ВЕРА ГРИГОРЬЕВНА МАРКОВСКАЯ
родилась в 1915 г. в д. Карбелкино Промышленновского района нынешней Кемеровской области.
Семья родителей состояла из 9 чел. Моя собственная семья - только из - 4 чел.
В колхоз родители вступили сами. Тогда крестьян хорошо агитировали. Говорили, что в колхозе будут машины, а, значит, и хорошие урожаи. Всем, мол, легче станет. Желание объединиться образовалось у многих. Провели собрание и решили создать колхоз. Наобещали нам горы золотые. А получили - шиш! Только скотину отобрали. Да сгубили её.
Наша семья была середняцкая. Мы имели хороший дом, коров, лошадей, свиней. Но, конечно, поменьше, чем у кулаков. Бедняки же ничего этого не имели. Они и не хотели его иметь, не умели вести своё собственное хозяйство. Чаще всего ходили работать в наем. До коллективизации каждый крестьянин мог иметь хорошее хозяйство. Ведь земля и покосы выдавались на каждого члена семьи. А потом всю землю забрали в колхоз.
Колхозникам же оставили только землю под огороды. Разве ж это земля? С неё не прокормишься. Когда вступали в колхоз, то обещали, что мы будем в нем получать всё для жизни. А получать-то стало нечего. В колхозе всё было неорганизованно. Потому и урожая не было, зерна не было, и скотина дохла.
При проведении коллективизации раскулачивали кулаков и середняков. Ничего лишнего брать с собой не разрешали. Только одежду, которая была на людях одета. Поэтому люди старались как можно больше надеть одежды на себя. Можно сказать, в чем люди были, в том их и отправляли. В сани разрешали сажать только детей. Никаких вещей брать нельзя. Нельзя было взять даже еду. Люди оставляли всё нажитое: и дом, и хозяйство, и технику.
Как-то сразу изменилась жизнь. Раньше в деревне все жили дружно и вредности друг другу не устраивали. Бывало иногда, что один другого шутейно подкалывал. Но отношения между людьми оставались хорошими. А во время коллективизации начались доносы. Какая уж тут дружба!
Раскулаченных из нашей деревни отправляли в Томскую область, в глухую тайгу, на голое место. Заставили работать на лесоповале. Выселенные обустраивались сами. Кто как мог. Рыли землянки или строили домишки. Почему-то никуда не сбегали. Да и куда ты побежишь? Некуда было бежать. А вместе и выжить легче.
И тем не менее ссыльные сбегали как из таежных мест, так и из городов. Например, в феврале 1935 г. в групповом побеге сбежали 92 трудпоселенца Верх-Васюганской комендатуры Нарымского округа. В течение марта-апреля 1934 г. из Прокопьевской комендатуры сбежало 308 спецпереселенцев, из которых задержано было только 50 чел. (15%). (См. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938 гг.. С. 198, 200).
В деревне об их жизни знали. Была переписка, да и родственники иногда к ним ездили. Правда, всё это стало потом, когда власти разрешили. Сколько же они, бедные, пережили! Кругом дичь по тайге бегала, а им охотиться нельзя. Да и чем охотиться? Ружей-то держать не разрешали. Им даже рыбу ловить запрещали. Только тайно ставили капканы на зайцев.
Никто против коллективизации не протестовал. Что же, к примеру, я буду протестовать? Земли ведь нет. А жить надо. Значит, и я вынуждена идти в колхоз. Если будешь выступать, то тебя отправят куда надо. Народ был запуган. Куда начальство пошлет, туда и ехали, туда и шли. С активистами, которые внедряли идеи коммунизма, крестьяне были тише воды, ниже травы. Боялись их! Угождали им! Снимали шапочку перед ними.
Одно сказать, каких людей тогда сгубили! Весь передовой класс был тогда посажен и убит!
Жизнь колхозника - не приведи Господи! С весны до осени работали от рассвета до заката. Никаких выходных не полагалось. Обещанных машин не было. Работали вручную: сеяли, пололи, жали. Не хватало лошадей, пахали на коровах. Часто сеять было нечем. Мне кажется, многие мечтали выйти из колхоза. Но попробуй, скажи об этом! Ведь от колхоза получить было нечего. И уехать из него было нельзя. Паспортов нам просто так не выдавали.
Да они нам и не нужны были. Многие и не хотели уезжать в город хотя бы потому, что были безграмотными. Они просто врастали в свой дом, в свое хозяйство. В деревне было спокойнее и свободнее. Легче было прожить. Притягивала земля. Но всё равно, из нашей большой семьи только брат остался в деревне. Все сестры разъехались. И дети их тоже разъехались. Но это уже после войны было.
В своем личном хозяйстве работали только по ночам, после работы в колхозе. Обрабатывали свои небольшие огороды, ухаживали за скотиной. Многое здесь делали дети и старики. Зимой, конечно, на своё хозяйство уходило больше времени. Но налоги были большими. Брали яйцами шерстью, молоком, мясом, картошкой.
Денег за работу не давали. Считали по трудодням. Мы получали по ним 150-200 гр. зерна, которое сами и мололи. Разве можно было прожить на эти граммы? До коллективизации на наших столах было всё. Никто не голодал. А теперь еда стала бедная. Кроме овощей, грибов и ягод ничего больше и не видели. Жили только с огорода. Про мясо вообще забыли. Мололи боярку, черемуху, пекли из них лепешки. Муки не было. Собирали травы, корешки.
Конечно, это был голод. Перед самой войной стол стал немного побогаче. Но всё равно, это не то, что до колхозов. Мы даже во время войны не голодали так сильно, как в 30-е годы. С одеждой тоже было плохо. Из льна и шерсти пряли пряжу, вязали, ткали. Покупных вещей мы, считай, и не носили. Один ребёнок подрос, передавали другому. И так до тех пор, пока не дойдёт до последнего.
Конечно, некоторые потихоньку приворовывали в колхозе. Но не друг у друга. Боже, избавь взять чужое, соседское! Это стыдно! Был закон «о колосках». По нему было так: подберешь колхозный колосок, за него ответишь. За 1 кг. зерна давали пять лет. У нас одну женщину судили за то, что она насыпала в карман горстку зерна. О! С этим было очень строго.
Когда началась война, мужики пошли на фронт. Как же не пойдёшь? Раз война, значит, Родину свою надо защищать. Те, у кого была семья, ждали повестку на фронт. А холостяки охотно шли сами. Добровольцев было очень много. В военкоматах стояли очереди. Шли и парни, и девушки. Вернувшихся с фронта, можно было пересчитать по пальцам. В нашей деревне и десятка таких не наберешь. Деревни стали совсем пустыми без мужиков. Досталось нам от войны!
После войны жизнь постепенно стала восстанавливаться. В нашей деревне дети учились до 4-х или 7-ми классов. Закончивший 4 класса, считался грамотным человеком. Он умел читать и писать. А закончивший 7 классов, уже мог становиться учителем. Учителя и врачи у нас считались самыми почётными людьми. Люди учились охотно. Старались получить хоть самое малое образование. В деревне был клуб. В нем находился закуток, который избой-
читальней назывался. Там выдавали книжки, или учителя читали их вслух для тех, кто приходил послушать. В клуб, на танцы, приходили и молодые и старые. Кроме них в деревне никаких развлечений, никакой радости.
Церкви в нашей деревне не было. Она была в 4 км. в Лебедях. Взрослые туда ходили, а молодежь - почти нет. Священником был видный и важный человек. Его очень почитали. Но по распоряжению правительства ту церковь закрыли. Так диктовала партия.
Про политику люди боялись говорить. Скажешь что-то не то, сразу посадят. За частушку могли посадить. Не только критиковать, но даже обсуждать политику Сталина было опасно. В нашем Карбелкино было семей десять «врагов народа». Забирали и высылали их по доносам нечистоплотных людей.
О том, как подобное проходило вполне буднично дает некоторое представление документ в конце рассказа.
Ни в каких заграницах или на курорте сроду не была. Была только в местном доме отдыха.
В годы реформ жизнь изменилась в худшую сторону. Тяжело стало жить. Пенсия маленькая, а годы уже большие. Так вот и прожили жизнь.
***************************************
Приложение (архивные документы):
Из политинформации Рудничного РК ВКП(б) г. Кемерова об агитационно-массовой работе среди населения района.
4-7 июля 1941 г.
г. Кемерово
[…] Имел место и такой случай, когда крепильщик шахты «Северной» Скударов с 22/VI резко понизил производительность труда и когда горный мастер т. Паюсов стал говорить со Скударовым, почему он понизил производительность труда, он ответил: «Раньше я жил хорошо, отец имел хорошее хозяйство - 30-40 запряжек лошадей, поля убирали батраками, а теперь приходиться самому трудиться, а за что трудиться?». (материал направлен следственным органам) […]
ГАКО.Ф.П-15.Оп.1. Д.342.Л.5.
Подлинник. Машинопись.
Семья родителей состояла из 9 чел. Моя собственная семья - только из - 4 чел.
В колхоз родители вступили сами. Тогда крестьян хорошо агитировали. Говорили, что в колхозе будут машины, а, значит, и хорошие урожаи. Всем, мол, легче станет. Желание объединиться образовалось у многих. Провели собрание и решили создать колхоз. Наобещали нам горы золотые. А получили - шиш! Только скотину отобрали. Да сгубили её.
Наша семья была середняцкая. Мы имели хороший дом, коров, лошадей, свиней. Но, конечно, поменьше, чем у кулаков. Бедняки же ничего этого не имели. Они и не хотели его иметь, не умели вести своё собственное хозяйство. Чаще всего ходили работать в наем. До коллективизации каждый крестьянин мог иметь хорошее хозяйство. Ведь земля и покосы выдавались на каждого члена семьи. А потом всю землю забрали в колхоз.
Колхозникам же оставили только землю под огороды. Разве ж это земля? С неё не прокормишься. Когда вступали в колхоз, то обещали, что мы будем в нем получать всё для жизни. А получать-то стало нечего. В колхозе всё было неорганизованно. Потому и урожая не было, зерна не было, и скотина дохла.
При проведении коллективизации раскулачивали кулаков и середняков. Ничего лишнего брать с собой не разрешали. Только одежду, которая была на людях одета. Поэтому люди старались как можно больше надеть одежды на себя. Можно сказать, в чем люди были, в том их и отправляли. В сани разрешали сажать только детей. Никаких вещей брать нельзя. Нельзя было взять даже еду. Люди оставляли всё нажитое: и дом, и хозяйство, и технику.
Как-то сразу изменилась жизнь. Раньше в деревне все жили дружно и вредности друг другу не устраивали. Бывало иногда, что один другого шутейно подкалывал. Но отношения между людьми оставались хорошими. А во время коллективизации начались доносы. Какая уж тут дружба!
Раскулаченных из нашей деревни отправляли в Томскую область, в глухую тайгу, на голое место. Заставили работать на лесоповале. Выселенные обустраивались сами. Кто как мог. Рыли землянки или строили домишки. Почему-то никуда не сбегали. Да и куда ты побежишь? Некуда было бежать. А вместе и выжить легче.
И тем не менее ссыльные сбегали как из таежных мест, так и из городов. Например, в феврале 1935 г. в групповом побеге сбежали 92 трудпоселенца Верх-Васюганской комендатуры Нарымского округа. В течение марта-апреля 1934 г. из Прокопьевской комендатуры сбежало 308 спецпереселенцев, из которых задержано было только 50 чел. (15%). (См. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938 гг.. С. 198, 200).
В деревне об их жизни знали. Была переписка, да и родственники иногда к ним ездили. Правда, всё это стало потом, когда власти разрешили. Сколько же они, бедные, пережили! Кругом дичь по тайге бегала, а им охотиться нельзя. Да и чем охотиться? Ружей-то держать не разрешали. Им даже рыбу ловить запрещали. Только тайно ставили капканы на зайцев.
Никто против коллективизации не протестовал. Что же, к примеру, я буду протестовать? Земли ведь нет. А жить надо. Значит, и я вынуждена идти в колхоз. Если будешь выступать, то тебя отправят куда надо. Народ был запуган. Куда начальство пошлет, туда и ехали, туда и шли. С активистами, которые внедряли идеи коммунизма, крестьяне были тише воды, ниже травы. Боялись их! Угождали им! Снимали шапочку перед ними.
Одно сказать, каких людей тогда сгубили! Весь передовой класс был тогда посажен и убит!
Жизнь колхозника - не приведи Господи! С весны до осени работали от рассвета до заката. Никаких выходных не полагалось. Обещанных машин не было. Работали вручную: сеяли, пололи, жали. Не хватало лошадей, пахали на коровах. Часто сеять было нечем. Мне кажется, многие мечтали выйти из колхоза. Но попробуй, скажи об этом! Ведь от колхоза получить было нечего. И уехать из него было нельзя. Паспортов нам просто так не выдавали.
Да они нам и не нужны были. Многие и не хотели уезжать в город хотя бы потому, что были безграмотными. Они просто врастали в свой дом, в свое хозяйство. В деревне было спокойнее и свободнее. Легче было прожить. Притягивала земля. Но всё равно, из нашей большой семьи только брат остался в деревне. Все сестры разъехались. И дети их тоже разъехались. Но это уже после войны было.
В своем личном хозяйстве работали только по ночам, после работы в колхозе. Обрабатывали свои небольшие огороды, ухаживали за скотиной. Многое здесь делали дети и старики. Зимой, конечно, на своё хозяйство уходило больше времени. Но налоги были большими. Брали яйцами шерстью, молоком, мясом, картошкой.
Денег за работу не давали. Считали по трудодням. Мы получали по ним 150-200 гр. зерна, которое сами и мололи. Разве можно было прожить на эти граммы? До коллективизации на наших столах было всё. Никто не голодал. А теперь еда стала бедная. Кроме овощей, грибов и ягод ничего больше и не видели. Жили только с огорода. Про мясо вообще забыли. Мололи боярку, черемуху, пекли из них лепешки. Муки не было. Собирали травы, корешки.
Конечно, это был голод. Перед самой войной стол стал немного побогаче. Но всё равно, это не то, что до колхозов. Мы даже во время войны не голодали так сильно, как в 30-е годы. С одеждой тоже было плохо. Из льна и шерсти пряли пряжу, вязали, ткали. Покупных вещей мы, считай, и не носили. Один ребёнок подрос, передавали другому. И так до тех пор, пока не дойдёт до последнего.
Конечно, некоторые потихоньку приворовывали в колхозе. Но не друг у друга. Боже, избавь взять чужое, соседское! Это стыдно! Был закон «о колосках». По нему было так: подберешь колхозный колосок, за него ответишь. За 1 кг. зерна давали пять лет. У нас одну женщину судили за то, что она насыпала в карман горстку зерна. О! С этим было очень строго.
Когда началась война, мужики пошли на фронт. Как же не пойдёшь? Раз война, значит, Родину свою надо защищать. Те, у кого была семья, ждали повестку на фронт. А холостяки охотно шли сами. Добровольцев было очень много. В военкоматах стояли очереди. Шли и парни, и девушки. Вернувшихся с фронта, можно было пересчитать по пальцам. В нашей деревне и десятка таких не наберешь. Деревни стали совсем пустыми без мужиков. Досталось нам от войны!
После войны жизнь постепенно стала восстанавливаться. В нашей деревне дети учились до 4-х или 7-ми классов. Закончивший 4 класса, считался грамотным человеком. Он умел читать и писать. А закончивший 7 классов, уже мог становиться учителем. Учителя и врачи у нас считались самыми почётными людьми. Люди учились охотно. Старались получить хоть самое малое образование. В деревне был клуб. В нем находился закуток, который избой-
читальней назывался. Там выдавали книжки, или учителя читали их вслух для тех, кто приходил послушать. В клуб, на танцы, приходили и молодые и старые. Кроме них в деревне никаких развлечений, никакой радости.
Церкви в нашей деревне не было. Она была в 4 км. в Лебедях. Взрослые туда ходили, а молодежь - почти нет. Священником был видный и важный человек. Его очень почитали. Но по распоряжению правительства ту церковь закрыли. Так диктовала партия.
Про политику люди боялись говорить. Скажешь что-то не то, сразу посадят. За частушку могли посадить. Не только критиковать, но даже обсуждать политику Сталина было опасно. В нашем Карбелкино было семей десять «врагов народа». Забирали и высылали их по доносам нечистоплотных людей.
О том, как подобное проходило вполне буднично дает некоторое представление документ в конце рассказа.
Ни в каких заграницах или на курорте сроду не была. Была только в местном доме отдыха.
В годы реформ жизнь изменилась в худшую сторону. Тяжело стало жить. Пенсия маленькая, а годы уже большие. Так вот и прожили жизнь.
***************************************
Приложение (архивные документы):
Из политинформации Рудничного РК ВКП(б) г. Кемерова об агитационно-массовой работе среди населения района.
4-7 июля 1941 г.
г. Кемерово
[…] Имел место и такой случай, когда крепильщик шахты «Северной» Скударов с 22/VI резко понизил производительность труда и когда горный мастер т. Паюсов стал говорить со Скударовым, почему он понизил производительность труда, он ответил: «Раньше я жил хорошо, отец имел хорошее хозяйство - 30-40 запряжек лошадей, поля убирали батраками, а теперь приходиться самому трудиться, а за что трудиться?». (материал направлен следственным органам) […]
ГАКО.Ф.П-15.Оп.1. Д.342.Л.5.
Подлинник. Машинопись.