на окне лежит ФРАНЦУЗСКАЯ БУЛКА!!! Народу никого. Мне стало дурно, и я чуть не потеряла сознание. Рванулась к ней - только понюхать, глубоко вдохнуть запах белой муки и всего того, что используют при изготовлении такого сказочного продукта. Я же действительно хотела только понюхать, а сама стала быстро, безостановочно есть. Через минуту булки уже не было [...] Что делать? Поднялась в комнату, укрылась с головой и заснула. Просыпаюсь и слышу трагический гомон, визг хозяйки булки. Снимаю одеяло с головы и говорю:
- Булку съела я…
Что тут было! Кончилось тем, что решили это дело на комсомольском собрании разбирать. И, как нарочно, в эту ночь пришла милиция и забрала хозяйку булки, которая, оказывается, была связана с действовавшей тогда в Москве воровской шайкой под названием «Черная кошка». Когда ее увели с вещами, была полночь. Все сразу забыли про мой поступок и стали с жадностью искать, не забыла ли она чего. Забыла. Хорошенький дамский кожаный портфель. В нем оказалась, наверно десятилетней давности, ржавая селедка с толстой спинкой. Вмиг мы ее поделили и съели без хлеба. Легли спать.
И вот тут мне снится ужасный сон, будто вся вода в водопроводе кончилась. Я бегу в деканат, вспомнив, что там еще стоит графин с водой, а декан говорит мне: «Нет, теперь воды никогда не будет!» - «Но в туалетах…» Вбегаю, а там вместо кранов пустые стены. Просыпаюсь, вскакиваю и мчусь вниз, к ведру, к баку - сухо».